Картонные звезды - Александр Косарев

— Будем добираться каждый до своего поста в одиночку. Оружие с собой не брать, патроны тоже оставьте здесь. Не ровен час, еще потеряете что-нибудь. Как доберетесь до постов, звоните сюда. Буду знать, что вы в порядке, и… ждать ваших напарников.

И мы пошли во взбесившуюся ночь. По одиночке. Мне выпало охранять автопарк и из предосторожности (поскольку ветер уже два часа назад пообрывал почти все провода сети освещения) я пошел по хорошо известной дороге. Она была хоть и длиннее, но лучше утоптана. Сашку Гусева, которого я должен был сменить, отыскал с большим трудом, обойдя почти всю территорию поста. Пытаясь удержаться на ногах, тот вцепился в дощатый забор, окружающий заправочную станцию, и держался за него мертвой хваткой. Я с трудом оторвал его одеревеневшие пальцы от облепленных снегом досок. Сняв с полумертвого вояки карабин и подсумок с патронами, я указал ему, в каком направлении выбираться, и остался один посреди лютующей пурги. Скоренько натянув огромный двухпудовый тулуп, я поначалу попытался нести караульную службу по Уставу. Но куда там — мощные удары снежной лавины раскачивали меня как хлипкий весенний стебелек, и мне в голову незамедлительно пришла мысль о том, что в такую погоду ни один дурак не вылезет на улицу. А образованный и культурный западный диверсант не вылезет и подавно. Поэтому, утопая по колено в рыхлой снежной каше, я принялся спешно искать незапертый автомобиль. Найдя таковой, проворно влез в его промерзшую кабину и, закутавшись в тулуп, принялся терпеливо ожидать окончания пурги. Напор ветра был столь велик, что стоящая на подпорках машина раскачивалась, словно на качелях. Я даже начал беспокоиться о том, как бы она не свалилась.

Наконец, пришла смена, все так же в единственном числе, и, вручив карабин уже очумевшему от снега сменщику, я заторопился к вожделенной теплой караулке. И тут не иначе как сам черт дернул меня за полу шинели. «И что, я поволокусь в обход? — подумалось мне. — Рвану-ка я напрямик через стадион, авось как-нибудь пролезу». Свернув с уже плохо различимой дороги, я, безрассудно презрев правило, которое денно и нощно проповедовал наш ротный, двинулся напрямик через стадион. Правило это гласило: «Лучше плохая дорога, нежели хорошее бездорожье». И в справедливости его я убедился незамедлительно. Дело в том, что наш полковой стадион, на котором крайне редко проводились футбольные матчи и крайне часто изматывающие кроссы, был устроен в естественной низинке. Ее за многие годы выровняли и сильно углубили трудолюбивые солдатские руки. И вот со всего маху я ухнул в эту засыпанную пушистым свежевыпавшим снегом пространную ямину. Погрузился с первого шага почти по пояс, но мальчишеское самолюбие не позволило изменить опрометчиво принятое решение, и я, понадеявшись на свои силы, полез вперед. Утоптанная тропинка внезапно оборвалась, и я почувствовал, что погружаюсь уже по грудь. Ужас, который обуял меня в эту секунду, был просто оглушающим. Я барахтался в необъятной снежной купели, словно сказочная лягушка, которая случайно попала в банку со сметаной. Но, по сказке, лягушка смогла сбить из сметаны твердое масло и, оттолкнувшись от него, выскочить. Я же мог бултыхаться в середине стадиона до второго пришествия, но ничего, кроме более глубокой ямы, я в данных обстоятельствах выдолбить не мог. Но сдаваться я был не намерен, тем более что сквозь снежные заряды я уже видел слабо освещенные окна караульного помещения. Греб, плыл, утопал с головой, но когда под ногами ощутил нечто относительно твердое, я облегченно… захохотал. Вот так и хохотал, даже войдя в хорошо протопленное караульное помещение, не обращая внимания на недоуменно косящихся сослуживцев. Меня было просто не остановить. Я ржал как заведенный. Только потом, много месяцев спустя, встречая таких безостановочно хихикающих людей, я смотрел на них совсем по-другому. Уже понимал, что они только что избежали смертельной опасности и в данный момент просто не в силах контролировать себя.

Нью-Йорк. (ТАСС) Американские базы у границ Камбоджи

Американское военное командование в Сайгоне объявило о создании новых американских военных баз, которые расположены на расстоянии менее семи километров от границы Камбоджи в зоне «С». На двух новых базах сооружают взлетно-посадочные полосы для тяжелых транспортных самолетов.

* * *

Благословенное время обеда. Все, кто не на смене, оживленно толпятся в сушилке и коридоре, ожидая скорого построения.

— Эй, дневальный! — у тумбочки дежурного неожиданно появляется посыльный из штаба.

Некоторое время он что-то шепчет ему на ухо, затем сует в руки листочек бумаги и исчезает за дверью. Всякое движение в роте мгновенно замирает, поскольку появление штабного, посыльного — событие довольно редкое и обычно ничего хорошего не сулящее.

— Внимание, — демонстративно поднимает дежурный листок, — слушай распоряжение! Сержант Савотин, ефрейтор Преснухин, рядовой Косарев, рядовой Щеглов, — он делает многозначительную паузу и продолжает: — в 14:00 срочно прибыть в штаб в распоряжение подполковника Щербины. Все слышали?

— Все-е-е, — отвечаем мы хоть и в разнобой, но радостно.

Щербина — это совсем не страшно. Максимум, заставит приколотить на фронтоне оружейного склада плакат типа «Да здравствует светлое будущее!» или «Перекуем орала на мечи!». Подполковник вообще был мастером сочинять и развешивать где надо и не надо такого рода литературные перлы. Недавно он прославился тем, что сочинил новый лозунг, которым напрочь переплюнул всех партийных агитаторов страны. Видимо, после бессонной ночи он приказал нашему собрату Ерастову (попутно подрабатывающего писарем) написать на кумачовом отрезе совершенно потрясающий лозунг. Звучал он так: «Шире знамя социалистического соревнования!». По всей стране знамя должно было быть «выше», а у нас оно было «шире». Еще подполковник Щербина был знаменит своей дикцией. Вы представляете себе заместителя командира полка, который не выговаривает букву «р»? Бывало, выстроится наш славный полк на плацу, выйдет перед ним Щербина и как завопит: «Полк, гавняйсь! Смигно! Гавнение на сгедину!»

— Ну вот, — тут же начинают перешептываться ротные остряки, — опять говнение. Нам уж и говниться нечем, а он все туда же.

Но Григорий Алексеевич совсем не плох и не так занудлив, как некоторые. Службу свою несет честно и лишний раз солдат не напрягает. Посмотрим, что он удумал новенького теперь. Но только после еды.

Долгожданный обед пролетает как-то незаметно, поскольку все мои мысли заняты только одним: «Этот вызов в штаб, не есть ли начало той операции, о которой я услышал во время отработки наряда? — думаю я. — То, что нас вызывает именно Щербина, тоже очень даже кстати, поскольку он включался в работу только тогда, когда какое-либо дело в ротах уже подготовлено и одобрено командирами нижнего звена. И раз моя фамилия прозвучала в списке, то у меня, как ни у кого другого, появляется шанс отличиться. Ведь я знаю, о чем идет речь, и заранее все для себя уже решил». К двум часам я готовлюсь особенно тщательно. Подшиваю свежий подворотничок, начищаю до блеска сапоги. Тут же появляется и взводный.

— Савотин, Щеглов, Преснухин, Косарев… — скороговоркой тараторит он, — в одну шеренгу становись! Равняйсь, смирно! Напра-во! Шагом-м-м, марш!

Все идут, тяжело шлепая подошвами и устало понурив головы, поскольку измотаны за предыдущие дни. Не заметно, что кто-то радуется очередной начальственной затее. Один я вышагиваю бодро, как молодой петушок. И глаза мои возбужденно сверкают, словно у новобранца при виде грудастой девчонки. Уже на подходе к штабу замечаю, что к его входу тянутся еще две тощенькие шеренги. Одна ползет от первой роты, вторая — от четвертой. Внутри меня будто бы полощется на свежем ветру красный флаг победы. «Угадал, — ликую я, — это точно ОНО!»

Нас заводят в ту же самую комнату, где проходило ночное совещание, и рассаживают по трем длинным лавкам, принесенных из клуба. Кручу головой, оглядываюсь. Всего собралось человек двадцать, не больше, и, к моему удивлению, отнюдь не самых лучших представителей нашего воинского братства. Если судить по школьным меркам, половина хорошистов и «натянутых» отличников, а половина отъявленных троечников. Впрочем, это тоже объяснимо. Ни один командир роты не отдаст на сторону самых лучших солдат. Самые-то лучшие ему и самому позарез нужны. Конечно, можно предложить на отправку отъявленных разгильдяев (чтобы от них поскорее избавиться), но так поступать тоже негоже. Более высокие начальники могут запросто обвинить в противодействии своим гениальным замыслам. А с «середничками» все в порядке — и волки сыты (то бишь Карелов со Щербиной), и овцы целы. «Странно, — мелькает у меня напоследок мысль, — что среди приглашенных нет ни одного «старичка» из предыдущего набора. Что бы это могло означать?»