История Средневекового мира. От Константина до первых Крестовых походов - Сьюзен Бауэр

Университет должен был заменить римский университет в Афинах[37] – последний бастион старой государственной религии. Интеллектуальный центр империи начал перемещаться на восток, чему способствовал относительный мир на Востоке и хаос на Западе. Кроме того, в Константинопольском университете было тринадцать «кресел», или мест на факультете, для преподавателей латыни и пятнадцать для преподавателей греческого – маленькое, но значительное преимущество греческого языка и философии над латынью, которая благодаря Библии переведенной Иеронимом Стридонским, продолжала быть в ходу в западной части империи.7

В 431 году Феодосий II столкнулся с очередным теологическим конфликтом, который достиг пика на соборе в Эфесе.

Арианство (доктрина, утверждавшая, что Христос был творением Бога-Отца, а не равной и всегда существовавшей наравне с ним сущностью) всё еще было живо, но его оттеснили из центра империи к её окраинам: это была религия варваров, знак неполного слияния с римской идентичностью. Но вопрос о природе Христа был всё еще далек от разрешения. Среди правоверных приверженцев Никейского собора появились новые вопросы: предположим, что Христос был и Богом, и человеком; как эти две природы были связаны между собой? Сформировалось две точки зрения. Носители первой утверждали, что две природы мистически сливаются воедино, соединяются в Христе способом, неподвластным пониманию. Вторая, более рациональная школа утверждала, что две отдельные природы, божественная и человеческая, существую раздельно, как два разных цвета или как два камушка в одном сосуде.8

Персия и Восточная Римская империя

Учение о единстве природ Христа получило название монофизитства, а убеждение, что в Христе соединены две природы, стало известно как несторианство – по имени Нестория, епископа Константинопольского, самого горячего сторонника этой концепции.[38]

Феодосий II сам поначалу был сторонником несторианства, но когда был созван собор в Эфесе для обсуждения сложившейся ситуации, в конце концов отказался от несторианства и осудил Нестория как еретика. Император был вынужден поддаться общественному давлению и выслать Нестория в египетский монастырь.

Император не мог не понять, что это – поражение. Спор не ограничивался теологической казуистикой. Во-первых, в теологических дебатах всегда присутствовали политические аспекты. Данное противостояние косвенно отражало соперничество из-за распределения власти в империи: школа двух природ располагалась в Антиохии, а более мистическая школа единой природы – в Александрии. На кону были сферы влияния и значимость каждого из городов. То же самое было и с властью отдельных амбициозных лиц: Кирилл, епископ Александрийский, был представителем школы единой природы (как и епископ Римский), а епископ Константинопольский Несторий принадлежал к школе двух природ. Изгнание Нестория продемонстрировало, что епископ Римский все еще возглавляет церковную общину.

Страх персидского влияния заострил споры еще сильнее. Зороастризм, религия персов, был монотеистическим, как и христианство. Однако это была религия врагов – а христиане Рима и Александрии с подозрением относились к любой христианской доктрине, хоть немного созвучной зороастризму. Поскольку зороастризм отрицал смешение Божественной природы с любыми другими сущностями, двухприродная теология Нестория соответствовала персидской схеме намного больше, чем мистическая теология единой природы. И это искажение, с точки зрения епископов, зашло намного дальше границ приличия; они подозревали, что Несторий поддался влиянию персидских философов.9

Но теологический спор о природе божественности Христа нельзя сводить только к политике или патриотизму. Он стал очагом более опасной напряженности, символом того, что две совершенно разных философии должны вот-вот вступить в открытый конфликт друг с другом.

Доводы вокруг тогдашней христологии весьма похожи на современные аргументы вокруг креационизма. Речь шла о целом комплексе идей, касающихся происхождения всего сущего, о мировоззрении, в котором было место сверхестественному и необъяснимому, о страхе, что поражение в этом споре приведет к разрушению моральных устоев, о негодовании из-за превосходства и снисходительности чересчур образованных мыслителей. С другой стороны, резкое отрицание всех креационистских утверждений (тут на ум сразу приходит риторика Ричарда Докинса или Сэма Харриса) отражает другие страхи: что принятие мистической трактовки появления Земли приведет к победе иррационализма и детерминизма, а принятие мистической теории подорвет земную власть определенной политической группы.

На дворе стоял пятый век. Спорившие о христологии в Александрии, Риме и Константинополе сражались за мистицизм против рационализма, ими двигал страх перед персидским влиянием, стремившийся отрицать все, что касалось персидской культуры, а также опасение, что одна часть империи может получить политическую и практическую власть над другой.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 12

Глава тринадцатая

В поисках отчизны

Между 410 и 418 годами вестготы поселяются на юго-западе Галлии

Рим остался позади, и вестготы с Аларихом I во главе двинулись на юг, в Африку, захватив с собой добычу и пленников.

Путешествие было коротким. Иордан рассказывает нам, что внезапный сильнейший шторм повредил корабли при отплытии от Сицилии, вынудив вестготов отойти к берегам Южной Италии. Аларих намеревался избрать следующий пункт маршрута, но был сражен недугом и внезапно скончался. Его люди отвели течение реки Бузенто и «привели к его ложу пленников, чтобы те вырыли ему могилу. В этом глубоком колодце они и зарыли Алариха I вместе со множеством сокровищ, а после вернули воду обратно в русло. И, чтобы никто никогда не узнал, где он похоронен, все землекопы были убиты»[39]. Первый король вестготов так и не обрел признания, к которому стремился всю жизнь, но он, по крайней мере, был похоронен как властитель.1

Вестгот Атаульф занял королевский престол вместо него. Вскоре после смерти Алариха Атаульф взял в жены Галлу Плацидию, проведя формальную церемонию венчания в маленьком городке на севере Италии – видимо, к тому времени вестготы оставили свои планы переплыть в Северную Африку. Его, по словам Иордана, «привлекли её благородство, красота, чистота и непорочность». Была ли это история любви захватчика и пленницы, или же политический ход, для нас важен результат: «Империя и готы, – заключает Иордан, – отныне казались едиными». Всю жизнь Аларих сражался либо за приобретение римской идентичности, либо за создание собственной не добился, и ни того, ни другого. Атаульф одним движением, смешав в союзе вестготскую и римскую кровь, добился гораздо большего.2

Заключив брак, Атаульф тут же решил, что Галлию завоевать намного легче, чем Южную Италию или Северную Африку. В Галлии царила неразбериха. Она была в руках британского лже-императора Константина III, и, пока Атаульф женился на севере Италии, западный император Гонорий отправил через Альпы свою армию, чтоб отбить Галлию. Почти сразу же это удалось. Солдаты Константина III, очутившись в Галлии, начали дезертировать, желая обрести мирную жизнь в богатой провинции; его ослабленные войска бежали перед лицом римских солдат, а сам Константин III укрылся в ближайшей церкви и там постригся в монахи.3

Эта наглая попытка спрятаться в сени креста возымела успех лишь на некоторое время. Аларих не стал жечь церкви Рима, и Гонорий, не бывший варваром, не мог позволить себе поступить хуже. Он пощадил жизнь Константина III и взял его в плен. Однако по возвращении в Рим наемный убийца умертвил бывшего лже-императора; все его сообщники, по словам Иордана, были также «неожиданно уничтожены». Предполагаемое единство внутри христианской общины было не настолько сильно, чтобы спасти жизнь претендента на имперский престол.4

Пока Гонорий был занят Константином III, вестготы Атаульфа вошли в центральную Галлию. К 413 году они завоевали старые римские территории – Нарбоннскую провинцию в Южной Галлии, и Атаульф сделал город Тулузу столицей маленького вестготского государства. Наконец он нашел отчизну для народа Алариха.

Но вместо того, чтобы укреплять государство вестготов, Атаульф обратился к соблазнительной идее власти над Римом. Сумев заключить брачный союз с Галлой Плацидией, он посчитал, что сможет контролировать не только вестготский сброд, но и всю империю. Историк Орозий пишет, что Атаульф надеялся «снискать себе славу восстановившего и возвеличившего имя Рима силами готов, и в глазах потомков прослыть инициатором возрождения Рима, раз уж он не был в состоянии трансформировать его»5.