Гладиатрикс - Рассел Уитфилд

Какая спартанка?.. Теперь она была просто Лисандрой — без роду и племени.

X

День за днем проходили в разнообразной муштре. Наставники становились все более придирчивыми. Они шлифовали каждое движение будущих гладиатрикс. По мере того как росло мастерство девушек, упражнения делались все сложнее. Теперь ученицы уже не стояли на месте, совершенствуя выпады и удары. Они начали двигаться вперед и назад, учились изменять направление атаки, разворачиваться и вертеться.

Взмахи мечей, рассекавшие лишь воздух, сменились ударами по мешкам с песком. Потом тяжелые холщовые мешки начали раскачиваться. Ученицам приходилось поражать движущуюся мишень.

— Все просто! — скрипел Палка. — Попадайте в цель, не то в вас самих попадут!

Он подтверждал свои слова делом, вознаграждая каждый промах увесистым тычком своего посоха.

Палка действовал поношениями и битьем, и Катувольк подпевал ему, повторяя в тысячный раз:

— В бою все начинается и кончается одновременно. Для соперника вы должны стать текучей водой. Никакого напряжения — оно все равно не поможет!

Неделя сменяла неделю. Девушки быстро учились, иногда удостаиваясь даже скупой похвалы Тита. От ударов по холщовым мишеням они перешли к «прогонам сквозь строй», то есть должны были уворачиваться от тяжелых качающихся мешков. Центурион уверился в их ловкости и пообещал вскоре заняться с ними новыми упражнениями, призванными обучить будущих воительниц согласному действию мечом и щитом.

Каждой выдали скутум — обычный щит, каким пользовались римские легионеры. Лисандра повертела в руках незнакомое средство защиты и подметила, что оно было куда легче эллинского гоплона, который она носила когда-то. Эти щиты и в самом деле были очень разными. Длинный скутум закрывал все тело, тогда как круглый, чашеобразный гоплон должен был защищать левый бок воина, стоявшего в ряду эллинской фаланги.

«А что, все имеет смысл», — сказала она себе.

Древняя эллинская фаланга шла на врага, ощетинившись своим основным наступательным оружием — длинными копьями. Легионер больше рассчитывал на свой меч, а потому и нуждался в большей защите. Что же касается единоборства, то тут тяжелый гоплон и вовсе превращался скорее в помеху.

Катувольк велел девушкам выстроиться в линию против соломенных чучел.

— Перед вами ваши враги, — сказал он. — Представьте это как следует! Бейте сильно и быстро, как били бы настоящих противников!

Лисандра стояла позади Хильдрет. Она насмотрелась на нее во время занятий и давно поняла, что рыжая германка мастерски владела мечом.

— Это настоящие враги? — прокричала Хильдрет на своей корявой латыни.

Катувольк кивнул, Хильдрет сорвалась с места и ринулась к ближайшему чучелу с пронзительным воплем:

— Смерть римлянам!..

Среди варварок послышались разрозненные смешки.

Между тем деревянный меч Хильдрет свистнул в воздухе и обрушился на солому так, что в разные стороны полетели клочья стеблей. Не удовольствовавшись обезглавливанием чучела, Хильдрет с маху врезала по нему щитом и продолжила яростно кромсать его учебным клинком.

— Грубо, но доходчиво, Хильдрет, — рассмеялся Катувольк. — Одним римлянином стало меньше.

Чужеземки разразились восторженными кликами, заулыбались даже те ученицы, которые когда-то называли себя римлянками. У них хватало ума сообразить, что ярость Хильдрет была направлена вовсе не лично на них. Они ведь не правили империей. И совсем не они обратили ее в рабство.

— Лисандра! — выкликнул Катувольк.

Девушка приготовила щит, прижала клинок к правому бедру и направила его под нужным углом вперед, на врага. Она закрылась щитом от глаз до колен и размеренным шагом двинулась к чучелу. Когда их разделяло всего пять шагов, последовал внезапный рывок. Меч вылетел вперед, точно кусающая гадюка, и на целую ладонь вошел в грудь соломенного человека.

Лисандра оглянулась на Катуволька — тот лишь молча кивнул — и снова встала в хвост очереди. Какая глупость — по-варварски беспорядочно рваться в бой, размахивая оружием! А эти рубящие удары? Может, они и выглядели зрелищней, но «враг» Лисандры был «мертв» точно так же, как и тот, с которым расправилась Хильдрет, а усилий для этого было потрачено не в пример меньше.

«Вот вам и разница в нашем с ней образе мысли, — подумалось ей. — Вот в чем все дело».

* * *

Когда солнце склонилось к западу, Катувольк объявил об окончании дневных занятий, велел женщинам аккуратно сложить оружие и отправляться на ужин. От него не укрылось, что Лисандра, по обыкновению, держалась особняком, даже не участвовала в обсуждении новых умений и знаний, постигнутых за день. На самом деле за последние две недели спартанка сильно переменилась. Другой стала даже походка. Куда-то делось ее обычное высокомерие. Она безукоризненно исполняла все упражнения, но делала это без души.

Катувольк решил, что девушке может быть полезен его совет, и подозвал Лисандру к себе.

— Ты хорошо занимаешься, — сказал он, когда она подошла.

Лисандра коротко кивнула, а Катувольк… вдруг едва не забыл, о чем собирался поговорить с ней. Он только видел, как закатное солнце украшает алым золотом ее бледноватые щеки.

Галл прокашлялся и сказал:

— Хотя могла бы и лучше.

Лисандра спросила:

— Я не выполнила что-нибудь из того, что ты задавал?

— Выполнила, но без блеска, — проговорил он негромко. — Мы ведь отлично знаем, что ты обученная воительница, Лисандра. Куда же пропал твой огонь?

Она улыбнулась так, что у него перехватило горло. Между прочим, улыбка у нее впервые получилась искренней, без высокомерия и ядовитой насмешки.

— Мне стало не за что драться, — сказала она.

Катувольк шагнул к ней. Он стоял слишком близко и сам понимал это, но ничего не мог с собою поделать.

— Твое достоинство, Лисандра. Вот за что тебе следует биться. Совсем скоро начнутся учебные поединки, и по ним о тебе станут судить. Тех, кто не оправдает надежд, сбудут с рук. Если это случится с тобой, то ты станешь рабыней в полном смысле этого слова. А здесь существует хотя бы подобие свободы, хотя бы призрачная возможность вернуться к истинной жизни.

— Достоинство, — проговорила Лисандра, и панцирь снова захлопнулся. — О чем ты? Здесь меня давно лишили достоинства. Если за этими стенами меня ждет жизнь в грязи и непосильной работе, то оно, может, даже и к лучшему. Разве ты сам не видишь, что для меня все это размахивание оружием — сплошная насмешка?.. Я опозорила свой народ, — добавила она тихо. — Ни один спартанец не смирился бы с рабством. Значит, я перестала быть настоящей спартанкой. А без этого я ничто.