Последний мятеж - Сергей Щепетов

Даня наконец решился поднять глаза и посмотреть вокруг сквозь прозрачный колпак кабины.

Вертолет приземлился именно там, где обычно, — на вытоптанном пятачке у восточного края периметра. Весь круг, диаметром метров 200—250, перед ними. Только в этом круге ничего нет. Совсем ничего, даже обычного бытового мусора, словно три десятка человек не топтались тут постоянно последние две недели.

Нет, кое-какие следы есть: виден большой прямоугольник, где раньше был ангар, вот темное пятно — там стояла легкая буровая установка, а вот здесь были соштабелированы бочки с горючим. Где все? И проволоки нет, и кольев… Странно… А люди? Люди-то куда делись?!

Тоска накатила сокрушительно и внезапно: что ему, Дане, до всего этого?! Весь мир может взорваться и лететь к чертям, а ему нужна карта!! Замызганный квадратик бумаги 20✕20 см с синим штампиком на обороте! Это — больше чем жизнь, это…

Капитан снял с головы наушники и бросил их на пульт рядом со шлемом.

— Допрыгался, командир? — ухмыльнулся пилот, слушавший ту же частоту. — Говорили тебе: сиди и не рыпайся! Будешь нужен — вызовут, рация-то на ходу! Доволен?

— …! …!!!

— Ну-ну, разомнетесь немного! Твои там уже скисли, наверное, в салоне. Вот и погуляете!

— Заткнись! Никуда я людей не поведу.

— Правильно: не торопись выполнять приказ — может, еще и отменят!

— Пускай присылают спецгруппу! Наше дело — охрана объекта, а не…

— Вот и охраняйте! Только где он, объект-то?

— Ты, по-моему, со страху так разболтался, что и остановиться не можешь!

— Есть маленько, капитан… Жить-то хочется! Керосину бы литров двести!

— Двести до базы не хватит…

— Нет, ну где же бочки?! Может, их куда в кусты закатили, а?

— Какие кусты?! Тут до ближайшего леса во все стороны… Эх!

Они подавленно молчали минут пять. Потом пилот подал голос:

— Капитан, а капитан… Василь Василич! Может, это… пошлешь кого-нибудь пошарить вокруг, а? Не могло же две тонны горючки испариться вместе с бочками?!

— Ты о…л, Вова?! Где тут шарить? Все как на ладони!

— Ты не понял, Вася… Ведь это — Мертвые земли. Ты всерьез думаешь, что нас будут вытаскивать?

— А ты…

— Ага, как 23-25-й в семьдесят третьем, как 13-44-й в восемьдесят втором, как… Продолжать? Вместе с экипажем и пассажирами.

— Ты веришь в эти сказки? С нами же ничего не случилось! Всего-то и надо: подбросить нам сюда горючки на обратную дорогу.

— А с ТЕМИ что случилось? Что стряслось с 63-24-м? У меня там кореш был штурманом…

— Что ты предлагаешь?

— Ты не слышал? Искать горючку, заливаться и сматываться! Хоть ведрами, хоть кружками! Отправь людей, капитан!

— Может, еще раз выйти на связь?

— Какая связь?! У тебя же приказ обследовать территорию, а ты еще сидишь в кабине!

И тогда Даня решился:

— Товарищ капитан, разрешите…

— Что тебе?!

— Можно… Можно, я схожу?

— Куда ты пойдешь? Без комбинезона?!

— Я… мне… Мне все равно не жить!

Пилот горестно вздохнул и понимающе качнул седой головой:

— Пусть прогуляется, Василич! У него, я слышал, проблемы с Первым отделом. Ты прикрой его огнем, в случае чего. Ему терять нечего — он уже все потерял.

Люк захлопнулся, и Даня остался один. Тихо и пусто, только потрескивает что-то за спиной — наверное, остывает двигатель вертолета. Рядом, за серыми дюралевыми стенками, сидят восемнадцать человек — живых, теплых. Они могут дышать, думать, разговаривать, а он здесь один — абсолютно, бесконечно, ослепительно один…

Никто никогда не рассказывал Дане, как чувствует себя человек в самом сердце Мертвых земель — без защитного комбинезона, без шлема, без воздушных фильтров. Поначалу он пытался спрашивать, задавал вопросы. Молодые смеялись или непристойно шутили, а те, кто давно работал близ границы, как-то странно смотрели и молчали. В конце концов добрая тетенька из канцелярии доверительно шепнула Дане, что с его любопытством он не только никогда не получит вторую форму допуска, но может лишиться даже третьей. Больше он никого не расспрашивал.

Нет, он не думал, что умрет на первом же вдохе, но… Сколько ни тяни, а дышать нужно, и Даня начал. На глазах почему-то выступили слезы — наверное, ему было жалко себя. Воздух как воздух, прохладный и чистый, припахивает вертолетным выхлопом. А как, собственно говоря, должны пахнуть все эти токсины, бактерии, радиация и черт его знает что? И как долго надо дышать этой гадостью, чтобы…

Нет, наверное, это просто дает о себе знать инстинкт самосохранения: чего ему бояться, если с ним уже все случилось? А чего от него хотят эти, которые остались в вертолете? Он что-то должен сделать? Что-то найти? Но тут ничего нет — пусто и ровно до самого леса… Нет, лес ему не нужен, он пойдет вон туда, за выжженную полосу, к обрывам, а потом…

За спиной кто-то стучал в стекло пилотской кабины изнутри, что-то кричал или говорил ему, но Даня не стал прислушиваться, он даже не оглянулся, а просто запахнул штормовку, накинул на голову капюшон и побрел вперед.

Он пересек зону безопасности и зачем-то оглянулся назад — вертолет казался отсюда совсем маленьким, а за ним, за Даней, тянулась неровная цепочка рубчатых следов от его старых ботинок со стоптанными каблуками. Казалось, что он уже достиг дна и погружаться еще глубже в тоску и безысходность просто нельзя, потому что некуда. Оказывается, можно: эти ботинки подарила ему бабушка, когда он учился еще на первом курсе. В тот год она умерла — как раз, когда он сдавал весеннюю сессию. И все… Начальству даже не придется беспокоиться: если он умрет, никому сообщать не нужно. Может быть, потому его и направили сюда? А если он не умрет? Точнее, если он умрет не сразу? Если он будет долго-долго лежать в больнице и медленно распадаться на части? Ведь у него нет ни родственников, ни девушки, ни настоящих друзей… К нему никто не будет приходить, он никому не нужен… А врач на обходах будет шагать мимо его койки не останавливаясь, потому что он безнадежен…

Дане очень хотелось заплакать, но не получалось — накатывали спазмы, а слез не было. Почему?

Он оказался на краю обрывчика и даже не сразу вспомнил, зачем сюда пришел. Наверное, он все-таки плакал, потому что никак не мог рассмотреть то, что находится внизу. Он потер глаза грязными пальцами и вдруг… задышал! Уф-ф-ф!!

Голова закружилась, ноги ослабли, и Дане пришлось сесть на краю обрыва. Так счастлив он не был даже тогда, когда увидел свою фамилию в списке принятых на первый курс геологоразведочного техникума. Он тогда все никак не мог уйти: отходил, возвращался и снова читал и перечитывал, читал и перечитывал… Вот и теперь: если бы его держали ноги, он бы отошел от края, а потом подошел и посмотрел снова.

Когда-то давно, еще на втором курсе, их группу водили на выставку. Там было много картин всяких художников. Тетя-экскурсовод говорила, что это прекрасные произведения… Она была не права, самое прекрасное произведение, самый красивый пейзаж вот этот: поросшая редкой травой галечная коса, и на ней лежит толстое дерево с обломанными ветками и ободранной корой. А на нем — вон там, ближе к комлю — белеет квадратик. Это его планшетка. В нее вставлен кусочек карты, на которой нарисована как раз вот эта речка и вот этот обрывчик. С ней ничего не случилось: ее не сдуло ветром, не размочило дождем. Она так и лежит там, где он ее оставил неделю назад.

Вот теперь Даня почему-то смог заплакать по-настоящему (ну и что, ведь никто же не видит!). Потом он успокоился и впервые за много дней почувствовал, что он живой, что он человек, что у него еще вся жизнь впереди!

Здесь было совсем невысоко, но эйфория кончилась все-таки раньше, чем Даня оказался внизу. Он подумал, что планшетку придется нести в руках, потому что ни в один карман штормовки она не влезет. Это у комбинезона был большой карман на груди… Да, у него нет комбинезона, он гуляет здесь беззащитный и голый. И теперь, наверное, все равно умрет. Может быть, очень скоро… Или нет? Ведь он ничего такого не чувствует!

Картонный квадрат лежал там же, где он его и оставил, — на относительно ровной части ствола возле обломанного сучка. Даня протянул руку и…

Что такое?! Как это?! Он же точно помнит, что придавил планшетку плоским окатанным камушком. Да-да, он поднял его, обтер о штаны и положил сверху. Он положил его, а теперь!..

Он вспомнил, когда и где видел такие штуки — была экскурсия на завод еще в восьмом классе. Их делали на конвейере, а потом складывали в деревянные ящики с ручками. Они там лежали ровными рядами — новенькие и блестящие. А эта… а этот… старый и ржавый, но…

Ничего нигде не изменилось, все было так же неподвижно и тихо, но в голове у Дани опять зашумело: сверху планшетка была придавлена ржавым браслетом наручников со сломанным замком и обрывком цепочки.