Сержант Каро - Мкртич Саркисян

Я застаю сержанта лежащим на койке в палатке медсанбата.

— Я знал, что ты придешь, земляк, — приподнимает голову Каро.

— Ну, как ты?

— Как огурчик… — Но лицо его принимает смущенное, виноватое выражение. Будто это преступление, что он ранен. И потом: — Дело случая, земляк… Вина не моя…

— О какой вине ты говоришь?

— Кто его знает… Я же человек, чуточку похвастался, что пуля меня не берет. А пуля не с глазами: не видит, а чью сторону путь держит.

И Каро рассказывает про свою «очередную операцию». Проник в тыл врага — переодетый в немецкого солдата. В деревне Воронцовка, где находился штаб крупной воинской части противника, приютился у одной старушки и из разговоров с ней почерпнул кой-какие сведения о квартировавших в деревне немецких офицерах. Старушка сообщила, что недавно видела какого-то нового начальника, который одет в черную одежду, носит черную же фуражку и проживает в избе напротив. «Вон у калитки часовой стоит…» — присовокупила она. Каро, конечно, понял, что этот новый начальник, или, как выразилась старушка, «черноголовый», — из эсэсовцев. И решил похитить его.

— Что, у тебя такое задание было? — прерываю я сержанта.

— То есть?

— Чтобы ты проник в тыл врага и похитил эсэсовца?

— Нет, мне сказали — пойди приведи языка.

— Зачем же ты в самое логово полез? Ну зачем?

Он смотрит на меня, выпучив глаза. Словно не понимает моего вопроса. Потом приподнимается на локте, поправляет подушку и, засматривая мне в лицо, отвечает:

— Лейтенант, а ты, случаем, не от начштаба ко мне пришел? Он тоже сказал: «Кто тебя просил, товарищ сержант, чтобы ты им в тыл пробрался? Не будь твоего трофея, за то, что ты три дня отсутствовал, трибунал, братец, мог бы и пристукнуть тебя…»

— Правильно он сказал.

— Э, ну да!

— Вот тебе и «ну да!»

— Не прав ты, земляк, не прав. Человек должен любить свое дело. Должен быть… как бы это сказать…

— Патриотом… патриотом своего дела?

— Именно! Именно патриотом, да умножатся годы твоей жизни! А потом — дело мастера боится, правда, лейтенант?.. — и лукаво зажмуривается… — А если в тыл не забираться, с их передовой каждый может какого-нибудь балду пригнать.

И сержант заливается смехом.

— Не убедил, — говорю я. — Ну, ладно, продолжай.

— Столько набрехал — и не убедил. Если б ты увидел этого эсэсовца — убедился бы. Лакомый кусочек.

Значит, Каро задался целью изловить штурмбанфюрера. Вечером, как только старушка легла спать, он приютился у выходившего на улицу окна и всю ночь напролет стерег, дожидался эсэсовца. Тот вернулся лишь утром. На следующую ночь, убедившись, что эсэсовец дома, он вышел из избы, убил часового и проник внутрь «логовища зверя». Дело обошлось тихо — оглушив эсэсовца, он взвалил его на спину и был таков. Спрятался он в высоком бурьяне, за сто шагов от деревни. Только случайность помогла Каро спастись. Карательный отряд и не подозревал, что злодеи у них под носом, и, решив, что высокопоставленного эсэсовца похитили партизаны, весь день прочесывал автоматами соседний лес. С наступлением темноты Каро со своим «богатым трофеем» подался к передовой немцев.

— Ранним утром, когда человеку так хорошо спится, я подполз к крайнему окопу, схватил фашиста в охапку — и прыгнул. Да не перепрыгнул, земляк, — слишком тяжела была ноша моя, — и, понятно, грохнулся ничком в окоп. Фашист туда же. И вдруг кто-то как заорет в темноте «Хальт!» да как застрочит из автомата. Тихонько волочу за собой немца. Опять — автоматная очередь. Я выждал, пока стрелять перестанут, взял его, собаку, на руки и побежал. Через несколько минут смотрю: в небе — ракета. Значит, нас заметили. Автомат на этот раз ужалил мне руку. Рука отяжелела, ослабла. И в это время мы оба разом угодили в воронку.

Не успел я подумать, чем бы перевязать руку, получил удар кулаком по лицу; в темноте-то я не заметил, что фриц уже очухался. Мы вцепились друг в друга, я — одной рукой, он обеими. И стал он одолевать меня, на поверку вышло, что сукин сын в придачу и здоровее меня. Захрипел я, притворился, будто потерял сознание. По правде сказать, я и в самом деле чуть дышал. Видно, вместе с кровью много и моей силы вытекло. Я задержал дыхание, закатил глаза. И только увидел это мой фриц — ну выкарабкиваться из воронки. Поднатужился я тогда, собрался с духом — и трах его по голове ножкой стула. Фриц, конечно, упал, но и я не устоял, повалился. Сколько времени мы так пролежали, не знаю, но когда я пришел в себя, начинало светать. Завязал я немцу руки, выкарабкался из ямы. Тут и он очнулся. Потом я помог ему выбраться наверх, и мы пустились в путь. Еле плелись, приваливались друг к другу, что пьяные, неизвестно как до штаба дотащились. Так вот дело было, лейтенант.

— Рана у тебя не тяжелая?

— Да нет, пустяки, земляк, кость цела.

— Слава богу.

Каро смеется. И потом — посерьезнев:

— Знаешь, глаза бы мои не глядели на кровь.

Как посмотрел я на свой намокший рукав, тут же потерял сознание.

— Да, потерял…

— И это знаешь?

— Это у тебя от упадка сил произошло.

— Тоже верно.

— А сейчас ты как, ничего?

— В порядке… — Но он бледен и слаб. Вяло пульсирует на шее выпуклая голубоватая жила, здоровая рука дрожит.

— Нет худа без добра, земляк. Вернешься домой без единой царапинки, скажут: да ты, видать, войны не нюхал. А теперь у меня и доказательство есть, что я воевал. — И улыбается.

— Пока, сержант.

* * *

Врач нашей санчасти Ольга Смирнова — красавица. Ей к лицу офицерская форма. Всегда тщательно отглаженный и чистый китель ревниво облегает ее грудь и спину. Она не забывает, что женщина должна быть женственной, и огненное дыхание войны не обесцвечивает, не подавляет ее женственности. Все офицеры нашего полка по уши влюблены в Ольгу Ивановну, хоть она и «занята». Возвращаясь из штаба, они по пути непременно забегают в санчасть, чтобы немного полюбезничать, пофлиртовать с нашей общей любимицей. Эти невинные заигрывания офицеры называют «заряжанием».

— Зашел к Ольге Ивановне зарядиться.

— Улыбнулась — зарядился…

Через день снова навестив Каро, я тоже поддаюсь искушению полюбезничать с Ольгой Смирновой.

— Здравствуйте, друзья-товарищи! — здоровается она со мной и с Каро, войдя в палатку.

Встаю:

— Здравствуйте, товарищ капитан.

— Вы земляк сержанта, это правда?

— Так точно, — отвечаю. — И я завидую моему земляку.

— Ах, мужчины, мужчины, как вы все похожи друг на друга… в присутствии женщины… — говорит она улыбаясь.

— Красивой женщины, — поправляю я.

— Но вот сержант другого мнения, — говорит она, надув губы. — Я ему совершенно безразлична. И знаете, это меня огорчает.

Ольга Ивановна смеется — громко, весело.

— Он только недавно… — хочу выдать тайну сержанта.

— Знаю, знаю, — прерывает меня врач, — увы, да… И бедной Ольге тут делать нечего.

— Он очень любит Марию, — как бы оправдываю я Каро.

— А вы ложитесь, товарищ больной. Вам же велели лежать! — нахмуривается вдруг врач.

Сержант немедля ложится, но все-таки не может скрыть своего недовольства.

— Если бы ты была не так красивая, твой приказание я бы не выполнил.

— Надеюсь, теперь вы знаете, какого он о вас мнения, товарищ капитан.

— Теперь я довольна. Однако сержант уже устал. Пока Ольга Смирнова в палатке, я не уйду.

Ноги вросли в пол. Она стоит посреди палатки, красивая, как богиня, и, глядя на нее, я не могу даже представить себе, что на свете бушует война.

— Да, — нехотя подтверждаю я и, попрощавшись, выхожу из палатки санчасти.

А здесь, на воле, по-прежнему хозяйничает все та же страшная, неслыханная война.

Она завывает — глухо и зловеще — в нескольких километрах от места расположения нашей дивизии.

«Благодарю вас, Ольга Ивановна, за то, что вы на полчаса убили во мне войну, оторвали меня от войны… А я-то, наивный человек, думал, что нет такой силы, которая в единоборстве с войной могла бы одержать верх».

* * *

Но капитан Ольга Смирнова чуть было не сделалась яблоком раздора.

Ее любит — это известно всем — командир полка подполковник Бондаренко, широкоплечий, рослый мужчина, храбрый воин, герой. А Ольга любит его. Он холост, она не замужем. И это хорошо: кроме войны, на пути их чувства никаких препятствий нет. Окончание войны они ознаменуют женитьбой. Ну и бог с ними!.. Мы все завидуем подполковнику.

Но наступил день, когда эта любовь едва не омрачилась. Случилось так, что погибшего в бою командира дивизии сменил молодой полковник, Валерий Бойко, отчаянный человек, прославившийся своей удалью. И вот однажды, увидев в первый раз в санчасти нашего полка Ольгу Смирнову, он быстро подошел к ней и со свойственным ему прямодушием воскликнул: