Русские и нерусские - Лев Аннинский

Как там решится дело? Не угадать. Может, устоит форпост иудео-христианского мира (и тогда что? начнутся разборки внутри этого мира?), а может, не устоит (и тогда, как с усмешкой авгура говаривал мне Владимир Максимов, Россия очередной раз раскроет объятья беженцам из Святой земли), а дальше? Разборка между тем, кто спас, и теми, кого спасли?

Не знаю. Не могу знать. Не хватает сил думать об этом. Там «идет другая драма, и на этот раз меня уволь».

Моя драма — те евреи, что остаются в России. «Русские евреи». Этот ручей протекает прямо через мою душу.

Возвращаюсь к мысли Шамира: русский народ смог подмять еврейскую волну, как до этого он справился с татарами, варягами, остзейскими немцами.

Да будет так!

Можно, конечно, «политически откорректировать» вышеприведенную формулу. «Подмять»? Только в ситуации, когда и тебя норовят «подмять». Тонкость тут в том, что логика «подминания» (господства, насилия, властвования) не только не исчерпывает общечеловеческой сверхзадачи (на которую русские, как известно, особо отзывчивы), она сверхзадачу обессмысливает. Татары вовсе не строили этнического государства, они замахивались на Вселенную для человечества. Поди еще разберись, где там татары, а где монголы, где народ, а где структура. Поди также разберись, что такое Русь: то ли дружина, то ли племя? А варяги — племя? Или устроители международного порядка? Да, действовали топорно, но ведь не везде и не всегда. Если уж верить мифам, то на Русь их как-никак позвали. И остзейские немцы не Германию же в Питере и в губерниях строили, а Россию, нашу общую страну, и опять же с нашей же санкции (если учесть, что немка, «захватившая» трон, не «сама» это учинила, за нее Орловы и Зубовы стеной встали, и потому встали, что делала она то самое, что им было надо). И евреи, «захватившие» ЧК и ОГПУ, не еврейское ж государство укрепляли, а советское; а когда задумали этнический проект в Биробиджане, он «не пошел», а за этнический проект в Крыму жизнями заплатили такие люди, которых евреи по сей день оплакивают.

Вывод?

Да вольется в русское море и этот ручей.

А небольшая особинка? То есть форма носа, что ли? Так и у татарина форма носа, то бишь разрез глаз, однако ни Тургеневу, ни Булгакову, ни Карамзину это не осложнило русской самоидентификации.

Сама наша идентичность — смешанная. То есть русские стали русскими, слившись воедино из множества этнических ручьев (читайте Ключевского). Если угодно кому-то помнить свои корни — да ради бога! Максим Трек помнил, Феофан Трек помнил, и Никон, и Багратион, и Барклай, и Брюллов, и Растрелли, и Кантемир, и Фонвизин, и Фет. Иные гордились, иные горевали, это уж как кому судьба ляжет, дело индивидуальное. Сохраняется такая память ровно столько, сколько ты сам хочешь ее хранить. И сохраняется именно в твоей душе, анев «команде», чем бы эта команда себя ни осеняла.

А вести себя будешь — как русский.

Куда лучше быть евреем среди гоев, нежели гоем в еврейском государстве, — итожит свою замечательную статью Шамир.

С точки зрения «еврейского государства», все мы тут, может быть, и гои.

Но если ты гражданин Российского государства и если ты человек русской культуры, то. как бы это выразиться пополиткорректнее.

— Гой еси!

Курица и яйцо

В работе Семена Резника «Вместе или врозь? Заметки на полях книги А.И. Солженицына» (имеется в виду книга «Двести лет вместе») есть рассуждение, к еврейской теме прямого отношения не имеющее. И это рассуждение кажется мне более существенным, нежели тот счет к начальственным держимордам и идеологам погрома (имена опускаю), который у Резника был и остается главной целью его работы.

Вот это рассуждение.

Согласно доминирующему мнению, Первая мировая война открыла путь к революции. Такова основополагающая концепция советской историографии. Между тем внутреннее положение России было таково, что война отодвинула революционный взрыв, а не приблизила его.

Конкретно: вот — объявлен манифест о войне, и, словно по волшебству, революционные выступления превращаются в «патриотические» манифестации. Улицы запружены народом, но вместо красных флагов над толпами развеваются национальные, вместо революционных песен — звучит «Боже, царя храни!»; с балконов и с возвышений раздаются пламенные речи, но не «долой самодержавие!», а — в защиту «братьев-славян». Председатель Думы Родзянко, смешавшись с толпой, с изумлением узнает, что она состоит в основном из тех самых рабочих, которые только что «ломали телеграфные столбы, переворачивали трамваи и строили баррикады».

Далее цитируется Родзянко:

«Аграрные и всякие волнения в деревне сразу стихли в эти тревожные дни, и как велик был подъем национального чувства — красноречиво свидетельствуют цифры: к мобилизации явилось 90 % всех призываемых, явились без отказа и воевали впоследствии на славу. Настроение было далеко не революционное, а чисто патриотическое и воодушевленное».

Все это подкреплено у Резника обширным историческим материалом (как историк, он предпочитает опираться на первоисточники) и — действительно переворачивает привычную схему.

Привычно считать, что источником губительных войн являются ненасытные империалистические режимы, возникающие на почве бесчеловечного буржуазного образа жизни. Если переломить это революционным образом, то есть сменить капитализм на социализм, а затем выстроить во всем мире коммунизм, — войны прекратятся. Потому что войны — следствие, а строй — причина.

Что-то не сошлось на весах Истории. Два народа — немцы и русские — после дикой мировой войны сменили капитализм на социализм и втянулись в такую вторую мировую войну, перед которой померкла абсурдность первой.

Поневоле закрадывается сомнение: не попробовать ли осмыслить события, перевернув пресловутый вопрос о том, что из чего: яйцо из курицы или курица из яйца? Что, если причина — именно столкновения народов, подчиняющиеся какому-то глобальному геополитическому ритму, каким-то тектоническим законам Истории (и географии, как чувствовал Лев Гумилев), а все чресполосье режимов и их оттенков: демократий и диктатур, утопий и антиутопий — как раз следствие этих фатальных (пока мы не поняли их логику) «Дрангов нах Остен», «Дорог на Океан», «Фронтиров на Дальнем Западе», взаимоостервенения на Ближнем Востоке. И прочих абсурдистских драм Новой (и не только Новой) истории?

Двадцать первый век заставляет оглянуться на дела двадцатого и идеи девятнадцатого веков под углом зрения нынешних дел и идей. Конечно, были авантюристы во главе партий и народов, были безумцы, прожектеры, зацикленные на «Дарданеллах» (например, Милюков, человек вроде бы трезвый). Но были и разумные люди. В том числе и здравомыслящие венценосцы.

Александр III — башибузук и грубиян, много неосторожных глупостей сказавший на разные темы и про разные народы, неспроста в памяти остался — как Миротворец, успешно на протяжении своего царствования избегавший войн и в результате оставивший своему сыну наследство, как признает Резник, в отменном порядке.

Сын, правда, оказался бездарен: пустил все под откос, и именно потому, что ввязался в войны. Фаталист скажет, что мало что зависело от его жалкой воли, но ведь и сам лез в петлю, не сопротивляясь! Резник перечисляет умных людей в его окружении, которые, стоя подчас на противоположных позициях, сходились в одном: воевать нельзя! Удерживали царя от губительных решений!

В 1910 году роковое развитие событий предотвратил Столыпин, в 1912-м — Коковцов. В 1914-м (премьером был уже «вынутый из нафталина» Горемыкин) отчаянную попытку остановить царя предпринял Витте. Давний сторонник континентального союза (Франции — Германии — России), он понимал, что война между ними может привести только к гибели. Но Витте был ненавистен слабому и лукавому самодержцу и повлиять на него не мог. Если у кого был шанс остановить его, то только у Распутина. Старец был убежден, что, будь он в тот момент в Петербурге, войны бы не допустил.

Распутин, конечно, самый экзотический вариант. Распутник, бес, хитрован, он вряд ли что-нибудь предотвратил бы, а оказавшись уже в потоке событий, включился в «патриотический хор», но накануне фатального срыва пытался же остановить безумца: «Папочка! С немцем не воюй! С немцем — дружи! Немец — молодец!» Работало чутье у святого черта.

В конце концов, большевики потому и обратали страну, что первейшим и безотлагательным делом объявили выход из войны, любой ценой, хоть через «похабный мир»! Когда тем же большевикам пришлось готовить страну к очередному смертельно надвигавшемуся германскому нашествию, — они наплевали на мировую революцию и уперлись в патриотизм, коммунизм же сохранили как анестезию, позволившую выстроить армию из народа, склонного к поэтической самодеятельности. И народ на это пошел.