Третий период - Виктор Коноваленко

     Тарасова прекрасно дополнял и, я бы сказал, сглаживал Чернышев. Вообще это был удивительный тренерский альянс – Тарасов и Чернышев. Резкий, вспыльчивый, горячий – один, и мягкий, уравновешенный, рассудительный – другой. Порознь я их сейчас и не представляю. Бывало, загоняет нас вконец на тренировке Тарасов. А следующей Чернышев руководит. И мы знали – теперь будет некоторое послабление. Разрядка-то нужна была.

     Но и Аркадий Иванович умел быть и жестким, и требовательным. Все это я испытал на себе уже на первом своем мировом чемпионате в Швейцарии, где Чернышев был старшим тренером. И в то же время, даже чуть повысив голос, он моментально пытался сгладить эту жесткость. Будто пугался, что переборщил в строгости, что его неправильно поймут.

     Я сам как-то, каюсь, сгоряча нагрубил Аркадию Ивановичу, когда он указывал на мою несдержанность: во время игры ударил соперника и был наказан двухминутным штрафом. Поняв свою неправоту, после игры пошел к Чернышеву извиниться. Было это в Колорадо-Спрингс, уже знакомом мне американском курорте. Мы участвовали в традиционном новогоднем мемориале Брауна, который собирал сильнейшие любительские сборные мира.

     Захожу я в комнату к Чернышеву – он лежит, читает книгу. Я ударился в объяснения, что случайно, мол, сорвался, что не хотел... А он не может понять, о чем я говорю. Оказывается, Аркадии Иванович все давно забыл.

     – Иди, разбирайся с Тарасовым, если хочешь, – сказал он.

     Оказывается, и здесь у них было «разделение труда». Чернышев вроде беспристрастного судьи или адвоката, а Тарасов – тот «прокурор». Или, может, так: всем известна грамматическая игра – «казнить нельзя помиловать», где от знака препинания кардинально меняется смысл. Так вот, получалось, что Чернышев как бы писал эти три слова, а Тарасов проставлял запятую...

     Так однажды произошло и со мной. Но прежде чем рассказать, что же произошло, необходимо объяснить мое «исключительное» положение в команде. Я уже писал о том, что в сборной СССР долгие годы я был единственный немосквич. И вот возвращается ли команда из какой-нибудь поездки или вдруг тренеры решают на денек распустить всех по домам со сборов – они, как правило, тоже в Москве или под Москвой, в Архангельском, проходили – и я оказываюсь неприкаянным. Все ребята к своим семьям поскорее спешат: времени-то отпущено в обрез. А мне куда деваться? Это никого не заботило.

     Даже гостиницу мне, если мы из-за границы возвращались, чаще всего заказывать забывали. Чья уж в этом вина – не берусь судить. У тренеров и без того забот полон рот. А администратора в сборной команде тех лет и не было. Это потом уже появился Анатолий Владимирович Сеглин. Самому же мне постоянно напоминать тренеру было неудобно. Вот и получалось, что никого не волновало: есть ли у Коноваленко крыша над головой, нет ли ее? Устраивался где придется. Бывало, и на вокзале ночевал... Не в оправдание случившегося я все это говорю. А для того, чтобы яснее было дальнейшее.

     Сборная готовилась к отъезду на чемпионат мира в Стокгольм. 1969 год. До начала турнира оставались считанные дни. И вдруг нам объявляют, что накануне 8 Марта всех отпускают домой. Обрадовались ребята – смогут поздравить с праздником своих близких – жен, матерей. Нечасто такое бывает. Ну а мне не до радости: долго гадал, что же делать. Оставаться в одиночестве в Архангельском? Ехать в Москву? Или, может, махнуть все-таки в Горький? Велик был соблазн увидеть своих, обнять Ольгу Викторовну, (это я так дочь с пеленок называл) и Валентину, побыть с ними хоть немного.

     Пусть простят мне читатели, что отвлекаюсь от основной линии рассказа. Но ведь жена спортсмена – это даже не правая рука, как иногда говорят о женах, а гораздо больше. Это его тыл, опора. На ней, верной подруге, держится родной дом, куда приезжаешь передохнуть. К сожалению, мы поздно начинаем понимать и ценить самоотверженность наших жен. Конечно, не все выдерживают этот жизненный марафон. Впрочем, это уже относится не только к спортсменам...

     ...Познакомился я с Валентиной еще когда работал в инструментально-штамповом. Тогда я уже играл в первой клубной команде завода. Мои товарищи вовсю за девушками ухаживали. Ну и я, конечно, на танцы ходил. Однажды увидел ее там и решил: будет моя. Да, вот так и решил. Потом я узнал, что она учится в десятом классе, а на заводе у них практика была.

     После окончания школы Валентина стала работать в центральной заводской лаборатории, и я частенько в обед бегал туда. В общем, в 61-м году мы поженились. К тому времени я уже выступал за сборную страны, и судьба моя, казалось, совершенно определилась. Но кто знал, сколько превратностей ждет меня, как резко – то в сторону успеха, то поражения - будут качаться «весы» моей жизни? Все это нам предстояло пройти уже вместе.

     Честно признаюсь, что я не сторонник того, чтобы посвящать женщину во все подробности мужских дел. Да и вообще, такой уж у меня характер: не люблю я объяснять что-то, оправдываться, обсуждать какую-либо сложную ситуацию. Я должен сам хорошенько подумать, решить для себя, кто прав, а кто нет, и поступить по совести. Наверное, для людей близких это качество и не очень удобное – все-таки проще, когда все объяснят. А со мной, получается, надо до всего дойти самому. И надо отдать должное Валентине – она хоть и не сразу, но научилась понимать меня.

     Вскоре у нас родилась дочь, Ольга. Теперь, глядя на нее, уже взрослую, окончившую педагогический институт (она преподает в школе математику), я удивляюсь, как незаметно проскочило время. Меня дома-то почти никогда не было, пока дочь подрастала. Хотя я и был очень к ней привязан и всегда радовался, когда удавалось погулять или поиграть с ней. Конечно, для Валентины это время не было таким незаметным. Она работала в лаборатории и одновременно училась в юридическом институте. Потом перешла на должность юрисконсульта в Автозаводский пищеторг. Вот уже почти двадцать лет разрешает она трудовые и производственные конфликты, охраняет социалистическую законность. Она авторитетный человек на своем производстве. Не раз избиралась народным заседателем в судебную коллегию областного суда.

     Не могу похвастаться, что много помогал ей в ее многочисленных заботах. Не раз ей говорил, что если, мол, тяжело тебе и работать, и учиться, и семейные заботы совмещать бросай работу, я семью обеспечу. Но она работу не оставляла ни на один год. А еще она всегда успевала ходить на хоккей, когда я играл в Горьком. И в Москву приезжала, когда я долго не был дома или возвращался из длительных поездок. Как-то Валентина даже прислала мне в Женеву, где проходил чемпионат мира, моих любимых слоеных пирожков и черного хлеба, прислала с одним знакомым журналистом, приехавшим на второй круг чемпионата. Знала, что я без ржаного хлеба не могу. Все ее женские заботы я принимал как должное, считал вполне нормальным. И только теперь, спустя многие годы, я могу это по-настоящему оценить.

     Что греха таить, разные бывают у нас подруги. Знаю, есть и такие, которые с цветами встречали своих мужей, возвращавшихся с триумфом с чемпионатов мира, с Олимпийских игр, а потом, когда мужья сходили с арены большого спорта и возвращались к скромным своим профессиям, все менялось... Уход из спорта – испытание не только мужского характера, но и женского тоже. Наверное, почет и славу и связанные с ними «радости и трудности» делить все-таки легче и приятнее, чем обыкновенные трудовые будни, в которых ты ничем не выделяешься среди тысяч таких же, как ты сам.

     Наверное, такое испытание могут выдержать только люди, имеющие хорошую трудовую закалку и умеющие реально воспринимать жизнь. Я имею в виду способность человека отдавать себе ясный отчет в том, что спортивные успехи – вещь преходящая, что они сопутствуют тебе только в молодости и уйдут вместе с ней. Спортивный триумф нельзя воспринимать как пожизненную ренту. Тогда и не будет трагедии в том, что волны славы уж не плещутся вокруг твоего имени, что о тебе перестали писать газеты, что тебя уже почти не узнают на улице...

     Повторяю, что для наших подруг эта «трагедия» бывает даже более ощутимой, чем для нас. Правда, теперь я уже не так, как прежде, уверен, что именно я капитан семейного корабля. Но, надо сказать, и не думаю, что этот вопрос так уж принципиален.

     ...А мартовским утром того 1969 года я был дома, в кругу семьи. С подарками приехал – не с пустыми руками. В канун женского праздника. Моим дамам неожиданная радость. И мне приятно. После праздничного позднего обеда прилег поспать. Жене наказал, чтобы разбудила к поезду.

     То ли забыла она, то ли сама уснула, не помню. Только проснулся я, когда последний поезд Горький – Москва, как говорится, давал прощальный гудок. А до вокзала мне добираться – не близкий свет. Да все равно не успел бы.