Варя. Я все вижу - CrazyOptimistka

но бесполезно.

Во взгляде Егора нет ни намека на жалость или сострадание. Сквозит лишь раздражение при виде слез, которые стекают по моим щекам.

— Четыре с половиной минуты, — с этими словами, дверь захлопывается.

Все происходит будто не со мной. Дрожащие пальцы вытрушиваю из пакета вещи и крутят их, пытаясь дать им ладу.

Розовый спортивный костюм, мокасины, блондинистый парик и солнцезащитные очки. Не мой цвет, не мой фасон… все не мое.

А что моим-то по факту было? Больничный костюм и воспоминания, которые точно так же заляпаны кровью. И если первый я сдираю с себя без сожаления, то от вторых никогда в жизни не отделаюсь. Да и внешний мир за пределами этого авто с тонированными стеклами мне не позволит.

Блондинистые волосы волнами спадают по плечам и спине. Надо же, я и забыла, каково иметь такие длинные пряди. В больнице ведь как? Стригут покороче, чтобы ничего не подцепили и чтобы сам больной ничего не смог с ними сделать. Бывали случаи, что пациенты вырывали сами себе клочья волос прямо до кровавых проплешин и мокнущих ран. Бывало, что некоторые наедались этих волос до остановки желудка и оказывались на операционном столе. Поэтому нас всех при поступлении и затем раз в три месяца остригали очень коротко. И теперь накладная шевелюра ощущалась чем-то инородным и диким. Стоило мне только открыть дверь и от легкого ветерка пряди зашевелились словно змеи на голове Медузы Горгоны. Нервно поправляю их, борясь с желанием содрать парик к чертям собачьим. Очки даже не надеваю, хватает и челки, которая спадает на глаза. Оставляю их там, поверх вороха грязной одежды. И так отчаянно хочу поменяться с ними местами, чтобы никуда отсюда не выходить. Но появившаяся в поле зрения рука, не оставляет никакой надежды. Прекрасно помню о силе хватки Егора, успеваю спустить ноги на асфальт прежде, чем меня снова вытащат, как нашкодившего щенка из будки:

— Не надо, я сама.

Ступни моментально приклеиваются к асфальту. Я вроде бы собираюсь сделать шаг, а не могу. Как в зыбучем песке стою, который засасываем меня все глубже и глубже. Еще немного и он поглотит меня, перекрыв кислород. Хотя дышать мне уже даже сейчас трудно. На каждом вдохе в горле появляется болезненный спазм.

Я смотрю на двор, на качели, где часто любила сидеть после пар. На парковочное место под дубом, где папа оставлял машину и которое теперь было занято кем-то другим. Стоит немного повернуть голову, как упираюсь взглядом в магазинчик на первом этаже соседнего дома, куда мы часто бегали за чипсами и семечками для вечернего просмотра кино. А лавочка, где обычно восседали три соседки, которых мы в шутку окрестили «полицией нравов» и вовсе пустовала, хотя погода была хорошей. Для соседок, в целом, сошедший снег и просохшая древесина лавочек уже являлись сигналом выходить на улиц для ведения дозора и контроля чистоты палисадников.

Но сейчас их не было.

Да и людей я не узнавала. Чужие лица, чужие дети, чужие машины. Здесь все теперь было чужим.

— Любите вы люди предаваться ненужным воспоминаниям, — Егор будто читает мои мысли, — какой только толк в этом?

— Уже и не скрываешь, что не человек.

— А кто? — смотрит он на меня.

— Пока еще не вижу, — тяжело вздыхаю и поддеваю носком мокасин небольшой камешек, а затем буцаю его и тем самым поднимаю пыль вокруг.

Но через минуту большая ее часть вернулась обратно на место.

Как и я.

Которая тоже вернулась на свое место.

Глава 15. Сейчас

Я кое-как держалась, когда мы преодолевали расстояние от машины к подъезду. Сцепила зубы до скрежета и крепко сжимала кулаки да так, что если бы у меня были длинные ногти, они бы уже до крови пробили кожу ладоней. Но вот у двери я будто со всей дури с разбега влетела в невидимую бетонную стену.

До звезд в глазах, до оглушающего звона в ушах.

Я опускаюсь на корточки и обеими руками хватаюсь за голову.

— Не могу, не могу, не могу, — повторяю, раскачиваясь в такт словам.

Щелк. Три поворота вправо верхнего замка.

Не могу…

Щелк. Один поворот влево нижнего замка.

Не могу…

Я не вижу, я ощущаю, что дверь уже открыта. Потому что даже не смотря на прошедшие полгода, оттуда повеяло маминым вишневым парфюмом. Пусть аромат был едва-едва уловимым, но он был.

И квартира была.

И я была.

Уже в ней.

А ведь я даже не поняла, как там оказалась. Не удивлюсь, если Егор снова меня втащил. И вот теперь, стою посреди прихожей и гипнотизирую взглядом картину на стене. Мы привезли ее из Крыма, два года назад. Ничего особенного, просто море в память о море. Маме она не сильно понравилась, а вот папа ею просто загорелся. Он даже лично каждые выходные вытирал с нее пыль. Мог пройти мимо вазочек и других картин, а вот про нее не забывал. И вот, это единственный предмет, который уцелел. Ведь бойня в тот вечер была адская. Во всей квартире вся мебель в щепки, все милые сердцу вещицы и предметы интерьера в труху.

А сейчас…

Ничего не оставили. Пустота. Только стены и на тех, даже не смотря на уборку, до сих пор были видны впитавшиеся пятна крови. Не было смысла ходить по ней. Квартира хорошо просматривалась и так, потому то межкомнатных дверей там больше не было. Папа вынес их. Собой. Пытаясь выиграть немного времени, становясь на пути у вылезшей из зеркала твари. Если бы мы сразу догадались… Если бы мы только…

— Варя, — оказывается Егор все это время был рядом, — придется сделать полное погружение.

— Куда еще глубже?! — срываюсь на крик. — Я и так на самом дне!

— Недостаточно. — Он начинает ходить вокруг меня, попутно разбрасывая фотографии.

Мне хватило лишь одного взгляда вниз и я понимаю, что мне конец.

Мертвые лица слишком подробно и детально сфотографированы. Мертвые тела утопают