Яростная Калифорния - Станислав Кондрашов

Великая загадка блещет в бесстрастных зрачках телевизионных камер: ни один из сенаторов не знает, сколько голосов он выиграл в этой дискуссии и сколько, не дай бог, проиграл. А джонсы, брауны и смиты на диванах своих гостиных, с субботними пивными банками в руках? А их жены и непослушные взрослые дети? Могут ли они, просидев час у телевизора, решить, кто лучше, сделать свой выбор, определить для себя победителя и побежденного?

Минул час, телеэкран без секунды передышки перешел к другой программе. Из прокуренной комнаты корреспонденты кинулись в коридор к телефонам, к столам, к которым подносили одну за другой страницы стенограммы, В соседней еще более прокуренной комнате, где размещалась «пресса Кеннеди», стоял в окружении коллег обозреватель «Нью-Йорк таймс» Том Уикер, один из счастливчиков, допущенных в саму студию, где проходили дебаты. Заглядывая в блокнот, он делился кое-какими деталями. Том Уикер — серьезный и умный журналист, но и мелочи идут в дело. У Маккарти, сообщил он, был легкий грим, Кеннеди обошелся без грима. Маккарти держал себя непринужденнее, но зато пил воду, когда телекамеры переключались на его соперника. Кеннеди чувствовал себя стесненнее, но до воды не дотрагивался.

— Том, как оба парня оценили результаты дебатов?

И это было в блокнотике у Тома. Кеннеди сказал, что, на его взгляд, дискуссия была прекрасной, но что трудно сказать, как она отразится на итогах выборов, — «это предстоит решить избирателю». «Я не собираюсь анализировать, как я сыграл свою роль», — ответил Маккарти,

Я тоже слушал Уикера, но знал, что мою газету не интересует ни легкий грим на лице Маккарти, ни нетронутый стакан воды перед Кеннеди, ни вообще наделавшие шуму телевизионные дебаты. Значение событий меняется с расстоянием, при пересечении государственных границ: что велико в Сан-Франциско, бывает незаметно в Москве.

...На следующий день мои спутники расстались с Сан-Франциско, а я задержался еще на четыре дня, чтобы передать отчет об итогах калифорнийских выборов.

Читателю не догадаться о переживаниях корреспондента, который уже две недели ничего не посылал в свою газету. В киоске на углу я накупал с утра и вечером газет и журналов, загодя готовясь к двум-трем своим страничкам о первичных выборах. В Сан-Франциско происходила масса событий, но два сенатора — пришельцы из других штатов, — почти круглосуточно бодрствуя в лихорадочные последние дни, теснили всех и вся на страницах калифорнийских газет, на телеэкранах, в эфире, даже на заборах и стенах домов. Они не жалели энергии и денег, чтобы встряхнуть калифорнийцев в возрасте от 21 года и выше, зарегистрированных демократами (их было 4 347 406), ибо от этих калифорнийцев зависела политическая судьба двух сенаторов. Победитель получал в свое распоряжение 174 делегата, которых штат Калифорния посылает на съезд демократической партии.

Правда, знатоки были почти единодушны в том, что эта калифорнийская суета в принципе ничего не даст ни Кеннеди, ни Маккарти и что на съезде в Чикаго демократическим кандидатом в президенты все равно изберут Губерта Хэмфри, у которого, как у преемника Джонсона, была под контролем партийная машина в большинстве штатов. Но тактика двух сенаторов, и особенно Роберта Кеннеди, заключалась в том, чтобы утвердить репутацию «собирателя голосов» и любимца избирателей и тем самым навязать свою кандидатуру партийным боссам. Кеннеди одержал верх над Маккарти на первичных выборах в штате Индиана, но последние первичные выборы — в штате Орегон — принесли победу Маккарти. Теперь, по данным опросов, Кеннеди лидировал в Калифорнии, однако, чтобы снять шок орегонского поражения, ему нужен был по-настоящему большой перевес над противником.

Он даже прибегнул к шагу отчаянному, намекнув, что вообще выйдет из игры, если Калифорния окажется неотзывчивой. Саркастичный Маккарти назвал это «угрозой ребенка не дышать, если вы его не ублажите».

Кандидаты предлагали себя, как любая корпорация предлагает свой продукт, а выражаясь точно по-американски, — продавали себя избирателю — свой облик, взгляды, биографию, обещания, жену и детей, религию, родословную. Но кто купит продукт без рекламы, кто вообще узнает о его существовании в стране, где так много самых разных продуктов? Разумеется, обоих знали — больше Кеннеди и меньше Маккарти, но нужна была неустанная реклама, чтобы удерживать себя в сознании занятого американца. Нужны были деньги на эту рекламу.

И деньги лились рекой, и у Кеннеди река эта была куда как полноводнее. В газетах писали, что кампания в Орегоне стоила Маккарти триста тысяч долларов, Кеннеди — четыреста тысяч. В большой Калифорнии Маккарти, вернее, его доброхоты и политические меценаты истратили не меньше миллиона долларов, а Кеннеди, как писали, — больше двух миллионов, причем многое из собственного кармана. Лучшие, вечерние, куски телевизионного времени в Сан-Франциско и Лос-Анджелесе шли по цене более двух тысяч долларов в минуту, и Роберт Кеннеди вовсю закупал их. Телевизор в номере «Губернатора» на разных своих каналах не расставался с нью-йоркским сенатором — с десяток раз в день передавали его получасовой агитфильм.

К большим деньгам всегда обостренное внимание. Многие протестовали против «парового катка», которым средний брат хотел раздавить сенатора от Миннесоты, подобно тому как старший брат Джон раздавил в 1960 году другого миннесотского сенатора — Губерта Хэмфри на первичных выборах в Западной Виргинии. Критики услышали ответ от матери Роберта — Розы Кеннеди, неожиданно агрессивный в устах семидесятивосьмилетней матроны: «Эти деньги наши собственные, и мы вольны тратить их как хотим. На то он и есть, избирательный бизнес. Когда имеют деньги, их тратят, чтобы победить. И чем больше их у вас, тем больше вы тратите».

И, однако, по всем данным, сыну бостонского мультимиллионера должны были помочь голоса бедняков — негров, мексикано-американцев и других. Он был популярен среди этих пасынков Америки, энергично апеллировал к ним и сумел убедить их, что он искренне им сочувствует. Его тепло встречали в гетто, на митингах мексиканцев-издольщиков, в индейских резервациях. И он клялся искоренить бедность в Америке и покончить с несправедливостью.

Маккарти акцентировал свою независимость и принципиальность: «Человек против машины». Студенты, выдвинувшие его на предвыборную авансцену, пришедшие к нему добровольными агитаторами, скандировали: «Очистимся с Джином!» Его поддерживали многие из «среднего класса» и среди интеллигенции, люди науки и искусства. Философ Эрих Фромм поместил в газете «Сан-Франциско кроникл» платный призыв голосовать за Маккарти: «Иногда избиратель голосует, чувствуя, что у кандидата есть убеждения, то есть, что его слова идут не просто от головы, что они для него органичны, что у него есть тот стержень, который способен противостоять соблазнам оппортунизма. Я вижу этот стержень в сенаторе Маккарти». В сан-францисской штаб-квартире Маккарти, разрываясь между телефонами и студентами-добровольцами, некий мистер Холстингер горячо убеждал меня, что Маккарти — «глоток свежего воздуха», «обещание реальной перемены» и «символ того, что молодежь ищет в обществе». Мистер Холстингер торговал школьной мебелью, но война во Вьетнаме так возмутила его, что, передав заведение партнеру, он посвятил все свое время и энергию сенатору от Миннесоты.

В общем-то, разговаривая с калифорнийцами, в том числе и с политиками-профессионалами, я не видел чрезмерного ажиотажа вокруг выборов. Но в газетах гремела канонада. Известный обозреватель Джеймс Рестон, путешествуя в то время по Калифорнии, писал: «Голоса по радио, дискуссии в университетах и предвыборные речи — все хотят исправить что-то или что-то улучшить. Ежеминутно нас побуждают перейти к машине марки «крайслер» или на сторону Кеннеди, покончить с дистрофией мускулов или «Очиститься с Джином». У каждого «новая идея», и все — от Генри Форда до Ричарда Никсона — призывают нас «увидеть свет»... Что бы ни говорили об Америке сегодня, она берется за великие вопросы человеческой жизни. Она спрашивает: в чем смысл всего этого богатства? Является ли бедность неизбежной или ее нельзя долее терпеть? Какую Америку хотим мы видеть в конце концов? И в каких отношениях с остальным миром?»

Для многих это было время самокритичных вопросов и больших надежд, но кончилось оно так, как предвидели хладнокровные, не поддающиеся экзальтации прогнозисты, а именно — выбором между Ричардом Никсоном и Губертом Хэмфри, и в ноябре он был сделан в пользу первого.

■

Этот день запомнился, и я хочу рассказать о нем подробнее.

На календаре обычном был вторник 4 июня 1968 года.

На политическом — долгожданный день выборов в штате Калифорния.

А на дворе был просто ненастный день. С утра Великий океан нагнал нелетних туч над Сан-Франциско, и нудный дождичек, подхлестываемый ветром, кропил посеревшие улицы, сочился как некие водяные часы, словно природа с тайным своим умыслом раздробила и замедлила течение времени, намекая, что дню быть долгим.