Дрожащая скала - Эли Берте

Путешественник покачал печально головой, словно хотел сказать, что ничто не может его удивить.

– Ты, может быть, предполагаешь, – продолжал Конан тем же саркастическим тоном, – что этот богатый господин есть граф, герцог, прежний губернатор провинции? Ничуть не бывало, мой любезный. Господин острова Лок – просто-напросто маленький законовед, городской писарь с кривыми и выпачканными в чернилах пальцами. Это гражданин Туссен, сент-илекский нотариус. И он снова улыбнулся.

– Туссен! – повторил незнакомец.

– Да, Туссен, прежний прокурорский клерк, обязанный своим званием благодеяниям покойного видама де Кердрена. Тот Туссен, который похитил доверенность фамилии и которого сам господин мой, отправляясь в эмиграцию, сделал поверенным; он-то и купил за бесценок остров Лок, когда во время террора он продавался как национальная собственность. Он-то и произвел здесь столько чудесных перемен. Он завладел имуществом знатного дома, в котором был прежде служителем. Правда, уж он и плут – представил, будто для него бесчестна такая проделка – стал внушать различным лицам, а, в особенности, мне, что покупку эту он сделал не от себя, а за счет другого. Но ведь этим никого не проведешь, все убеждены, что нотариус Туссен ловил рыбу в мутной воде… Ах, друг мой, лучше бы он употреблял свое время на чтение латинских историй о старых камнях нашего острова, это было бы спасительнее для его души!

– Ну, а с тобою, Конан, – спросил путешественник, – как обходится с тобой господин Туссен?

– Не худо, мой любезный, – отвечал старик с сожалением. – Вот тут-то и есть дьявольство… я просто бешусь, что не могу упрекнуть его ни в чем, что до меня касается. Замок мы стережем одни с Ивонной. Все необходимое нам доставляется и жалованье платят исправно, словно работа наша очень трудна. Подлинно сказать, не в чем нам пожаловаться на господина Туссена, потому-то нам не раз и приходило в голову подозрение, что он говорил правду о тайном господине, у которого он был только агентом. Нотариус скуп, за свой счет он вряд ли бы стал кормить двух таких бесполезных стариков, как мы…

– Но этот неизвестный господин, о котором он говорит, ты его видел?

– Никогда. С тех пор, как поправлен замок, насчасто извещали о его скором посещении, приказав, чтобывсе было готово для его принятия, но никто не являлся… Вот недавно еще, только несколько дней назад, мы получили приказание приготовить апартаменты. Но, верно, и в этот раз будет как прежде, да я и не жалею об этом. Туссен или другой кто, только мне крайне прискорбно было бы видеть, что чужая нога оскверняет жилище де Кердренов!

В продолжение этого разговора прошли дубовый парк, свято сохраненный, и достигли главного фасада замка. Как сказал Конан, здание было в лучшем состоянии: кровля была возобновлена, на окнах были новые ставни, решетка вокруг переднего двора была позолочена; все здание имело вид опрятности и комфортабельности, вовсе непохожий на его прежнюю угрюмую наружность.

Смущение и страдания больного, казалось, увеличились, шаги его сделались медленнее. У него вырвалось несколько невнятных слов.

– Ну, друг мой, – сказал Конан, – приободрись! Еще несколько шагов, и мы пришли. Мы постараемся подать тебе помощь. Но ради Бога, – присовокупил старик, едва переводя дух и весь в поту, – переступай хоть немножко сам, я уже из сил выбился.

Вдруг неизвестный быстро выдернул свою руку и побежал к замку, шатаясь из стороны в сторону.

– Теперь я один пойду! – вскричал он в безумном исступлении. – Неужели мне изменят силы в ту минуту, когда я почти касаюсь цели, столь давно желанной? Я хочу еще раз обнять этот благословенный порог… потом умру спокойно!

– Несчастный! Подожди меня, ты упадешь! – кричал Конан, силясь догнать его. – Это же бред, бешенство! Он разобьет себе голову о камни.

Путешественник не слушал его. Он быстро взбежал по крыльцу главного входа замка. Оказавшись наверху, он бросился на колени, руки и глаза поднявши к небу, как бы желая молиться. Но в ту же минуту, подавленный тройным действием горячки, изнурения и волнения, он рухнул навзничь, тяжело застонав.

Глава 2.

Бред

На крики Конана прибежала из кухни старуха Ивонна, заткнувшая веретено за пояс своего передника. Увидев распростертое тело, она не смогла сдержать жест ужаса.

– Во имя пресвятой девы, Ивонна, – с грустью сказал управитель, – помоги мне оказать помощь этому бедняку. Это несчастный путешественник, которому головы приклонить негде и который при этом страдает лихорадкой.

Этот призыв к сострадательности Ивонны тотчас преодолел в ней первое движение страха.

– Да, да, поможем ему, батюшка, – сказала она с участием. – До чего же у этого бедняги болезненный вид… Как он худ и бледен! Что если и добрый господин наш возвратится когда-нибудь таким же бесприютным и жалким скитальцем?

Только с большим трудом смогли старики перенести пребывающего в полном беспамятстве незнакомца в кухню и посадить его в удобное кресло к огню; другое кресло подставили ему под ноги.

– Теперь, – сказал Конан, – дай ему несколько капель своего эликсира, который так помогает от дурноты и обмороков… потом пойди, приготовь ему постель.

– С охотой бы, а ну, если сейчас приедут, как известили…

– Ничего, ничего, Ивонна, кто богат, тот должен быть и сострадателен… но я думаю вот что: почему бы нам не поместить его в моей собственной комнате? Припадок до завтра пройдет, а тогда мы подумаем, как распорядиться с ним получше.

Кухарка, не сделавши больше никакого замечания, пошла к поставцу, где помещалась провизия, и вытащила оттуда глиняный сосуд со знаменитым эликсиром, рецепт которого был сокровищем бедной старухи, который она думала завещать своим наследникам.

Между тем собака, старая, вся изувеченная и почти слепая, которая спала подле печи в углу, на своем обычном месте, уже несколько минут выражала признаки беспокойства. Она быстро подняла голову и начала вытягивать морду то влево, то вправо, как бы обнюхивая что-то, и наконец жалобно завыла.

– Смирно, смирно, Жюно! – сказал рассеянно Конан. – Молчи, негодная. Ведь это не злодей какой-нибудь, что за вздор!

Эти увещевания остались, однако, без успеха: беспокойство собаки возрастало, напротив, с каждой минутой. Она не отводила от незнакомца своих мутных, потухших, но все еще умных глаз. Лай ее усилился. Она силилась подняться на свои ослабевшие ноги, но, будучи не в состоянии встать, легла на брюхо и вертела хвостом; все ее костлявое, изможденное тело, казалось, трепетало от радости.

Подползши к незнакомцу, она стала лизать его охладевшую, неподвижно висевшую руку и пыталась прыгать; но смогла сделать только несколько конвульсивных движений и, с отчаяния, еще сильнее завыла.