Палач, сын палача - Юлия Андреева

– Если выяснится, что в ваших домах, домах служителей господа, проживает слуга дьявола, с вас, по справедливости, следует получить втрое больше, нежели с обычных горожан. Потому кому, как ни вам уметь распознавать козни нечистого, – парировал очень довольный своей сообразительностью бургомистр.

Глава 2

Аресты

Ежели уличенная не сознается в преступлении, то она передается светской власти для сожжения. Ежели она признается, то она или передается названной власти для смерти, или пожизненно заточается.

Генрих Инститорис, Якоб Шпренгер «Молот ведьм»[4]

После собрания судебные исполнители, не сговариваясь, отправились в кабак к папаше Густаву Бланку, чтобы выпить там крепкого пивка и обсудить происходящее. Пугало, что теперь вместе с ними нет Миллера, который умел разговаривать с властями, был вхож в дом верховного судьи и близко знал бургомистра, а значит, мог посодействовать в столь сложном и опасном деле.

Бледный и взволнованный Баур пил пиво, не ощущая его вкуса и не в силах остудить клокотавший в его груди ад.

– Что вы думаете, о приказе бургомистра? – стуча зубами, спрашивал он, силясь разгадать посланные судьбой знаки. – Пошлете ли вы своих жен на проверки или будете ждать Миллера?

– Если не явятся сами, как сказал бургомистр, приведут под конвоем, а зачем нам лишние слухи? Нам здесь жить, – сокрушенно вздыхая, Бэка опрокинул в горло кружку пива. – Кто как знает, а моя Магдалина завтра же предстанет перед судьей. И да поможет нам Господь!

– Моя Гертруда… – голос Герберта Веселина дрожал, – моя Гертруда тоже, наверное, может даже завтра. Пойдет. Что делать-то? Делать что-то ведь нужно? Это же невозможно, чтобы силком тащили? Позора не оберешься.

– По уму было бы бежать из города, – Михель трясся точно его пронизывал холод, лицо его из серого сделалось зеленым. – Это нам за грехи наши, за то, что вытягивали признания. А теперь что? Теперь нужно драпать куда подальше и лучше туда, куда поехал господин Миллер. Он еще о беде нашей не знает. А так глядишь, поможет, чем сможет. Но только, что хотите делайте, Катрин я пытать не позволю. Либо сам, либо никто. Виданное ли дело, чтобы посторонний мужчина снял с нее платье! Что опосля соседи-то говорить будут? Какие слухи поползут?!

– Бежать удумал Мегерер, вот дурак-то! Бежать раньше надо было, а теперь – дудки! Да сейчас на всех дорогах уже кордоны поставлены. Поймают, ни тебе, ни твоей бабе мало не покажется, – усовестил его Филипп Баур.

– Пуститься в бега – значит признать свою вину. А распутывать начнут с особым пристрастием, не только за жену возьмутся, а всех под корень, – сокрушенно покачал головой второй судебный исполнитель Бэка. – Ничего не поделаешь – лучше добровольно и по уму. Нужно друг за дружку стоять. Выручать. А не панику наводить, точно глупые бабы.

Судебные исполнители и не заметили, как за окном стемнело. Когда из-за туч вышла круглобедрая луна, в тюрьме под закопченным потолком отошла в мир иной замученная женщина. Веселин вспомнил о ней лишь на следующее утро, за что и получил пятьдесят плетей от Филиппа Баура, после чего слег на неделю в постель.

* * *

Всю ночь в домах судебных исполнителей горел свет. Напуганные страшным известием женщины молились перед иконами о том, чтобы господь послал им терпение и стойкость вынести пытки, сами же судебные исполнители, велев принести им бумагу, чернила и свечи, до самого утра кропали не привыкшими к подобной работе пальцами подробные доносы на жен своих же коллег.

Бургомистр получил сведения всего об одной ведьме, имя которой ему неизвестно, думали все. Возможно, прочитав донос и поняв, откуда на самом деле дует вредоносный ветер, он не станет проверять всех подряд. А обратит карающий меч правосудия против конкретной чертовки.

Писали на молодую и красивую жену Бэка, что та-де за неимением приданого применила приворотный заговор с тем, чтобы выйти замуж и стать уважаемой горожанкой.

Кляли жену Миллера за пристрастие к цветам и за то, что, вопреки всему, она принимала участие в судьбах подследственных ведьмах. Значит была одной из них.

Жену Филиппа Баура обвиняли в том, что она-де любовница дьявола и из любви к роскоши и веселью требовала от мужа, чтобы тот вытягивал признания из невиновных. Это подтверждалось уже тем, что Филипп Баур получал за свою работу чуть ли не втрое больше по сравнению с любым другим судебным исполнителем, включая первого палача Оффенбурга Петера Миллера. А его очаровательная дочь Эльза Баур была уличена в том, что она неоднократно летала с матерью на шабаш и была приготовлена для вступления в любовный союз с дьяволом, который должен был состояться в день ее свадьбы с судебным исполнителем Густавом Офелером.

Против жены Герберта Веселина, которую все любили и всегда ставили в пример за то, что та ездила на богомолья и ни разу не пропустила ни одной воскресной мессы, было выдвинуто обвинение в том, что она посвящала в ведьмы женщин, которые только проходили мимо нее, брызгая в них специальной микстурой и приговаривая заклинания.

Жена Михеля Мегерера обвинялась в убийствах нескольких младенцев, с матерями которых она либо была знакома, либо жила на одной улице.

Сразу же после получение всех этих писем бургомистр сначала схватился за голову, а затем повелел немедленно арестовать всех чертовок и, если кто-нибудь попытается встать на защиту этих служительниц дьявола, применять силу.

Так, в одной камере в тюрьме в один день оказались сразу же пять жен судебных исполнителей, двоих из которых – Катрин Мегерер и Магдалину Бэка – арестовывали их собственные мужья, дежурившие в этот день в городе.

Все женщины были тотчас же переодеты в тюремные робы, их посадили на жесткий, холодный пол, заковав ноги в колодки.

Никто из дежуривших в тот день судебных исполнителей не спешил начинать допросы, так как все прекрасно понимали, что, в случае, если не удастся доказать, что женщина виновна, после можно схлопотать от ее мужа. С другой стороны, если бы удалось вытянуть признания как минимум у одной из арестованных, можно было бы доложить бургомистру, что значащаяся как подруга сознавшейся по Бамбергскому делу ведьма схвачена и обличена полностью. А, следовательно, был шанс, послав на костер жену сослуживца, спасти от страшной участи свою собственную.

Шло время, а допросы все не начинали. Дежурившие в тюрьме Баур, Офелер и Бэка молча играли в кости, думая о своем. Время от времени кто-нибудь из них все же под каким-то предлогом отлучался в камеру к арестованным для того, чтобы дать воды, сунуть кусок пирога и сказать пару добрых слов своим женщинам. Филипп Баур, казалось, сделался старше своих лет, горе скрутило его спину, а на висках появились первые седые волоски. Затравленным взором палач смотрел на своих подельников, прикидывая, кому именно из них отдадут на расправу его женщин.

Не менее его взволнованный и убитый происходящим Офелер сразу же отказался пытать свою невесту и ее мать, говоря, что готов не только заплатить за это, но и сам занять место рядом с арестованными женщинами.

Несколько раз он порывался отправиться в дом к бургомистру, чтобы на коленях умолять его сжалиться над его прекрасной невестой, позволив ему пройти испытание вместо нее.

Но все знали, что это только навлечет на нее гнев хозяина города. Поэтому Баур велел своему юному зятю сидеть как мышь, дожидаясь невесть чего. К обеду в тюрьму заявились верховный и окружной судьи, которые наконец-то и определили очередность прохождения испытания женщин и очередь палачей.

Филиппу Бауру досталось первому пытать Магдалину Бэка. Отправляя его в пыточную камеру, окружной судья Иероним Тенглер задержал палача на несколько минут рядом с собой.

– Что же это делается, ваша честь?! – запротестовал палач. – Вы же говорили, что напиши я донос на Грету Миллер, тем самым мы уязвим ее мужа и откроем мне дорогу наверх. А вышло-то, что вышло, я вас спрашиваю? Какая ведьма из Бамберга? Какие доносы? Почему я вынужден пытать жену моего подчиненного Бэка, к которому у меня нет никаких претензий, в то время как пройдоха Миллер и его жена давно уже далеко отсюда?

– Я и сам не понимаю, дорогой мой, – Иероним Тенглер выглядел растерянным и озабоченным происходящими событиями. – Я точно знаю, что ваш донос был доставлен прямехонько в руки господина верховного судьи. Но дальше… дальше, я ни чего не слышал о нем. И не знаю, как господин фон Канн поступил с бумагой. О Бамбергской ведьме я услышал вчера в первый раз, так что не знаю, что и сказать. Хотя, возможно, что я понимаю, откуда тут ветер дует. Возможно, что сам верховный судья по какой-то неведомой мне причине покровительствует проклятому Миллеру, оттого он и не дал ход делу, уничтожив донос. А если это так, то получается, что мы с вами избрали не того противника и лучше до поры до времени вообще забыть о том, что мы планировали устранить Петера Миллера, пока он и его покровитель не устранили нас с вами.