Журнал «Вокруг Света» №03 за 1974 год - Вокруг Света

С. Барсов

До Фаши — один колодец

Окинув войлочный полог палатки, Айджи высовывает сначала левую, потом правую ногу, обутые в широкие сандалии. Пальцы погружаются в холодный песок. Айджи плотнее запахивает гандуру — длинную белую рубаху без рукавов. Сверху надета еще одна рубаха, цвета индиго, а на нее широкий шерстяной плащ, но Айджи все равно мерзнет. «Сахара — холодная страна, в которой часто бывает жарко», — говорят туареги. Айджи смотрит на небо. Сириус бледнеет — скоро утро, пора поднимать караван.

Айджи плохо спал эту ночь. Все чудилось ему, будто пронзительно кричит воробей асхара, а это верный признак, что следующим утром умрет человек. А может быть, верблюд? Все в руках аллаха.

Медугу, как называют старшину каравана туареги, идет мимо спящих верблюдов и, не сдержавшись, пинает ногой желтого дромадера, который вчера неловко опустился на колени и порвал веревки, стягивающие плиты соли. Соль рассыпалась белой грудой на песке, верблюды сломали строй и с жадностью накинулись на лакомство. Теперь они еще больше хотят пить, а вода в овечьих бурдюках едва плещется на дне. На трудном многодневном пути от Бильмы до Агадеса всего один оазис Фаши. Сегодня надо непременно добраться до него, там их ждет вода, а может быть, и выгодные сделки. Пора! Пора!

Мужчины седлают верблюдов, женщины подкладывают в занявшийся хворост сухие лепешки верблюжьего помета. Вокруг разгоревшегося костра кладут три бруска песчаника, ставят на очаг медный котел. Последние дни женщины готовили мучную кашу «хассид», которую заливали отваром из истолченной в порошок травы, или замешивали тесто, лепили из него маленькие шарики и бросали их в кипяток.

Но нынче день особый, сегодня они будут в оазисе, и в честь такого события третья жена медугу, Сабена, отменная повариха, достает давно припрятанные кусочки вяленого мяса и сыплет их в котел, вместе с бараньим жиром и мелко нарезанным луком. Погонщики молча, неотрывно следят за всеми движениями Сабены, как вдруг резкий птичий крик заставляет ее вздрогнуть, а мужчин — броситься к груде мешков, откуда послышался крик. Но нет — это не воробей асхара, это птица агашит н"угур, которую часто и совсем незаслуженно зовут «шакалом» только за то, что, завидев хищника, она громко и надсадно верещит.

Вынимая на ходу кинжалы из ножен, прилаженных к предплечью, чтобы всегда были под рукой, мужчины бросаются за пределы лагеря, где притаился настоящий шакал. Но поздно — грязно-желтая тень мелькает далеко в дюнах.

Айджи прикрикивает на погонщиков. Не мужское это дело гоняться за шакалом. Особенно достается его племяннику, Иколе, тот даже за саблю схватился. Разве он не знает, что у сабли есть душа и что ее нельзя осквернять кровью нечистого животного, которое питается падалью? Сабля может обидеться. Недаром, чтобы душа человека роднилась с душой оружия, мастера-оружейники оправляют холодную сталь клинка теплой медью рукоятки.

Погонщики возвращаются к костру и, не снимая тагельмуста — головной накидки, — принимаются за еду. Когда они вытаскивают кусочки мяса, мраморные браслеты на их руках глухо стучат о стенки котла. Сейчас, они мешают, но случись схватка — каменные браслеты, в нескольких местах охватывающие руку, хорошо защитят ее от сабельных ударов, так же как тагельмуст, плотно охватывающий всю голову — лицо, затылок, шею, — защитит их от ветра и песка.

Через полчаса караван уже в пути. Айджи идет первым, лишь длинные тени верблюдов опережают его. Он оглядывается и бросает горделивый взгляд на свой караван.

Даже у самой бедной туарегской семьи не меньше семи верблюдов: два — для перевозки воды и пищи, четыре — для транспортировки груза или утвари, да еще верблюдица — для приплода. Семья кочевника средней зажиточности владеет 25 верблюдами, 15 овцами и 40 козами. А в караване Айджи 250 верблюдов, больше половины — его собственные. Остальные принадлежат родственникам. Перевозка соли — дело прибыльное. Еще знаменитый Ибн-Батута писал: «В Валате за груз соли платят восемь-десять мискалей (1 Один мискаль — 4,25 г.) золота, а в городе Мали за этот груз получишь до сорока мискалей». Раньше соль возили в виде длинных, до полутора метров, брусков — так как осаждается она в глубоких четырехугольных ямах из красной глины. Когда подпочвенная соленая вода испаряется, в яму подливают новую порцию раствора. Это повторяется до тех пор, пока плотный слой соли не достигнет толщины, сантиметров в пять, после чего его осторожно, одним бруском, извлекают из ямы.

В Бильме, откуда идет караван Айджи, соль готовят или в виде круглых лепешек — это чистая столовая соль из профильтрованного раствора, или в форме длинных цилиндров — такая серая, неочищенная соль идет для скота.

Верблюды, принадлежащие кочевникам, вот уже полвека протаптывают соляные тропы в Нигере и Нигерии — с тех пор, как французские колонизаторы подавили восстание туарегов и тысячи семей переселились из Алжира на юг, в эмираты Кано и Кацину. Теперь большинство туарегов живет на территории Нигерии. Так утверждают чиновники. А погонщики верблюдов только пожимают плечами. Что такое граница? След змеи на камне, орла в небе. Покажи мне, где горб верблюда, и я скажу тебе, где его хвост. А граница? Кто ее видел?

Ветер. Вот чего боится медугу, с тревогой вглядывающийся в даль. Не обычного, постоянного в Сахаре ветра, который налетает порывами, топорщит шерсть на горбе верблюда, перебирает шерстяную бахрому попоны и тонко звенит золотыми женскими серьгами. «В Сахаре ветер встает и ложится вместе с солнцем», — говорят туареги.

Нет, медугу боится ровного, прохладного бриза, который вначале тихо, будто ласкаясь, проносится по пустыне. Он усиливается исподволь, незаметно. Но Айджи хорошо знакомы эти грозные признаки, и люди спешиваются, рывком кладут верблюдов на землю и ложатся сами, укрываясь попонами. «Если взглянуть в этот момент на землю, — описывает песчаную бурю исследователь Сахары, египтянин Хассанин Бей, — то окажется, что она неузнаваемо преобразилась, словно на ее поверхности протянули трубопровод, из тысячи отверстий которого пробиваются тоненькие струйки пара. Песок подскакивает и вихрится. Создается впечатление, будто пустыня содрогается изнутри. Сначала крошечные песчинки секут по коленям и бедрам. Но вот поднимаются все выше и в конце концов попросту захлестывают путника. Все погружается во мрак. Видны только силуэты верблюдов, мир наполняется свистящими, кусающими, колючими созданиями. Ветер загоняет песок во все щели».

И вдруг, словно по мановению волшебной палочки, хаос бури прекращается. Айджи поднимает голову. С тагельмуста струей сыплется песок. Солнечный диск лишь смутно угадывается сквозь плотный занавес. До оазиса два часа ходу. И почти всю эту часть пути на караван все еще будет медленно оседать песчаная кисея, словно ложится туман.

Взглянул бы сейчас француз Анри Дюверье, автор красивой легенды о туарегах — благородных рыцарях пустыни, на этих усталых людей, истерзанных многосуточным переходом и песчаными бурями, он понял бы, что туареги — это труженики пустыни. И награда для них — оазис, клочок земли, где есть тень и вода.

Верблюдов разгружают уже при звездах. А с первыми лучами солнца начинается долгий торг. Туареги выкладывают на ковры свои товары, жители оазиса на плетенные из пальмовых листьев циновки — свои. У кочевников выбор товаров больше, зато работы ремесленников Фаши пленяют глаз искусными орнаментами шерстяной вышивки, рисунками на коже. Три меры соли отдает Айджи за черный бумажник, изукрашенный белыми, зелеными и красными треугольниками. В Фаши издавна изготовляют чистые, яркие краски для обработки кожаных изделий. Белую краску делают из толченого риса, разведенного в пахте, зеленую — из медного купороса, смешанного с пахтой и солью аммиака. Из соцветий проса дурры, замоченных в воде, при добавке окиси натрия получают красный цвет. Черную краску — из золы, желтую — из кожицы плодов граната.

Но основной предмет «экспорта» из Фаши — финики. В оазисе сотни финиковых пальм. Средний урожай с каждой 25 килограммов. Особенно щедрыми бывают пальмы в возрасте от двадцати до шестидесяти лет. Но иногда дерево вдруг перестает давать плоды. Не помогает ни ежедневная поливка, ни обкладывание корней верблюжьим навозом. Что делать тогда? И Айджи с интересом наблюдает сцену, разыгрывающуюся на его глазах: хозяин подходит с мотыгой и делает вид, что хочет подсечь строптивое дерево. Но прежде он громко произносит: «Ты больше не даешь плодов, я тебя срублю». При этом он слегка стучит мотыгой по стволу. Сосед урезонивает хозяина: «Зачем ты губишь пальму, она обязательно принесет тебе на следующий год много фиников. И дереву надо отдохнуть». Начинается ожесточенный спор, в ходе которого хозяин еще несколько раз ударяет по дереву мотыгой, а сосед громко стыдит его и взывает к пальме, чтобы она не давала хозяину повод дурно говорить о себе. Хозяин поддается уговорам и уходит.