Подмена - Бренна Йованофф

На протяжении всей моей жизни Эмма была рядом. Она подстригала мне волосы алюминиевыми садовыми ножницами, чтобы избавить меня от похода в городскую парикмахерскую с металлическими столешницами и инструментами из нержавейки. Она готовила мне завтраки, следила, чтобы я обедал, играл с друзьями и делал уроки. Заботилась, чтобы со мной ничего не случилось.

Я хотел обнять ее и сказать, что все намного лучше, чем она думает. Что мне просто странно, как она этого не замечает.

— Эмма… — В горле вдруг образовался тугой комок, пришлось сглотнуть и начать сначала. — Эмма, это не мама сделала меня таким. Это не она позволила мне прожить так долго… Это ты.

Глава двенадцатая

ПОСВЯЩЕНИЕ

Следующим днем было воскресенье. Когда я проснулся, по оконному стеклу мерным потоком стекал дождь. Чувствуя себя полностью выспавшимся, я лежал в постели, смотрел на дождь и ждал, когда включится будильник. При свете дня все казалось серым и чахлым. Прошлая ночь уже не казалась ни особенно тревожной, ни особенно реальной.

Я перекатился на спину, пытаясь решить, чего же мне больше хочется — встать или еще поваляться.

Наконец я сбросил с себя одеяло. Несмотря на облачность, утро выдалось более солнечное, чем в последние недели, но вот что странно — меня это ни капли не мучило. Снаружи, во дворе, все выглядело ярким и непривычно четким.

Я вытащил бутылочку, которую вручила мне Морриган, сломал восковую пломбу, сделал глоток. И сразу же почувствовал себя еще лучше. Мое отражение в зеркале было потрясающим, то есть торжествующе нормальным.

Было слышно, как внизу папа что-то напевает про себя. Его шаги звучали быстро и энергично, хотя у меня просто в голове не укладывалось, как можно радоваться воскресенью.

Когда я спустился вниз, Эмма уже была за столом. Она сидела, уткнувшись в книжку, потом повернула голову, увидела меня и улыбнулась. Я остановился в дверях и смотрел на нее. Она была маленькая и хрупкая, с нежными руками и тонкими прямыми волосами.

Признаюсь, я хотел бы испытывать шок. Хотел бы ощущать потрясение и ужас, но ничего подобного я не ощущал. Меня нисколько не потрясла правда о том, что в мире существуют монстры, тайные ритуалы и подземные логова, населенные живыми мертвецами, поскольку я сам, в своем роде, тоже был монстром. Просто не проявлял свою сущность.

Я стоял в дверях, когда на кухню рассеянно вошла мама в своей больничной форме и тапочках. Эта одежда абсолютно не подходила для посещения церкви, и я засомневался, знает ли она, какой сегодня день. Волосы мама убрала в хвостик на затылке, и в утреннем свете выглядела еще большей блондинкой, чем обычно.

— Доброе утро, милый. — Она налила себе кофе, насыпав в чашку гораздо больше сахара, чем кладут разумные люди. — Что это ты сегодня так рано?

Я пожал плечами.

— Да вот подумал, может, схожу с вами в церковь.

Эмма отложила книгу.

— Прогноз погоды утверждает, что сегодня целый день будет идти дождь. Ты точно не хочешь посидеть дома?

— Не-а, по-моему, снаружи не так плохо. Я подожду вас на лужайке или где-нибудь рядом.

Из дома мы вышли с опозданием. Все из-за того, что папа не соглашался заводить машину, пока мама не вернется в дом и не переоденется.

Когда все они зашли внутрь церковного здания и двери за ними закрылись, я уселся на лужайке перед школьной пристройкой и стал смотреть на церковь. Это было большое здание, теплое и глянцевое с виду. Даже в пасмурный день оно почему-то вызывало у меня мысли о солнце, наверное, дело было в светлом кирпиче и сводчатой крыше. И окнах, собранных из ромбов разноцветного стекла.

Позади церкви почти на два акра тянулось кладбище: ровные ряды могил, аккуратно подстриженная травка. Неосвященный участок, расположенный в северной стороне, выглядел менее ухоженно. Надгробия там были древними и мрачными, имена на них либо стерлись от времени, либо и вовсе никогда не высекались. Покосившиеся плиты, как пьяные, обступали одинокий склеп: четырнадцать футов высотой, весь из белого мрамора. Я не знал, какого он времени, но это была одна из старейших построек на кладбище. Все остальное выросло вокруг этого белого склепа.

Я склонил голову набок, посмотрел на небо. Над землей низко висели тучи, темные от бесконечного дождя.

В парке напротив деревья из зеленых уже давно начали становиться красными, желтыми и оранжевыми. А теперь еще и бурыми.

Я лег на спину в мокрую траву. Холод земли проникал сквозь куртку, но я закрыл глаза и попытался отключиться от мороси и нависающего силуэта церкви. Здесь, в этом месте, проходило четкое разделение моей жизни. Мама, папа и Эмма каждое воскресенье исчезали за двойными дверями церкви, а я оставался снаружи.

И неважно, сколько я раскрасил раскрасок с Давидом и Голиафом и сколько усилий приложил мой отец к тому, чтобы все выглядело нормальным и пристойным. Правда заключалась в том, что моя семья была в здании под щипцовой крышей, а мне туда хода не было.

Хотя, может быть, все еще изменится. Ведь не зря я так замечательно себя чувствовал. Гигантская разницы с моим обычным полудохлым состоянием.

— Доброе утро, — сказал кто-то сверху. Голос был сиплый и знакомый.

Открыв глаза, я увидел Карлину Карлайл. Она стояла надо мной в пальто и растоптанных ботинках. На голове у нее была нелепая пилотка с кожаным клапаном, застегивавшимся под подбородком. Карлина выглядела так же, как на сцене в «Старлайт». И в то же время совершенно не походила на себя. Она была обыкновенной. Ее яростная сценическая осанка теперь выглядела неуклюжей, так же, как Джанис выглядела чокнутой и невзрачной у нас на кухне — и ослепительной красавицей среди своих цветочков и стеклянных пробирок в Доме Хаоса.

Без дьявольского сияния, рожденного светом прожекторов, глаза Карлины, глядевшие на меня сверху, казались блеклыми, как яйцо малиновки.

Поскольку я молчал, Карлина плюхнулась рядом со мной на траву.

— Ты тут не простужаешься?

— Иногда.

Она продолжала смотреть на меня, как будто ждала, что я скажу еще что-нибудь. У нее был широкий рот, но сейчас она так поджала уголки губ, что стала выглядеть человеком, который, возможно, сможет меня понять.

— Чаще мне просто одиноко.

Карлина кивнула.

— Нам нравится считать себя гордыми одиночками, абсолютно самодостаточными. — Она улыбнулась, но улыбка у нее получилась усталая и нарочитая. Выбившиеся из-под шапки пряди волос завивались вокруг щек. — По-моему, довольно идиотский повод для гордости, ты не находишь?

— Кто это — мы? — спросил я, и во рту у меня тут же сделалось сухо и вязко, как будто мне совершенно не хотелось знать ответ.

Она сгорбилась, уронив подбородок на руки. Теперь, когда Карлина спрятала лицо от пасмурного неба, голубизна ее глаз стала ярче.

— Ты, правда, хочешь знать, откуда мы беремся? — спросила она. — В разные века, в разных странах нас называли по-разному. Призраками, ангелами, демонами, элементалями… Короче, присваивание имен ровным счетом ничего не дает. Разве имя может изменить сущность?

Вот это я хорошо понимал. Потому что ничего не менялось от того, как часто папа называл меня Малькольмом или представлял людям, как своего сына. Честно говоря, от этого становилось только хуже. Потому что стоило отцу произнести эти слова один раз, как он непременно произносил их снова и снова, словно ложь, сказанная единожды, заставляла повторять ее до тех пор, пока она не утрачивала всякий смысл.

— Бог нас ненавидит? — спросил я, глядя в землю.

Карлина ответила не сразу. Она наклонилась вперед, глядя на блестящие ряды багрово-красных кленов, ярких, как кровь.

— Насчет Бога я не знаю, — ответила она, наконец. — Зато знаю о традиции. Мы с тобой ее буквальное воплощение. Возьми самое распространенное толкование — и это будет вся правда о нас. В древности, когда церкви создавали свои законы, они создали прецедент. Они верили, что освященная земля отвергает наши души, и поскольку верили в это очень сильно, то мы оказались обречены на физические страдания.

Я кивнул, хотя мне была неприятна мысль, что нечто неодушевленное может отторгать от себя живое существо. Получается, какие-то незнакомые люди, никогда в жизни не видевшие меня, могли заставить то или иное место меня возненавидеть.

Карлина покосилась на меня.

— Значит, сегодня вечером ты будешь в «Старлайт»?

— У меня, типа, нет выбора.

— Ну да. — Она встала и стряхнула с себя сухие листья. — Нет.

С этими словами она неспеша пошла вдоль по улице — гордая, классная и примерно на столетие выпадающая из нашего времени.

Я остался лежать, глядя на дождь. Лужайка утопала в мокрой золотой сырости, холодила мне шею, при каждом вдохе листья шуршали, скользя подо мной.