Эланус - Урсула Познански

еще ничего не знал. Точнее говоря, еще ничего не сделал. Да, вероятно у Линды и Лихтенбергера была связь, но Йона не мог быть уверен в этом на все сто процентов.

«– Нет. Нет, не все, – звучал в наушниках голос Линды. – Иначе начался бы настоящий ад. Но кое-что он знает».

Вот, подумал Йона, вот это ключевое место во всем разговоре. То, чего боялась Линда, должно быть намного страшнее, чем предположение, что об их связи могли узнать.

Он не отрывал взгляд от экрана компьютера. Вот Линда бросила на землю сигарету и раздавила ее ногой.

«– Ты думаешь, это шантаж? Но это же сумасшествие!»

Лучше всего было бы сейчас остановить запись, так как с каждой минутой Йона чувствовал себя все хуже и хуже. Если у него есть хотя бы немного чувства приличия, то он должен пойти завтра к Линде и рассказать ей всю правду. Сказать ей, что это он написал записку и подсунул ее ей. И что это не шантаж, а просто плохая шутка – небольшой реванш за то, что она ему наговорила.

Но ему стало не по себе от того, что могло бы случиться потом. А что, если письмо действительно стало причиной самоубийства Лихтенбергера? Тогда Линда не стала бы скрывать ни от кого эту правду, и Йона не представлял, как бы он смог жить дальше, зная, что виновен в смерти человека….

«– О, боже, нет! Не говори так, – всхлипывала Линда на экране, разговаривая по телефону. – Пожалуйста. Мы справимся с этим. Может, я и ошибаюсь. А даже если нет, мы можем…»

Кого пыталась успокоить Линда? Лихтенбергера? Был ли это их последний разговор?

«– Мы выдержим это, вместе выдержим. Скажи, где ты, и я приду к тебе… Нет! Давай обсудим все спокойно, может, речь идет совершенно о другом».

Запись закончилась, Йона опустил крышку ноутбука. Он чувствовал себя ужасно. Сегодня он не будет, пожалуй, запускать Элануса. И уж тем более за Линдой – он слишком боялся того, что мог бы увидеть или услышать.

Зато ему пришла в голову другая мысль. Жена. Беата Лихтенбергер. В кармане у Йоны до сих пор находился конверт, который он забрал с собой.

Будет лучше, если завтра он вернет его на место, пока кто-нибудь случайно не обнаружил конверт у него.

Он поднял куртку, брошенную им по возвращении домой, и руками нащупал конверт. Затем вытащил его.

Адрес был написан от руки очень ровным почерком. Отправитель указан не был. Конверт был толстым.

Йона попытался на ощупь определить, что было внутри. Это было точно не письмо. Ну, разве что кто-то захотел очень много всего рассказать.

Может быть… фотографии? Фотографии, которые могли бы показать Линду и Лихтенбергера в недвусмысленных ситуациях? В таком случае было бы лучше не возвращать конверт, а уничтожить вместе с содержимым, чтобы никто больше его не увидел.

Но не мог же он решить, что делать с этим конвертом дальше, не посмотрев, что же действительности лежало там внутри?

Йона боролся сам с собой. Он сказал себе, что собирается нарушить тайну переписки только потому, что не хочет причинять еще больше боли Беате Лихтенбергер. Но понимал при этом, что обманывает сам себя.

И все же Йона достал ножницы из письменного стола и резким движением открыл конверт, надрезав его ножницами вдоль края. Увидев содержимое, он не мог поверить своим глазам.

Это были деньги. Сплошные пятисотенные купюры в евро, целая стопка.

Йона сел на свою кровать и уставился на банкноты лилового цвета в своей руке. Затем он начал потихоньку отсчитывать. Потом посчитал для точности еще раз.

Всего было двадцать купюр.

Кто-то отправил Беате Лихтенбергер десять тысяч евро.

10

Этой ночью Йона не спал вообще. Он чувствовал себя так, как будто ему на грудь повесили несколько килограммов свинца, который не давал ему спокойно дышать. Как будто все, что было до этого, было недостаточно ужасным. Теперь у него были еще и деньги, с которыми он не знал, что ему делать.

Первое, что пришло ему в голову, было отнести деньги обратно. Хотя он уже открыл конверт – не мог же он его просто снова заклеить. Можно было взять новый конверт, но тогда нужно было указать на нем адрес. Отправитель написал адрес от руки, может быть, он часто так делал. Или всегда. Могло быть и так, что это было не первое денежное отправление подобного рода.

То, что в этот раз на конверте будет напечатанный адрес, приклеенный на отдельной бумажке, может смутить Беату Лихтенбергер. Если она увидит совершенно другой почерк, то это может насторожить ее. О том, чтобы оставить деньги у себя, не могло быть и речи. И не только потому, что это могло быть расценено как кража, а потому что Йона очень боялся, что их у него кто-нибудь обнаружит.

Может быть, выбросить?

Йона перевернулся на живот. Это была бы самая глупая идея из всех: выбросить в мусор десять тысяч евро, зная, что их рано или поздно будут искать. Нет, их нужно было вернуть обратно Беате Лихтенбергер.

В конце концов он принял решение в пользу неподписанного конверта. Хотя в таком случае, конечно, была опасность того, что она примет содержимое конверта за какие-нибудь рекламные материалы и выбросит его, не открывая.

Но тогда это сделает она, а не он.

Или…

Может быть, существовала возможность разом расставить все точки над i. Если бы он сделал то, что хотел сделать с самого начала, – поговорить с ректором, с Карлом Шраттером. Они обменялись парой электронных писем еще до того, как он приехал, и Шраттер показался ему человеком, открытым миру. Йона верил, что тот не будет сразу выходить из себя, если узнает об Эланусе. С записками дело обстояло бы иначе. Вдобавок он украл почту из чужого ящика, который принадлежал домам, за которыми он до этого шпионил…

Нет. Это тоже была плохая идея.

Йона перевернулся на другой бок. Все-таки он остановился на неподписанном конверте. Из всех плохих идей эта оставалась самой лучшей.

Ощущения от прогулки по городу с десятью тысячами евро в карманах были для Йоны в новинку. Он был, конечно, всегда осторожен, когда носил с собой Элануса в алюминиевом чемоданчике, но вероятность потерять простой конверт была намного больше.

Весь день до обеда он искал ответ на вопрос, как наиболее незаметно засунуть конверт в почтовый ящик Беаты Лихтенбергер. Он был занят этим настолько, что прослушал вопрос, который задала