Последние дни Сталина - Джошуа Рубинштейн

каких-либо преступлениях. Правда, это не спасло его от расстрела в августе 1952 года. Теперь же власти утверждали, что Шимелиович был вовлечен в заговор с целью убийства советских руководителей, при этом ничего не говорилось о том, находится ли он на свободе или уже арестован, не разглашался и факт его смерти. Упоминание его фамилии могло потребоваться властям для того, чтобы связать дело против Еврейского антифашистского комитета — остававшееся засекреченным — с заговором врачей, разоблачение которого происходило прямо сейчас. Кроме того, коммюнике ставило под сомнение репутацию Соломона Михоэлса, убитого пять лет назад. Это были первые слова с критикой Михоэлса в советской прессе, хотя присланные из СССР следователи по делу Сланского уже тогда называли его «предателем-сионистом»[139]. Сообщение ТАСС заканчивалось зловещей фразой: «Следствие будет закончено в ближайшее время». Смысл ее для советских читателей был очевиден: обвиняемых ждет неминуемая кара за совершенные ими преступления.

Одновременно с заявлением ТАСС в Правде на первой полосе была напечатана редакционная статья под заголовком, напоминающем о Средневековье: «Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров-врачей». В передовице ставились вопросы, которые должны были посеять среди советских граждан панику и ненависть:

Кому же служили эти изверги? Кто направлял преступную террористическую и вредительскую деятельность этих подлых изменников Родины? Какой цели хотели они добиться в результате убийства активных деятелей Советского государства?..

Воротилы США и их английские «младшие партнеры» знают, что достичь господства над другими нациями мирным путем невозможно. Лихорадочно готовясь к новой мировой войне, они усиленно засылают в тыл СССР и стран народной демократии своих лазутчиков, пытаются осуществить то, что сорвалось у гитлеровцев, — создать в СССР свою подрывную «пятую колонну».

Таким образом, обвиняемые врачи не просто покушались на убийство советских руководителей. Теперь власти связывали их с нацистами, заявляя, что они хотели спровоцировать новую мировую войну. Во время прошлой войны евреи сильно пострадали — о чем Правда не удосужилась упомянуть, — но теперь все выглядело так, будто они обратились против того самого режима, которому были обязаны своим спасением. Кроме того, образ «пятой колонны», нацеленной на подрыв советского общества изнутри, перекликался с риторикой 1930-х годов, когда Сталин оправдывал чистки необходимостью избавиться от элементов, которые подрывают единство страны перед лицом надвигающейся войны.

Но в передовице речь шла не только о преступной деятельности врачей. В ней также выражалась озабоченность тем, что «некоторые наши советские органы и их руководители потеряли бдительность, заразились ротозейством. Органы государственной безопасности не вскрыли вовремя вредительской террористической организации среди врачей»[140]. Это была прямая угроза в адрес некоторых представителей руководства, ведь по сложившейся практике недостаток бдительности легко мог обернуться активным соучастием. Сталин использовал «дело врачей» для обвинения их в том, что они не уследили за деятельностью людей, потенциально способных на шпионаж и даже убийство. Лаврентий Берия долгое время был связан с органами госбезопасности, и, хотя в январе 1953 года уже не возглавлял МГБ, он по-прежнему занимался вопросами внутренней безопасности государства в должности заместителя председателя Совета министров. Более того, на прошедшем в ноябре параде в честь очередной годовщины революции, когда участники проносили мимо трибун огромные портреты сталинских «соратников», его изображение уступило очередь двум другим, что было тонким намеком на понижение статуса. Теперь его портрет несли после портретов Молотова, Маленкова, Ворошилова и Булганина. Гаррисон Солсбери заметил, что «эта последовательность повторялась сотни и сотни раз» за все время прохождения марширующих и ее нарушение было безошибочным признаком того, что Сталин что-то задумал[141].

Советские руководящие работники всегда были особо чувствительны к своему месту в иерархии. Вскоре после смерти Сталина бывший диктор Московского радио Михаил Соловьев в интервью еженедельнику The New Yorker объяснял, как тщательно следили за такими вещами:

Я рассказывал о первомайском параде 1939 года на Красной площади. В одном месте я перечислил членов правительства, наблюдавших за парадом вместе со Сталиным, — Андреев, Ворошилов, Молотов, Каганович… В ту же ночь меня вызвали к Маленкову… Он потребовал объяснить, почему фамилии руководителей не были объявлены в надлежащем порядке. Я сказал ему: «Товарищ Маленков, я поставил Андреева на первое место просто потому, что алфавит начинается с буквы А». Маленков ответил: «Советский алфавит всегда начинается с буквы С. За ней следует буква М, потом В, потом К и только потом А». Конечно же, он имел в виду Сталина, Молотова, Ворошилова, Кагановича и Андреева. Поскольку мы были хорошо знакомы, я взял на себя смелость спросить: «Этот алфавит неизменен?» «Нет, — ответил он. — Уже завтра он может поменяться, но помни, что решение по поводу алфавита принимаются здесь, в ЦК, а не на радио»[142].

Зимой 1952/53 года Берия знал, что находится под прицелом.

Опубликованные 13 января обличения в советской прессе прямо не упоминали Израиль, давая израильтянам передышку. Министерство иностранных дел страны разослало в израильские посольства инструкции о том, как следует формулировать возражения на обвинения: мол, это «безумие» обвинять Объединенный распределительный комитет в подобных преступлениях, и «употребление слов „еврей“ и „сионист“ в уничижительном смысле показывает, что руководству России просто нужен козел отпущения». И тем не менее министерство подчеркивало: «Израиль не заинтересован во втягивании в открытый конфликт с Советской Россией, так как для нас жизненно важно сохранение нашего присутствия в максимально полном объеме в Москве и в столицах стран-сателлитов»[143]. Абба Эвен возражал против подобного подхода. По его мнению, Израиль должен был отреагировать более решительно. Но другие израильские лидеры, в том числе Бен-Гурион и его ведущий дипломат в Восточной Европе Шмуэль Эльяшив, предпочли сдержанность. Они по-прежнему опасались разрыва отношений из-за «дела врачей», что похоронило бы все надежды на диалог с Кремлем и поставило бы под угрозу контакты Израиля с евреями в Восточной Европе и СССР. Израиль не был готов к тому, чтобы занять одну из сторон в холодной войне.

Но Бен-Гурион столкнулся с неожиданными осложнениями внутри страны. Коммунистическая партия Израиля (известная под ивритской аббревиатурой МАКИ) имела несколько мест в израильском парламенте — Кнессете. Ее лидеры и ее газета Коль ха-Ам («Глас народа») без лишних раздумий подхватили лившуюся из Москвы пропаганду, поддержав обвинения против врачей-евреев и против сионизма, как если бы за всем этим стояли честные намерения и реальные факты. Пока министры правительства и другие депутаты Кнессета осуждали бездоказательные утверждения Москвы, Бен-Гурион счел необходимым выступить с осуждением МАКИ, назвав поведение израильских коммунистов «патологическим и преступным» и потребовав от парламента принять меры против партии и ее газеты. «Мыслимо ли,