Мемуары - Джакомо Казанова

— Ах, где же ты, моя милая змейка? Явись, возьми меня под свою защиту, и я сразу же исполню все желания того, кого я обожаю.

Всю первую половину дня мы провели в разговорах о нашей любви и во взаимных доказательствах этой любви.

B конце обеда, за десертом, когда разговор оживился, нареченный Анжелики пожелал прочитать нам сонет собственного сочинения, который он написал специально для меня. Разумеется, я, как должно, поблагодарил его и, приняв от него сонет, положил его в карман, обещав ответить вскоре и моим сонетом. Это его разочаровало, он ждал, что я тотчас же возьмусь за перо и отблагодарю его сонет своим, но я не собирался отдавать Аполлону те часы, которые были отведены мною для другого бога, о котором, судя по всему, жених Анжелики знал только понаслышке. После кофе мы встали из-за стола, я расплатился с хозяином, и мы углубились в лабиринты Виллы Альдобрандини.

С какими сладостными воспоминаниями связаны для меня эти места! Словно впервые предстала предо мной моя божественная Лукреция. Наши глаза пылали, сердца бились в унисон самым жарким нетерпением, и инстинкт вел нас в уединенное убежище, где рука любви приготовила все для сокровенных мистерий ее тайного культа. На середине длинной аллеи под густым зеленым шатром располагалась широкая дерновая скамья, укрытая с обеих сторон густой чащей. Наши глаза могли видеть всякого, кто мог появиться на аллее, и мы были защищены от любой неожиданности. Нам не надо было говорить, за нас говорили наши сердца.

Молча мы стояли, прижавшись друг к другу, и наши проворные руки торопливо отбрасывали все докучные преграды, чтобы показать природе все те красоты, которые скрывали от нее ревнивые одежды. Целых два часа провели мы, вкушая полную сладость любви. В конце, восхищенные и довольные друг другом, мы воскликнули оба в один голос: «Любовь, я благодарю тебя!»

Два часа обратной дороги мы провели в моем «визави», вконец измучившись, прося у природы больше, чем она в состоянии дать: прибыв в Рим, мы были вынуждены опустить занавес еще до развязки пьесы, которую актеры играли с величайшим удовольствием. Я вернулся к себе несколько утомленным; но сон, как обычно в таком возрасте, быстро вернул мне все мои силы, и утром я, как обычно, отправился брать урок французского языка.

..Я редко бывал у дона Гаспара, так как французские уроки отнимали у меня все утра, единственное время, когда я мог к нему наведываться. Но каждый вечер я проводил у отца Джорджи, и хотя я там мало с кем разговаривал, я многому научился: там критиковали без злословия, толковали о политике без пристрастия, о литературе без ярости. Проведя часть вечера в обществе этого мудрого монаха, я отправлялся на ежевечерние собрания к моему хозяину, по тем соображениям, что мне надобно было там бывать. Почти всегда, когда я проходил мимо стола, за которым играла прекрасная маркиза Г., она поднимала голову от карт и обращалась ко мне с каким-либо вопросом по-французски, и я, чтобы не вызывать смеха у людей честной компании, неизменно отвечал ей по-итальянски. Это было странное чувство, объяснить его я представляю проницательности читателя: я находил эту женщину очаровательной и в то же время избегал ее; не то чтобы я боялся влюбиться в нее; я любил Лукрецию, и эта любовь казалась мне надежным щитом от всякой другой. Скорее это было опасение, что она влюбится в меня или хотя бы из любопытства захочет поближе познакомиться со мной. Что же это бьшо: глупая самонадеянность или застенчивая скромность? Порок или добродетель? Возможно, ни то, ни другое.

Как-то на одном из вечеров аббат Гама сказал мне, что маркиза желает со мной поговорить. Я подошел, она стояла с кардиналом, моим патроном, и первая же ее фраза удивила меня до чрезвычайности: она произнесла ее по-итальянски, чего с ней раньше никогда не случалось:

— Vi ha piacciuto molto Frascati? Очень вам понравилось Фраскати?

— Очень, мадам. Я никогда прежде не встречал таких красот.

— Ma la compagnia con laquale — eravate era ancor piu bella, ed assai galante era il vostro vis-a-vis. Но общество было еще лучше, а ваша визави очень мила.

Мне оставалось только вежливо поклониться. Но в разговор вступил кардинал Аквавива. Очень добродушно он спросил меня:

— Вы удивлены, что все знают?

— Я удивлен, монсеньер, что об этом говорят. Никогда не предполагал, что Рим такой маленький город.

— Чем дольше вы здесь пробудете, — сказал Его Преосвященство, — тем меньше он будет становиться для вас. Вы еще не целовали туфлю у папы?

— Еще нет, монсеньер.

— Надо это сделать.

Я снова поклонился в ответ.

При выходе аббат Гама сообщил мне, что аудиенция у папы будет завтра. Затем он добавил:

— Вы, конечно бываете у маркизы Г.?

— Ни разу.

— Это удивительно, она вас подзывает, она с вами разговаривает.

— Так я пойду к ней вместе с вами.

— Но я там не бываю.

— Но она же разговаривает с вами!

— Да, но… Вы не знаете Рима. Отправляйтесь к ней один, вы это должны сделать.

— Она меня примет?

— Надеюсь, вы шутите? Вам не надо, чтобы о вас докладывали. Вы приходите к ней в ее приемный день, когда двери дома широко раскрыты. Вы увидите там множество ее почитателей.

— А она меня заметит?

— В этом можете не сомневаться.

Назавтра, как мне было предписано, я отправился в Монте-Кавалло*. Меня ввели в личные папские покои. Он* был один, я простерся ниц и поцеловал Святой крест на носке его наисвятейшей туфли. Святой Отец спросил, кто я, я ответил; он сказал, что наслышан обо мне, и поздравил с тем, что я служу у столь значительной персоны. Спросил он и о том, ка'к я очутился в Риме. Я рассказал ему все, начиная с моего прибытия в Мартурано. Вволю насмеявшись над моей повестью о бедняге епископе, он попросил меня не мучить себя тосканским диалектом, а говорить с ним по-венециански; сам он употреблял болонский диалект. Я почувствовал себя с ним совершенно свободно, наговорил ему столько разных разностей, так его развлек, что он сказал, что всегда будет рад видеть меня. Тогда я попросил у него позволения читать все книги, находящиеся под запретом, и он позволил, пообещав дать и письменное разрешение. Впрочем, об этом обещании он так и не вспомнил.

Бенедикт XIV был ученый человек, весьма любезный, ценивший и понимавший шутку. Во второй раз я видел его на Вилла Медичи. Он подозвал меня и, прогуливаясь, болтал со мной о всяких пустяках. Его сопровождали кардинал Альбани и посол Венеции. Некий человек весьма скромной внешности приблизился к нам. Папа спросил, что ему угодно, он отвечал, понизив голос; выслушав его, папа сказал: «Вы правы. Поручаю вас Бергу». Бедняга отошел с печальным видом, Святой Отец продолжил свою прогулку.

— Святой Отец, — сказал я, — этот человек не очень обрадован ответом Вашего Святейшества.

— Почему же?

— Потому что, судя по всему, он уже обращался к Богу перед тем, как обратиться к вам. И когда вы отправили его туда снова, то он увидел, что с ним поступают по пословице: посылают от Ирода к Пилату.

Папа и двое других рассмеялись, я же оставался по-прежнему серьезен.

— Я ведь не могу сделать ничего стоящего без Божьего соизволения.

— Воистину так, Святой Отец, но этот человек знает также, что вы у Господа первый министр. Легко представить себе его затруднительное положение, когда его снова отправляют к господину, после того как он побывал у управителя. Ему остается последнее средство — римские нищие. Он даст им деньги, и каждый из них за одно байокко станет горячо молиться за него. Но я верю только в милость Вашего Святейшества и умоляю вас оказать мне такую милость: видите, каким голодным блеском воспалены мои глаза, избавьте меня от этого, я не могу сидеть на одной постной пище.

— Да ешьте скоромное, дитя мое!

— Благословите меня, Святой Отец.

Я получил благословение, но он добавил, что большие посты я обязан соблюдать.

Вечером у кардинала я увидел, что мой диалог с папой известен всему собранию. Все наперебой старались заговорить со мной. Я был до крайности польщен этим, но еще больше меня радовало то удовольствие, которое кардинал Аквавива тщетно пытался скрыть от меня.

Не желая пренебрегать советами аббата Гама, я отправился к маркизе в день, когда у нее бывали все, в день приема. Я увидел ее, я увидел кардинала, множество других прелатов, но сам я оставался словно невидимым, так как хозяйка не удостоила меня ни единым взглядом, никто не обратился ко мне с каким-либо вопросом. С полчаса я играл роль без слов. Через пять-шесть дней красавица с величественной и милостивой улыбкой сказала мне, что она видела меня в своей гостиной.

— Я действительно там был, но не подозревал, что имел честь быть замеченным мадам.

— О, я замечаю все. Мне также говорили, что вы умны.

— Если те, кто вам это сказал, сударыня, не лгали, то вы сообщили мне очень приятную новость.