Повести - Юрий Сергеев

За окнами темнело.

— Так спокойнее, приучил меня к кострам. Теперь, вроде, не могу без живого огня. В общем так, как тебе это проще сказать, — она взглянула на него украдкой и покраснела, — не буду я заводить никаких мужиков… а вот, родить хочу… пустой не хочу быть…

— Хм-м, ну-у… рожай, прокормим, вырастим, всё веселей будет. Дело молодое…

— Да уж, какое молодое, Дубровин… Ладно, посидели, давай спать… Утром пойду работу искать.

Она улеглась в своей комнате, слышала, как он раздевается и дует на свечу. Звенящая тишина заполнила дом.

Пахло чужими вещами, чужим жильём. Где-то по реке пробарабанил катер и стих. Она встала попить воды, глянула в сумрак его комнаты и вдруг решительно шагнула туда с ковшом воды в руке, ковш был резной, деревянный, в форме утицы. В этом удивительном доме всё было резное: наличники, вздыбленный конёк на крыше, просторная деревянная кровать… стенные шкафы, ручки дверей. В трубе простужено кашлянул домовой, и Вера вздрогнула, зябко поежилась.

— Пи-ить… не хочешь? Саш…

— Дай глоточек, вода скусная тут, — он выпростал руку из-под одеяла, осторожно принял мокрую утицу, жадно припал к влаге.

Вера присела на краешек кровати, опять зябко передёрнула плечами.

— Холодно что-то, может, печь прокинем, дрова есть… насырел дом без людей, сразу плесень и паутина вылезли по углам.

— А што, — глухо отозвался он, — давай прокинем, счас принесу дровишек, прежний-то хозяин запас на много зим.

— Они уже в печи, с вечера принесла, — она встала белым привидением, склонилась у загнетки и чиркнула спичкой. Запалила пук бересты. Сухие дрова ярко пыхнули огнём, просветив её фигуру сквозь рубаху.

Дубровин молча глядел на неё с кровати и великая жалость к одинокой женщине шевельнулась в нём. Он осознал, как люто дорога она ему, желанна и притягательна. Но он страшился хоть ненароком обидеть, потерять её.

Смолистые дрова яростно загудели пламенем, меча огненные блики по стенам избы. Вера задумчиво стояла в этом огненном сполохе, жар пёк лицо и грудь, а пол холодил ноги и мысли. Но жар пересиливал, перебарывал, невыносимо жёг глаза и мочил их слезами.

— Холодно мне, Дубровин, одиноко…

— Иди, посиди рядом, накинься одеялом. Мне што-то тоже расхотелось спать. Иди поговорим…

Она молча приблизилась и вдруг решительно легла рядом, укрылась одним с ним одеялом и приникла головой к его тёплой груди. Где-то в глубине Дубровина мощно колоколило сердце.

— Прости меня за безумство… хочу быть рядом… и ничего мне не надо более, вот так лежать, и всё… чуять твой чистый банный запах, греться твоим теплом… я устала быть одна.

В напряжённой дрёме она смиренно чуяла на щеке его шершавую ладонь, словно кору той поднебесной ели… С ужасом ощущала себя пустой, видела с высоты — мёртвой землёй: сухой, растрескавшейся, в ржавых колючках.

Её больно топтали, мяли грубыми руками. Терпела, ждала… Бездонное небо над нею сокрыли тяжёлые тучи, позастили звёзды. Лезвия молний беззвучно полосовали глухую темь… Буйный вихрь налетал, сотрясал её всю, терзал и закручивал смерчи по ней… Она ждала… Сознание то прояснялось, то опять накатывало ощущение плоти земли, мучений…

Острый и тяжёлый Плуг больно вспорол девственную землю, глубоко вошёл, развалив пласты, с хрустом разрывая её корешки, её плоть… её крик…

И видит безумно распахнутыми глазами она ту заветную свою звезду, пронзившую в падении тучи и её горячее тело…

Она радостно вскрикивает, ощущая в себе живое небесное семя, страстно выгибается и обмирает от счастья. А когда открывает глаза — видит близко над собой солнце — его лицо.

И словно грянул гром весенний! Она слышит, как раскололся лёд на реке, встал на дыбы в мощном клёкоте воды. Слышит, как скрипит и качается весь дом, гудит ярым пламенем труба…

Слышит, как с треском под снегом растёт трава, как икряная рыба бьёт хвостом в реке, между мёртвых льдин, в стремлении и жажде дать новую жизнь, продлить себя вечно.

Она задышала, забурлила в ней горячая кровь, поднялся над землёю парок. А солнце светило в её лицо, она щурила от света и тепла глаза, улыбалась. Жила…

Странная радость подкатила к горлу, как от шаманского чая, сняла боль и стеснение. Сквозь слёзы она видела его молодое лицо над собой, неистово целовала его, тискала руками за могучий столб шеи, словно взбиралась по древу жизни, по той ели, и видела распахнутый Млечный Путь над собой.

Буйный ветер качал древо: она ощутила вкус крови во рту, все соки желания забродили в ней, все древние стоны, переполнявшие её, вырвались на волю…

* * *

После этой колдовской ночи Дубровин вовсе помолодел и распрямился. Пропадал днями на рыбалке, натащил полный дом целебных трав и корешков, они сохли пучками по стенам, источая аромат. Он научил её многим рецептам настоев и заварок, приготовлению лекарств и мазей.

Дух чужого жилья выветрился. Вера устроилась нянечкой в детский садик, с упоением возилась с ребятишками, готовила и прибиралась в доме, с нетерпением ожидая Дубровина.

Он сдружился с местными рыбаками и эвенками, вваливался через порог весь пропахший дымом костров и рыбой, словно мальчишка, хвастался уловом, солил и вялил рыбу впрок.

Но Вера замечала, что у него только с виду такая беспечная жизнь. Часто приезжали какие-то незнакомые ей люди, он уединялся с ними и долго говорил.

Даже с неведомого ей, далекого Джугджура приезжали тунгусы на оленях по льду реки, привозили мясо на нартах. Она поражалась его энергии, его жизненной силе, его оптимизму и страсти.

Ничто его не брало. Она берегла его, ухаживала, как за ребёнком, баловала, сдерживала его пыл, но он поил её и себя такими травами, что сдержать было невозможно.

После одной из долгих отлучек, привёз и спрятал за печью мешок с иконами из их ухорона. Одну из них, самую неказистую и древнюю, повесил в углу, сняв золотой оклад и спрятав его опять в мешок. Радовался:

— Слава Богу, мыши не добрались до икон, весь душой изболелся. Эту икону береги пуще всего… Это — кисти Рублёва… достояние России… Спас! Золотой оклад её с каменьями… оденешь в день передачи… Берегиня ты моя…

* * *

Ненароком простудилась и заболела, пришлось лечь в Алданскую больницу.

Как на грех, прибыла высокая комиссия из Москвы и делала обход. Вера шла по коридору и столкнулась нос к носу со своим первым мужем.

Ни один мускул не дрогнул на её лице, когда возглавляющий обход Стас остановился, как вкопанный и нерешительно спросил:

— Вероника, ты? Как здесь оказалась? Вся Москва тебя ищет, меня куда только ни вызывали, допрашивали… Потом сообщили, что ты пропала, погибла.