Судьбы в капкане - Эльмира Нетесова

— Но он живой? — спросила Дашка.

— Все время в больнице лежал. А когда выписали, опять запил. Врачи сказали, что в этом режиме долго не протянет. Но мне уже безразлично, отгорела. А теперь даже смешно, кого любила и за что? После него только флиртую, никого не пускаю в сердце и душу. И семью не хочу заводить. Если решусь, то рожу для себя ребенка и буду растить своей радостью. Мужик мне не нужен. С ним только морока и заботы. А жизнь и без того короткая. Выучусь, вернусь в деревню, буду там работать врачом. С моей родней в нашем доме, хоть троих вырастим. Зато никто их не обидит, и вырастут людьми, получив в приданое чистую душу и хрен такой, чтоб не краснеть перед девками, что мужичьего нет. Не надо богатства. Его с собой не заберешь на тот свет, а вот добрую память о прожитом, пусть сберегут и ничего по пути не растеряют, — умолкла Юлька, глянув в темноту за окно.

— Жаль, досадно, что годы потеряны бездарно. Столько встречались, ждала его, и все мимо.

— Но у меня не лучше твоего получилось, — вздохнула Анжела.

— Да на тебя мужики косяками западают, что могло случиться? — изумилась Дашка.

— Понимаешь, я с детства влюбчивой росла. Вот такая натура. Едва от горшка отошла, а уже в мальчишек влюбляться начала. Сразу троих любила и страдала по каждому. А как ревновала! Если они к другой девчонке подходили, я сразу в драку лезла. Если не могла достать чтоб ударить, то кусалась за все что попало. Одного за задницу так прихватила, с месяц на нее сесть не мог. А я радовалась, зато ни к одной девчонке не подошел и меня, как цепную собаку, обходил. В натуре боялся ровно огня. Иного палкой колотила, чтоб никому кроме меня внимания не уделял. Мальчишки долго не понимали, с чего такая борзая расту А я чем старше, тем свирепее становилась. Оно и понятно, я в семье старшей росла. И как везде, младшим все вниманье уделялось. Им лучший кусок перепадал, больше заботы, ласки, мне лишь крохи, остатки тепла. А порою вовсе забывали даже по голове погладить. Зато все поджопники и оплеухи мне перепадали. Младших редко наказывали. Во всем, как всегда виноват старший. За всякое упущенье и недогляд с меня спрашивали. Потому злою росла и считала себя самой несчастной. Только отец меня не бил. Жалел по своему, понимал.

— Он тоже старшим рос? — спросила Юлька

— Ему еще хуже досталось. Единственным рос. На него все заботы свалили. А пожалеть и понять его вовсе некому было. Один рос.

— А почему так?

— Да кто их разберет, моя бабка, не рожала больше. Так вот только отец понимал меня. Сам рос, добра не видя, и я в дефиците тепла жила. Когда на меня жаловались соседи за своих пацанов, папка их успокаивал:

— Пусть сами дети разберутся. Мы им только помешаем. И наша израстется, все пройдет и наладится. Они сто раз помирятся, а мы в дураках останемся. Нам за них не жить…

— Конечно, мальчишкам дома запрещали со мною дружить. Ну, как бы не так! Я с тем не соглашалась. Стоило какому-то пацану пройти мимо, не заметив меня, я стреляла в него из рогатки, кидала камни и обзывала по-всякому, — вспоминала Анжелка.

— Ну и стерва! — передернул плечами Мишка и, подвинувшись, дал место Лянке, не глядя, автоматически положил ей руку на плечо. Девчонка замерла от счастья.

— Росла я диковатой, непохожей на своих ровесниц. Те уже наряжались как куклы, а я в материнских обносках ходила. Да и где было взять на всех? Деревенские заработки известны каждому. Ну а кто из мальчишек обратит внимание на замухрышку? Конечно, смотрели на нарядных и красивых. Я к ним не относилась. Вот так до пятого класса росла, а потом закатила истерику дома, почему обо мне не заботятся и не считают за девчонку? Все дело в том, что тогда мне очень понравился один мальчишка. Мы с ним за одной партой сидели, и он даже не поворачивался ко мне. Смотрел на ту, какая впереди сидела. То за косы ее дернет, то за плечо схватит. Как я люто ей завидовала! Уж как ни пыталась переключить его внимание на себя, ничего не получалось, он не обращал внимание. А дома, после истерики, что-то поняли и стали одевать меня. Я уже приходила в школу прилично одетой и перестала приставать к мальчишкам, зная, что теперь они меня сами заметят. Так оно и случилось. Пусть не сразу, но все ж стала замечать на себе взгляды ребят постарше. Ох, и радовало это. Значит, не уродина, чего-то стою. В седьмом классе стала получать записки. Нарочно раскладывала их на парте и открыто читала, чтобы и мой сосед Арсен видел. Но тот не замечал. Я толкала его, придиралась по всяким пустякам, но бесполезно. Какое зло меня разбирало. Он даже не хотел читать записки, какие получала от ребят. Ох, и бесило его равнодушие, места себе не находила. И только в девятом классе заметил меня. Устал терпеть, да как врезал мне по башке парой учебников, я и отключилась, сознание потеряла. Все перепугались, Арсен больше других. А что если насмерть? Он от страха заплакал, склонился надо мной так близко и просит:

— Анжелка! Умоляю, не умирай. Я никогда больше пальцем тебя не трону, ну открой глаза, скажи хоть слово, пожалуйста!

— Я уже услышала его голос. Мне так хорошо и тепло стало, захотелось послушать, что он еще мне скажет? И я почувствовала на своей щеке его слезу. Не выдержала, открыла глаза. Арсен от радости, что я жива, поцеловал меня. Я с неделю словно на крыльях летала и все ждала, когда ж он снова стукнет по башке учебниками, а потом снова поцелует. Но этого уже не случилось, — вздохнула девчонка.

— Я тенью ходила за ним, хотя за мною уже увивалась ребячья свора. Арсен стал моей мечтой и сказкой.

— Да все от неразделенности, потому что не хотел тебя и был недоступен. Крутись он возле тебя, ты его и не заметила б! — вставил Мишка.

— Нет! Я любила его! — не согласилась Анжела.

— Дура вовсе! Он ей по башке дербалызнул, она мечтала еще раз это получить? Ты наверно свихнулась. Случись такое со мной, яйцы откусила б паскуде! — взвилась Маринка.

— Ты не любила!

— Ну и где он теперь?

Анжела опустила голову, сказала вздохнув:

— На другой женился. Уже ребенок есть.

— Ты так и не сказала ему ничего? — не выдержал Мишка.

— Призналась. За месяц до отъезда в Нальчик. Думала, открою ему глаза. А он и вниманья не обратил. Увидела его в баре, пришла чашку кофе выпить, позвала за свой стол. Ну, спросила, как живет, что планирует на будущее. Он рассказал. А я и говорю ему:

— Арсен! Неужели за все годы ты так и не понял ничего. Ведь мы за одной партой столько лет просидели! Я любила тебя! И теперь…Он чуть не подавился от удивленья. Глянул, будто впервые увидел и ответил:

— Никогда бы не подумал. Я тебя и за девчонку не считал. Прости, Анжелка, но не могу ответить взаимностью. Другую люблю. Не обижайся. Да и тебе лишь показалось. В детстве мы все кого-то любили, но это быстро проходило. Становились взрослыми. Это не значит, что поумнели иль посерьезнили, просто на жизнь смотрим иначе, и каждый хочет устроить свою судьбу потеплее и поуютнее. Я с детства присмотрел свою половину. Помнишь, ту, какая впереди меня сидела? Скоро у нас с нею свадьба! Я тебя заранее приглашаю. Приходи! И не обижайся. Жизнь не школьная парта, не со всякой судьбу разделишь, не каждую потерпишь рядом…

— Я не пошла к Арсену на свадьбу. В эти каникулы увидела его уже с ребенком. В коляске его прогуливал, пока жена в парикмахерской сидела. Поговорили. Сказал, что не жалеет о женитьбе, что счастлив и доволен всем. Ну, а мне хвалиться нечем. Он знал, что я учусь, видел, что одна до сих пор и пожалел, что из множества ребят так и не нашла для себя друга. Но ничего не поделаешь. Я и теперь люблю его.

— Психоватая! Как можно любить ничто? — пожала плечами Марина.

— Ой, о чем спорим? Иль сами того не знали. Или вас не допекали своими Любовями постылые и ненавистные хахали? Ведь тоже не всякому могли ответить взаимностью и отшивали без жалости! — сказала Дарья.

— Что верно, то правильно. Любовь не гондон, на каждый хер не натянешь, — вздохнула Маринка посерьезнев.

— А что такое гондон? — спросила Лянка.

— Ишь, головастик сопливый! Что такое хер она знает, а про гондон не слышала! — пырснула смехом Юлька.

Мишка вытащил Лянку с дивана:

— Брысь спать! Живо! — прикрикнул на девчонку, та бегом бросилась в спальню.

— Мишка! А тебе Заремка не звонила?

— Нет.

— Уехала она в Москву или «на пугу» взяла?

— Да кто знает. Но я ей в ноги кланяться не стану. Бабу только повадь, потом из-под каблука до смерти не выпустит. Я себе такой беды не хочу.

— Но ведь сердце болит? — не отставала Юлька.

— Ничего. Самого себя переломаю.

— А может, глянул бы на деревенскую невесту? Как знать, может и неплохая она?

— Зачем человеку голову морочить, если в душе холод? Не смогу полюбить и жениться. Все внутри отгорело. Не стало веры…

— Вот так и дед мой говорит, что бабе сначала поверить нужно, уж потом полюбить. Он у нас не без наворотов! Его бабка с войны ждала. А он ее все равно к каждому барану ревновал. Хотя сам не промах. В деревне со всеми бабами перемаргивался. А с бабки какой спрос? Она все время при доме, по хозяйству крутится. Всегда лоб в поту, а жопа в мыле. Чего ее ревновать. Но стоит ей надеть новый фартук или тапки, дед уже за дверь выглядывает. Не ждет ли какой лысый перец нашу бабку за сараем.