Наезд - Владимир Спектр

Заводит это телок, заводит! Стоит немного помедлить, и она уже сама тянется к зипперу на твоих джинсах.

А личность (или задатки) я пока не встречал.

* * *

Аэропорт «Бенгурион» встретил нас ощетинившимися стволами зенитных орудий, полицейской формой цвета хаки, стынущей в безветрии пустынной жарой. В зале прилета многолюдно, в основном туристы, паломники, группа хасидов в черных одеяниях с женами и детьми. При взгляде на набожных людей мне всегда приходят на ум сомнения, настолько ли они праведны, насколько хотят казаться. Меня всегда занимал этот вопрос. Что там разжиревшие в пасторальной сытости приходских обедов попы! Вот старики отшельники меня действительно интересуют. Понимаю, что все прегрешения остались в молодости, выпитые литры, выкуренные косяки, обманутые надежды прекрасных девушек. Человек и в святость, наверное, уходит, сбегая от собственных грехов. Но в данный момент при всей внешней непогрешимости какие мысли роятся в голове у старцев? И отчего стыдливо отводят глаза от юбок приехавших исповедоваться молельщиц? Неужели не шевельнется поросший жестким седым волосом православный хуй, не промелькнут перед седыми глазами непристойные картинки? Голые паломницы, лижущие и сосущие, вставшие на четыре точки, голова прижата к земле, а задница торчит вверх, будто церковная макушка… Кто знает, быть может, заводят его мальчики, и был когда-то в бесшабашной юности молодой розовощекий семинарист, ласково играющий упругим членом между его нежными тогда еще губами? Отчего так истово молится и бьет поклоны старец на рассвете, уж не пытается ли искренней мольбою покрыть грехи мельком виденного краешком сна, где тот самый юный семинарист до синяков сжимает в своих крепких ладонях его старческие бедра и с силой вгоняет свой хуй, до крови раздирая старческий сфинктер?

– Ну что застрял, Володь? – пьяный Женя тянул меня за рукав.

Удивительное дело, Евгений Викторович, здоровый русский мужик, ничем не проймешь, с внешностью купившего дворянство тверского купчишки, до одури, до истерии боится летать. Каждый перелет для Евгения Викторовича – геройство, каждый посадочный талон – подвиг. Для того чтобы как-то избежать навязчивого страха, пьет Женя в дни перелета с самого утра и к моменту посадки доходит до состояния полного невменоза.

– Пойдем, пойдем, – Женя тянул меня за рукав. Все, Казак с женой, Аркатов и Арина, Женина Вера уже преодолели паспортный контроль и нетерпеливо мялись у пограничной линии.

Я подхватил шатко стоящего на ногах инвестора и поволок его к выходу.

– Пошли, Женя, пошли.

Здравствуй, земля обетованная! Здравствуй, родина моих предков! Сколько себя помню, мечтал об этой поездке, давал себе слово побывать здесь, вдохнуть горячий пустынный ветер и, быть может, услышать голоса давно погибших, но не сдавшихся праотцов. Прикоснуться рукой к Стене плача, пройтись узкими улочками Иерусалима.

Война не покидает святую землю. Пьяные от крови невинных жертв исламские террористы закладывают бомбы в синагоги и кофейни, дискотеки и музеи, базары и поликлиники. Но Массада никогда не сдастся. Даже если не будет выхода, и мужчины решат покончить с жизнью, только чтобы не очутиться в плену! Женщины Иудеи не оставят любимых. Женщины попросят мужчин убить их вместе с детьми, перебить весь домашний скот и сжечь все запасы, разрушить все до основания, лишь бы не досталось ничего беспощадному в своей тупой ненависти врагу.

Я представляю себя эмиссаром первой всееврейской освободительной армии. Я стою посреди площади Кедумим на древнем камне, возвышаясь среди толпы единомышленников.

«Террористы хотят войны! – почти кричу я, и людское море эхом вторит моим словам. – Они хотят крови, свинца и взрывов. Мы же хотели мира. Мы несли образование, дарили рабочие места и медицинскую помощь. Мы протягивали руки и предлагали дружбу, но терпению самых миролюбивых рано или поздно приходит конец. С древних времен наш народ подвергался гонениям и обидам, варвары завидовали нашему интеллекту и культуре, их приводила в ярость наша национальная гордость, братство и самосознание. Финикийцы и египтяне, римляне и аравийцы, католики и православные жгли нас своими бесовскими кострами, вырезали нас сталью своих мечей, отправляли в газовые камеры концлагерей. Где теперь все эти великие народы? Где все эти империи, царства и рейхи? Тишина на безымянных могилах.

Поднимите голову, дети Сиона!»

Я вздымаю над головой правую руку, сжатую в кулак, и толпа вокруг меня повторяет мой жест. На стене древней синагоги истекает кровью звезда царя Давида, зажигается огонь в огромном семисвечнике, пустынный ветер подхватывает искры, разнося их по всему миру.

* * *

Тель-Авив, столица израильского государства, был насквозь пропитан духотой раскаленных хайвеев, жарким гомоном уличной маеты, гудками автомобилей, полицейскими сиренами, особенными восточными запахами. Сказать по правде, никакого особого впечатления город не производил, разве что поражал обилием русскоязычных вывесок, вроде цирюльни «Киевский Парикмахер», супермаркета «Русская Березка» и закусочной «Одесса». В разноязыкой толпе отчетливо слышалась родная трехэтажная матерщина. Вот только старая Яффа приятно цвела особым ветхозаветным колоритом.

Наш отель, Crown Plaza, заявленный туроператором как пятизвездочный, едва дотягивал до четырех. Сразу по приезду мы приняли душ, бросили в номерах нераспакованные вещи и полностью утратившего способность передвигаться Женю и выбрались на улицу. Хранивший до недавнего времени молчание мобильный разразился серией звонков от родственников (что это еще за на хрен родственники, если я их в жизни в глаза не видал?). Конечно, я пообещал приехать, посетить, рассказать, навестить. Чуть позже, на следующий день, послезавтра. С ужасом подумалось, что от некоторых визитов не отвертеться… Хотя почему не отвертеться? Послать их всех далеко и надолго, обложить по телефону с ласковой просьбой избавить от своего идиотского провинциально-жидовского говора! Ну, нет! Разве так можно? Люди давно уехали, скучают, ищут общения, весточки с покинутой родины. Вот если бы сам уехал, что тогда? Тоже искал бы возможности хоть краем глаза, хоть в щелочку взглянуть на жизнь, которую оставил, променял когда-то давно? Трудно судить о самом себе. Во-первых, мне кажется, я вряд ли бы уехал в Израиль. Что делать в этой восточной деревне? Куда бы я стал носить свои костюмы от Ermenegilda Zegna, тертые джинсы от Gucci? Какого качества израильские модельки нюхали бы кокс на панели моего «порша»? Нет, нет и нет! Россию я ненавижу, как любой выросший ребенок – мать-алкоголичку, пропившую его детство, забившую на прирожденные таланты своего чада, сделавшую в принципе все, чтобы мальчик озлобился, отупел и сел, в конце концов, рядом, забубённым собутыльником. Такая мамаша, не помнящая даже, кто отец ее чада, нет-нет, да проникнется нежностью к отпрыску, обнимет, прильнет, всплакнет-приголубит, покается, прижмется… Материнская нежность внезапно сменится давно утерянной женской, рука матери, как бы нечаянно, скользнет в штаны сына. Грубая, пропахшая потом и дешевым алкоголем, бомжишка искренне и неуклюже, воровато озираясь и заранее сожалея, выебет родного ребенка. Но покинуть страну, где мои деньги, знания, опыт имеют хоть какой-то вес ради одесского захолустья Ближнего Востока? Рано или поздно, я знаю, уверен, мне суждено выбраться из холодной безрадостности московских сплетен. Вот только денег поднажить еще немного! Я уеду, до свидания, Родина! До свидания, россияне! Оставайтесь жрать свое красно-коричневое дерьмо, у вас прекрасно получается его готовить. Мне не до вас, с вашим вечным ознобом, борщом и мракобесием. Мои города – Париж и Нью-Йорк, Лондон и Монте-Карло! Меня ждут тысячедолларовые обеды в лучших ресторанах, новенькие «ламборджини» и яхты, бляди, похожие на королев, салонные разговоры, интервью журналу «The Forbes». Израиль? Прекрасная страна, земля обетованная, историческая родина… Проживи я здесь всего несколько лет, и возненавидел бы ее еще сильнее Руси-матушки!

Хотя, опять же, не в деньгах ли все дело? Имей я полтинник стабильного месячного дохода, и есть ли разница где прозябать? С таким приходом любая скука превратится в карнавал. Я так часто мечтаю о них, о сладких, любимых, ненавистных моих денежках. И не так, чтобы с потом и кровью, страхом вмиг все спустить, разориться, сесть в тюрьму, клошаром спать под картонками на набережной Сены. Нет, это на хуй, никакого здоровья не хватит, никакая дорогущая швейцарская психбольница не спасет! Вот, представляю я, просто деньги. Не с маленькой буквы, а с большой. ДЕНЬГИ! ЛАВЕ! КАПУСТА! Навсегда, то есть навечно.

И тогда можно все, доступно все! Если даже крупно облажаться, ошибиться, оступиться, совершить, к примеру, убийство в порыве, ничего страшного. Не надо волноваться! Можно просто пойти в особо дорогой бутик и прикупить там себе новую жизнь, а старую, ненужную, вышвырнуть на помойку и забыть как страшный сон. Вроде и было когда-то, но правда ли, да и со мной ли, не помню. Если бы у меня и впрямь были бы ДЕНЬГИ, я носился бы по миру, меняя страны, столицы, курорты, как иная куртизанка кружевные трусики. Клубы, наркотики, женщины, мужчины, трансвеститы… За мной всюду следовала бы личная реанимация. Перебрал с чем-то, передознулся, всегда к твоим услугам: оживить, реабилитировать, очистить кровь!