Мотылек - Поппи Адамс

Мама говорила, что часто такие люди пребывают в идиотском заблуждении, будто их эксцентричность принимают за гениальность, – или, по крайней мере, они надеются на это. По ее словам, она окончательно поняла, что движет этими людьми, когда майор Фордингли, державший ручную чайку, однажды с напыщенным видом процитировал ей следующее изречение: «Отличить чудака от гения может быть непросто, но, несомненно, следует мириться со странностями, а не подавлять оригинальность». Надо сказать, что мама придерживалась прямо противоположного мнения. Она была убеждена, что всегда лучше оценивать себя объективно, даже если это означает признать свою заурядность и заурядность своего увлечения, а не прятать все это под жалкими попытками продемонстрировать свою оригинальность. Разумеется, Клайв был не таким. Мод говорила, что Клайв – единственный человек, который ведет себя эксцентрично не по своему желанию, а скорее вопреки ему.

Сидя в своем укромном уголке за столом на кафедре, я смотрела на собравшихся здесь шарлатанов и пыталась определить, в чем заключаются их поддельные привычки.

– Так, значит, для вас эти создания всего лишь механизмы? – спросил у Клайв а один из сидящих в зале бородачей.

– Нет, они не механизмы по определению, ведь они живые существа. Однако я считаю, что каждое действие, которое совершает насекомое, вызывается рефлексом, таксисом или трофикой. Их существование является исключительно механическим.

– Таким образом, когда муравьед жует вырывающегося муравья, он испытывает ничуть не больше эмоций, чем станок, затянувший руку человека? – громко, с трагическими нотками в голосе спросил из первого ряда пастор со скошенным подбородком.

Он по-прежнему пытался спровоцировать в аудитории эмоциональный взрыв.

– Да.

– А гусеница понятия не имеет, зачем она плетет кокон или роет для себя нору в земле? – продолжал Кини, театральным жестом выбросив руку вперед.

– Да, именно так, – ответил Клайв, которому явно наскучили эти вопросы.

– И если самка мотылька заметит собственных личинок, она не узнает их и даже не поймет, что они принадлежат к ее биологическому виду или классу? То есть у нее нет никаких материнских чувств?

– Вы имеете в виду, испытывает ли она любовь?

– Да, любовь.

– Ничего не могу сказать насчет любви, – ответил Клайв, начиная горячиться. – Я считаю, что многие животные демонстрируют любовь к своему потомству.

– Вот видите, – проговорил пастор, сев и с торжествующим видом хлопнув себя по коленям.

– Но я убежден, что сама любовь также является механическим процессом, – сказал Клайв, когда его оппонент уже укрепился в мысли, что победа осталась за ним.

– Но доктор Стоун, ведь любовь – это эмоция, – несколько нервно произнес пастор.

– Да, а эмоция – это всего лишь симптом, вызываемый определенным химическим соединением, которое вырабатывается в вашем организме и действует на мозг и центральную нервную систему таким образом, что вы испытываете это чувство.

– Ваши убеждения даже больше противоречат здравому смыслу, чем я думал, – раздраженно заявил красноречивый пастор.

Я увидела, что Клайв рад тому, что вопрос закрыт и он может продолжать лекцию. Ему ни с кем не хотелось спорить. Он ни на минуту не сомневался в своих выводах, но, к сожалению, они всегда вызывали яростное неприятие у других людей.

После лекции был фуршет, на котором следовало обсудить услышанное и поделиться последними новостями из мира бабочек и молей. Все это время я держалась рядом с отцом, а он представлял меня всем, кого знал. Когда мы подошли к Бернарду Картрайту, я вздохнула с облегчением: наконец-то я увидела хоть одно знакомое лицо! Бернард часто бывал в Балбарроу: либо отправляясь на запад Англии в очередную полевую экспедицию, заглядывал на пару часов, чтобы обсудить с Клайвом свои последние открытия, либо просто приезжал в гости на выходные. Он считался другом нашей семьи. Бернард был «настоящим» ученым, профессором колледжа в Лондоне. За несколько месяцев до этого он выделил у гусеницы гормон, вызывающий линьку, и его известность в замкнутом энтомологическом мирке сразу выросла. Когда мы подошли, он что-то рассказывал группе мужчин.

– Железа в нашей голове вырабатывает гормон, который действует на нерв, тот – на мышцу, и все это происходит непроизвольно, без участия сознания, – услышали мы.

– Бернард, поздравляю тебя с выходом статьи, – сказал папа, пожимая ему руку.

– Спасибо, Клайв. Хорошая получилась лекция – такая же живая, как обычно. Привет, Вирджиния, – обратился он ко мне.

Затем, наклонившись, он прошептал мне на ухо:

– Тебе нравится, как твой папа их заводит?

Как будто Клайв раздражал их намеренно!

Бернард громко расхохотался, при этом капельки его слюны попали мне на лицо. Я поморщилась.

– Клайв, а как вы Думаете, что заставляет железу вырабатывать гормон? – спросил один из мужчин.

– Вероятно, что-то еще не открытое, – ответил отец.

– Прошу прощения, но вы уходите от ответа на вопрос!

Новый взрыв хохота.

– Ничего подобного. Если уж хотите выслушать мое мнение, – произнес Клайв, – все это вызывается еще одним гормоном, который вырабатывается в результате какого-нибудь механического процесса, например физического роста. Перед тем как Бернард, – он кивком указал на своего союзника, – открыл гормон, заставляющий гусеницу сбрасывать шкуру на определенном этапе ее развития, вы, вероятно, считали, что гусеница намеренно «решает» полинять, когда старая шкура становится ей неудобной или тесной. Теперь же мы знаем, что гусеница не «думает» о том, чтобы сбросить шкуру, и я сказал бы даже, что мы приписываем гусенице слишком большие способности к мышлению.

– Боюсь, я не могу с вами согласиться, – ответил мужчина, задавший вопрос.

– Я понимаю, – кивнул Клайв, довольный тем, что дискуссия окончена и разговор перешел на другую тему.

Я перевела взгляд на авторитетного Бернарда. Это был невероятно некрасивый человек – низкорослый, круглолицый, с крошечным носиком л такими же маленькими глазками. Вероятно, Бернарду было около сорока, но он казался моложе из-за пухлых щек и лоснящейся кожи лица. Я знала, что он регулярно катается по сельской местности на мотоцикле «Триумф». Он слишком громко смеялся, так, как не подобает интеллигентному человеку, но, по крайней мере, был весельчаком и добряком. Приезжая в Балбарроу, он всегда здоровался со мной и Виви, заводил какую-нибудь беседу или предлагал нам сыграть партию в домино, в отличие от некоторых более чопорных коллег Клайва, которые, заходя в дом, совсем не замечали нас. (Мама говорила, что большинство из них не замечали и ее – по ее словам, энтомологи вообще довольно странно относятся к женщинам.)

Заметив, что я смотрю на него, Бернард приблизился ко мне, обнял за плечи и привлек к себе.

– Я рад, что ты теперь одна из нас, – негромко сказал он, проводя рукой по моей спине.

Затем он посмотрел мне в глаза. Его одутловатое лицо находилось в считанных сантиметрах от моего, поэтому его природная некрасивость не могла не броситься мне в глаза – мне даже стало его жалко.

Судя по всему, он ждал моего ответа.

– Я тоже рада, что теперь я одна из вас, – сказала я и глупо хихикнула.

Ничто другое мне просто не пришло в голову.

– Вот и отлично, – ответил он. – В этой игре человеку нужны союзники, так что помни: я твой союзник.

– Спасибо, – пробормотала я со все той же дурацкой улыбкой на лице.

И тогда он перенес свою руку с моей талии на ягодицы, слегка сжал их и потряс. Его рука остановилась там, а я не знала, что делать или говорить. В лицо мне бросилась кровь. Затем мы одновременно повернули головы к остальным участникам разговора. Его ладонь по-прежнему обхватывала одну из моих ягодиц, но мы стояли слишком близко, чтобы это мог заметить кто-то еще. Может, друг семьи имеет право на такое поведение? Или здесь так тесно, что ему некуда деть руки? Или он просто лапает меня? Ответить на эти вопросы было далеко не так просто, как вам, наверное, кажется. Мы оказались зажаты в довольно тесном углу, и это с самого начала сбило меня с толку: близость с другими людьми всегда переносится в битком набитом автобусе проще, чем в пустом.

Я никак не могла решить, как мне истолковывать действия Бернарда. Может быть, он поддерживает меня, не позволяя другим прижать меня к стене? Или ему действительно некуда деть руку? Или же он просто забыл о том, где лежит его рука, а по причине нашего давнего знакомства не считает мои ягодицы каким-то особым местом?

Прийти к какому-либо решению мне также мешало непонятное поведение Бернарда. Казалось, он так внимательно слушает разговор, что уж никак не может думать о том, где находится его рука, что он попросту забыл о ней. Возможно, его рука и оказалась на мне совершенно случайно, но меня все равно сильно смущало то, что на моей ягодице лежит ладонь чужого мужчины. Я пару раз напрягла мышцы, надеясь, что Бернард почувствует движение и осознает свою ошибку – мне не хотелось резко одергивать его, – но он лишь немного сдвинул пальцы. До какой же степени его увлек разговор, к которому он прислушивался!