Мёртвое - Том Пиччирилли

во внимание ваш возраст. Они все заблуждались на ваш счет, те писатели. Никто не уловил знаки.

О да. Знаки, кровавые отметины, знамения.

– И что же это за знаки? – не удержался Джейкоб от вопроса.

Кэти не имела возможности смолчать в этом моменте; как бы она ни старалась, она не могла остановиться теперь, когда начало было положено. «Исчезновение», «Распятие», «Капли на стекле», «Хирургия когтя», «Грехи сыновей» – каждое новое название занимало определенное место в линейной саге Омута; незыблемые (совсем как неизменно сухая кожа ее деда) слова слагали один лейтмотив, воспроизводимый вновь и вновь.

Она достала из сумочки магнитофон с микрокассетой и включила его, не спрашивая его разрешения. Она могла представить, как он одним плавным движением протягивает руку и разбивает аппарат кулаком, берет ее за горло, кричит ей в лицо… но он ничего не сделал. Кэти смотрела Джейкобу в глаза, и это был очень удовлетворительный опыт – как если бы наконец при личной встрече с Германом Роршахом появилась возможность спросить, что за смысл по-настоящему заложен во все те пятна в его психологических тестах. Что он сам видел? Это ведь и есть самый правильный ответ.

Никто не заметил, что дождь прекратился, хотя тучи продолжали клубиться высоко в небе. Кэти рассказала ему все, что думала обо всех его историях, и о том, как она сравнила их с произведениями его отца и с его собственным прошлым. Время от времени Лиза давала о себе знать, стеная не то от досады, не то от скуки. Джейкоб молчал, поглядывая иногда на портрет капитана Тадеуша, словно прося у предка совета. Закончив свою вступительную речь, Кэти уселась прямо, сжав чашку в руке; монолог отнял у нее почти все дыхание, и она не была уверена, что преподнесла его так, как надо. Оставалось лишь глядеть на Джейкоба, сидящего на краю дивана и подавшегося в ее сторону, и ждать, что он скажет что-нибудь. Ждать, ждать…

Ждать.

Джейкоб встал и подошел к двери, выглянул на крыльцо. Он взглянул на черепаху, чувствуя, как очередное чудовище в водовороте его памяти ненадолго показывает голову над поверхностью.

Он вспомнил, что видел, как Рейчел лежала у реки, широко расставив ноги, пальцами лаская внутреннюю поверхность бедер, шорты и низ от бикини спустив до щиколоток. Опоссум склонил голову, глядя на него, умываясь быстрыми пугливыми движениями лап. От Рейчел шел такой звериный жар, что Джейкоб ощущал его на себе.

Он плюнул на животное, стоя в расплывчатом белом ореоле света, когда мужчина с грубыми чертами лица склонился над Рейчел, тяжело дыша. Из-за кустов, где спрятался Джейкоб, донеслись первые стоны.

Глава 13

Что ж, иногда и такое случается.

Пускаешься в дело, не продумываешь все до конца – и это аукается позже, уже по ходу дела, потому что такие промашки не могут не аукаться.

– Не верю, – сказала Лиза, уминая шеей пахнущие прелью и болотом подушки. – Как такое всегда происходит со мной? Удивительно. Нам будто сказали: «Ну-ка быстренько все по кроватям». Наказали, как шкодливую мелюзгу.

– Да, ты, думаю, права, – отозвалась Кэти со второй кровати в другом конце комнаты. Она села и резким движением руки, как лезвием топора, полоснула сверху вниз, показывая, что дальнейший разговор ни к чему. – Давай пока не будем об этом. Просто поспим. Утро вечера мудренее.

– Легко тебе говорить.

– Да, верно, мне легко говорить.

– Я имею в виду, ты принимаешь все это дерьмо спокойно.

– Нет, ты не права.

– А по-моему – ты.

– И что, черт возьми, будем с этим делать?

– Ничего.

– Ну и хорошо. Может, поспим?

– Ты ни капли не волнуешься за учебу? Я вот за работу немного переживаю.

Кэти тихо фыркнула:

– Ты трахаешься с боссом. Какие вообще тебе светят проблемы?

– Знаешь, неприятно такое слышать.

– И правда, что-то я перегнула. Извини. Давай спать.

– Как в этом месте уснуть? На заднем сиденье в машине – и то комфортнее было. А вдруг у этого Джейкоба потайной проход в местный шкаф? Запрется там и будет за нами подглядывать. Черт, да почему все так наперекосяк?..

Джейкоб ничего не сказал после речи Кэти, и у нее возникло ощущение, что она могла ждать всю ночь, а он все равно и слова бы не проронил. Чего еще она могла ожидать? Она задавалась вопросом, не был ли он просто вконец измучен вниманием к убийствам в доме. Выражение его лица буквально кричало о том, что вина единственного выжившего до сих пор тяготеет над ним – как незримый палач с Дамокловым мечом в руке.

– Ты видела, какие у него глаза? – спросила Кэти у Лизы.

– Ну, он и впрямь милый малый, я говорила.

– Я не об этом.

Какие глаза.

Она завороженно смотрела в них, пытаясь вырвать доски, закрывавшие разбитые окна его души. Глупо, но сейчас она уже не могла вспомнить их цвет. Выслушав ее, он ни слова не сказал – просто встал и жестом пригласил их следовать за ним наверх. Они прошли по запутанной тропе извилистых лестничных клеток и коридоров, минуя череду дверных проемов и арок. Отыскав в бельевом шкафу пару подушек и два одеяла в полиэтиленовых чехлах, Джейкоб привел их в самую чистую комнату на этаже, где они могли бы спокойно переночевать.

При общей аккуратности убранства пахло в доме все же скверно.

Как в трясине, пожалуй.

Лампочка в торшере на ночном столике давно перегорела, и он заменил ее на копию из соседней комнаты – как оказалось, рабочую. Кэти попробовала завладеть его вниманием, в нерешительной попытке извиниться на тот случай, если она его задела – ей всегда было за что извиняться, – но он почти все время был повернут к ней спиной. Когда Джейкоб все же соизволил открыть рот, оттуда не вышло ничего обнадеживающего:

– Моя спальня вон там, в северо-западном углу. – Он махнул в нужном направлении рукой. – Через пару дверей от лестничной площадки, дальше по коридору, с левой стороны. Если вам что-то понадобится, можете просто крикнуть, и я вас услышу – у дома прекрасная акустика, – но, боюсь, мне особо нечего вам предложить. – Судя по всему, он сознательно, с умыслом сделал акцент на последних четырех словах. Лиза вдруг задумалась, а не он ли стоит за той бойней. По какой-то причине одиннадцатилетний ребенок сходит с ума, всех родных жестоко убивает… и, демонстрируя крайне волевую натуру, запирается в шкафу на несколько дней, пока сам чуть не умирает от голода и жажды. Звучит, конечно,