Отчуждение (СИ) - Обава Дана

Каким-то образом ощущаю пространство вокруг, где совсем глухо там стены. Пустота колеблется, звенит. Так я прохожу через дверной проем в комнату и добираюсь до окна. Оно на ощупь задраено плотной тканью, ее края приходится отдирать от стены. Содрав ногти в кровь, исступленно дергаю за освободившийся кусок, штора валится на меня и глаза ослепляет свет. Не яркий, но такой желанный. Проморгавшись, смотрю на манжету, которая тоже могла бы дать мне свет, но я о ней совершенно забыла. В подвале у меня ее не было.

Его в комнате нет, и не могло быть. Вокруг царит беспорядок, вещи валяются на полу вперемешку с банками и упаковками от продуктов. Мел я замечаю не сразу, она лежит на боку среди всего этого безобразия и, хотя свет падает ей на лицо, она не реагирует. Сажусь рядом и трогаю за плечо, никакого ответа.

Лодыжки и запястья Мел туго стянуты полотенцами. На лице запекшаяся кровь. Манжета находится рядом, экран разбит.

— Мел!

Она, не моргая, смотрит в мою сторону, но взгляд фокусируется где-то за моим плечом. Я знаю, что там никого нет, и не собираюсь оборачиваться. У меня больше нет никаких моральных сил, даже на то, чтобы бояться.

— Мел, что же ты с собой делаешь? — шепотом спрашиваю я.

Она еле заметно качает головой.

— Он здесь, — шепчет она.

— Никого здесь нет, — качаю головой. Я никого не вижу. Полотенца стянуты так, как можно было бы сделать и самой. В ванной комнате разбитое зеркало со следами крови. Ей что-то привиделось на нервной почве, вот и все. А может, ей хочется внимания. Психологу ее позвоню, но уже утром. Сейчас слишком поздно звонить ей на работу.

Не знаю, как еще помочь. Прибираюсь в квартире и выношу целую гору скопившегося мусора. Ну и остаюсь на ночь.

Психолог пришла прямо на дом и сменила меня. Не сомкнув глаз всю ночь, теперь я еду домой. Мел никак не прореагировала на мое прощание, она лежит на кровати и смотрит в пустоту.

Выхожу из ее квартиры с самым тягостным чувством. Мел совсем плохо, и что я не делаю, похоже, делаю только хуже. Впрочем, я и сама такая же. Приходит лифт и на мгновение зрение подводит меня. Я вижу Его, взирающим на меня жадным взглядом из-за раскрывающихся створок лифта. Еще секунда и морок рассеивается, и на его месте вижу вжавшегося в стенку незнакомого человека, инстинктивно прикрывшегося портфелем и с ужасом вылупившегося на меня из-за стекол очков.

А я страшна в своем страхе! Со стыда готова провалиться сквозь землю, но до нее еще пятнадцать этажей, которые преодолеваю бегом по лестнице.

Вернувшись домой, слышу шум воды в душе. Надеюсь, Джилли моется там одна. Ну, по крайней мере, никаких мужских одежд вокруг не набросано. По дороге к компьютеру отмечаю, что у нас, в сущности, с приездом сестры теперь не намного чище, чем у валяющейся в депрессии Мел. Сладкоежка Джил повсюду оставила следы своего пребывания в виде оберток от батончиков и конфет. Кухонный робот почему-то никак на них не реагирует, хотя должен бы.

На почту пришло очень странное письмо — ответ от охранной компании. Суть ответа в том, что запись с камеры, установленной на нашем этаже, вполне себе существует, но у них к ней нет доступа! Вроде того что автоматическая передача данных на сервер компании по некой необъяснимой причине была приостановлена. Запись должна сохраниться на домашнем сервере, но помещение, в котором этот сервер находится, располагается на техническом этаже нашего дома, и по еще одной необъяснимой причине они не могут туда попасть. На настоящий момент охранная компания тщетно пытается связаться с управляющей компанией. Но сама камера работает и благодарность мне за оказанное доверие, и все такое! Ну елки палки!

Собираясь сохранить это замечательное письмо, обнаруживаю, что жесткий диск забит какой-то ерундой. Это фотографии. Множество фотографий обычных женщин на улице или в помещениях магазинов или салонов красоты. Женщины на первый взгляд разные. По возрасту где-то от двадцати до пятидесяти. Пролистываю бессчетное количество эти странных изображений, пока не натыкаюсь на фотографии Джил. Кто-то следил за ней: идущей по улице, садящейся в машину, в машины мужчин…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Подтверждение того, что Пал был не единственным “клиентом” моей сестры, меня не трогает. Ну или не так трогает, как проявленное к ней внимание со стороны очередного психа, который так или иначе имеет доступ к нашему компьютеру, а может и в наше жилье.

— Джил! — воплю я не своим голосом и мчусь в ванную.

Шумит пущенная в душе горячая вода, но там никого. Зеркало над раковиной запотело, и на нем проступила корявая надпись из четырех букв: “сука”. И в ней я вижу Его отражение за своей спиной.

Зеркало разбивается, и осколки летят прямо мне в лицо. Поднимаю руки и отступаю на шаг назад. Оступаюсь и плюхаюсь в тазик с веселенькими желтыми утятками. У меня в глазах темнеет, словно опускается занавес над этой нелепой сценой.

Когда тьма вокруг меня вновь расступается, я сижу в тазике, повсюду стекло и потеки крови. Душ выключен, на полу сухо, как будто его и не включали.

Сижу в тазике с порезанной рукой, плачу от боли и ржу как ненормальная. Капец просто!

А еще имею наглость что-то не то думать о Мел! Сама хороша! Галлюцинирую на пустом месте! Очевидно, что никто не включал воду в душе, никто ничего не писал на зеркале и не прятался за моей спиной. Никаких странных фото в компьютере тоже наверняка нет.

Кое-как выбираюсь из тазика и с каменным безразличием выхожу из ванной, не боясь, что кто-нибудь из осколков зеркала мстительно вонзится мне в ступню. Так и есть, место на жестком диске опять свободно. Ничего не было.

Однако я не могу, просто взять и забыть очередное странное видение, сославшись на причуды воображения и усталость. Я знаю, это Он преследует меня повсюду, ухитряясь одновременно мучить и Мел. Он, Его призрак, реален он или нет, постепенно сводит с ума нас обеих, так что дело не в моей новой работе. Нам с Мел каким-то образом необходимо покончить с нашим общим прошлым, и мне ничего лучшего не приходит в голову, как поехать к Нему и спросить лично, какого черта Ему от нас все еще нужно. Где находится тот домик в лесу, я не знаю и не представляю, как бы я могла это узнать, зато адрес, по которому Он провел свое детство, где-то на общедоступных электронных просторах, я помню, был.

Я сконфужен. Просмотрел все мыслимые новостные порталы, но нигде нет ни слова о происшествии в парке, как будто ничего и не было. Выхожу из маленькой темной комнатки, где обычно сижу, пока капает мое рабочее время, и пробираюсь в укромное место, где на трубах развешаны мои трофеи. Хотя трофеи, по-моему, слово неудачное. Эти вещи отнюдь не свидетельствуют о моих победах, они лишь связывают меня с теми событиями, которые настолько выбиваются из размеренного течения моей обычной жизни, что мозг отказывается считать их произошедшими на самом деле. Временами мне действительно кажется, что эти эпизоды — лишь порождение больной фантазии той травмированной части моего я, которое я всю жизнь пытаюсь загнать поглубже. Закрыть в дальней темной комнате, как нелюбимого и нежеланного ребенка. Нет, я не считаю, что так можно поступать с детьми, какими бы они ни были. Но иногда я представляю свое внутреннее пространство, как квартиру с множеством комнат. В каждой живет кусочек моей личности, достаточно автономный, со своими желаниями и надеждами. И в самой дальней комнате без окон живет маленький мальчик, похожий на меня в детстве, забытый всеми, жалкий и худой. Он все время плачет и боится, ведь кроме него в этой комнате есть большой стенной шкаф, из-за дверей которого постоянно слышаться шорохи и шипение.

На одной из труб, как доказательства произошедших по Ее воле преступлений висит тонкая золотая цепочка, вязанный женский шарф и прочие предметы, при взгляде на которые сердце пронзает острая боль. Там же, связанные узлом, я вижу шнурки от кроссовок. Они твердо свидетельствуют о том, что эпизод в парке был на самом деле, а не приснился мне. Значит, тело уже должны были найти, но почему-то никто не говорит об этом. Такого не может быть! Нигде ничего. Сейчас каждая собака ведет собственный блог, документируя каждое самое незначительное событие, но никто не удосужился написать об убийстве молодой женщины в популярном и далеко не безлюдном месте? Это что, общественный заговор?