Две жемчужные нити - Василий Кучер

— А мне такие, как твой Гнат, нравятся, — вдруг неожиданно сказала Искра. — Если бы мне попался такой вот, верный, надежный, я бы ему ноги целовала. Я бы уж ему домашнее гнездышко так устроила да убрала, что он бы и нос никуда не показывал… Я давно о таком парне мечтаю, который бы на таких вот трех точках сидел, как твой, словно на мертвом якоре. Каждой девушке такого хочется, Олеся… Ты спроси любую из нас, она тебе скажет то же самое.

— То же самое? — иронически протянула Олеся.

— Да! То же самое, Олеся, — радостно подтвердила Искра.

— Смешно. А что ты скажешь, если такие люди засохнут на своих трех точках? Моя жена, мой дом, моя семья. И больше ничего. А где же здесь наше? Наша фабрика? Наша Родина? Наша цель? Да где здесь, наконец, наша работа?

Искра зевнула.

Олеся удивленно и холодно смерила ее взглядом.

— Ты против этого, Искра?

— Нет. Но только дайте мне и личное счастье. Дайте мне свое гнездышко, куда ни буря, ни гроза не залетят…

— И солнце не заглянет? — прибавила Олеся и спросила: — А что же там будет без солнца? Болото, тина, топь… Не знаю, как ты, а я даже не представляю, как можно жить вот без девчат, без друзей, без товарищей? Такая жизнь, по-моему, невыносима и ужасно скучная. Это еще при капитализме куда ни шло…

— Почему обязательно при капитализме? — вспыхнула Искра.

Она уже не бросала взгляды во все стороны, потому что они свернули и попали на тихую и безлюдную улицу, которая поднималась в гору, к самому маяку. Тут прохожих было совсем мало, Искра видела каждого издали, и потому она внимательнее слушала Олесю, пристальнее смотрела ей в глаза. И отвечала увереннее.

— К нам будут ходить гости. А мы к ним. Почему же это плохо? Каждая птица свое гнездо вьет. Закон природы. Против него никто не пойдет. Оно мое, а не наше.

— Хорошо, согласна, — уже спокойнее заговорила Олеся, — но беда в том, что это мое и на работе проявляется. Работа моя, и никому больше нет до нее дела. Какое мне дело, что у тебя нитка порвалась или нет основы? У меня свои напасти, чужие мне не нужны. Лишь бы у меня все в порядке было. Так или не так, Искра?

— Так. Только что поделаешь, если вся жизнь на этом построена. За один год ее не переделаешь, Олеся. Даже песня такая есть: «Сам пью, сам гуляю, сам постель я разбираю!» Сам!

— Не смейся, Искра, ты ведь сама скоро перестанешь петь эти песни… Ты другую затянешь, раз пришла к нам.

— На чьем возу едешь, того и песню поешь, — улыбнулась Искра.

— Нет, ты теперь не найдешь такую фабрику, где бы другую песню пели. Ты чувствуешь, как это здорово?

Искра вздохнула.

— Ты всегда такая, как сейчас, Олеся?

— Какая?

— Ну такая ясная и смелая… Тебя, наверное, никто с пути не собьет, потому что у тебя что на собрании, что дома — одна правда. А не как у других. У тех нет ничего святого за душой. Я б их вешала, гадов!..

— Зачем? Они же наши люди, только душа у них почернела, заела их зависть, погоня за длинным рублем, за богатством. Может, это внушили им их отцы, которых сделал такими капитализм. Да ну их! Что я тебе, лектор по распространению знаний или агитатор? Мы же гулять идем… Вон уже и маяк виден…

— А почему же? Ты здорово рассказываешь, — горячо сказала Искра и тут же не удержалась, чтобы не задеть Олесю. — Только на словах оно всегда все получается.

— Девушки! Можно вас на минуточку? — вдруг услышали они и, оглянувшись, увидели, как, перепрыгивая через лужи и размытую дождями брусчатку, к ним бежал Добряков.

Искра ойкнула. Все пропало. Сейчас он начнет расспрашивать о Валентине.

— Что ты? — участливо спросила Олеся.

— Ничего, это ведь мой знакомый… Они привезли меня к вам на машине, — выпалила Искра и, чтобы не дать старшине разговориться, начала первая: — Виктор, знакомься. Это Олеся Тиховод, комсорг нашей бригады. Прошу.

— Да мы давно знакомы, Искра. На всех комсомольских активах вместе бываем.

— А кроме этого?

— Не везет, — засмеялся Виктор. — Ходим, как говорят, разными курсами. А как ваши успехи, Искра? Как идут розыски?

Искра, отворачиваясь от Олеси, прижала ко рту палец. Виктор понял ее сразу и закашлялся. Олеся ничего не заметила.

— Позвольте быть вашим спутником, девчата? — попросил Виктор.

— А что ж, пожалуйста, — вырвалось у Искры. — Мы на маяк идем.

— Так я тоже с вами.

— Зачем? — удивилась Олеся.

Виктор объяснил:

— Вы, Олеся, спешите к старику, чтобы узнать, где там бродит Гнат Бурчак, лейтенант торпедного катера? А я иду, чтобы самому взглянуть на дальний рейд. Сухопутная моя командировка кончилась, и меня снова направили на крейсер. Но он в море. Вот я и жду у моря погоды. Чем без толку ждать, лучше посмотреть, где крейсер. Может, сам угадаю, когда он причалит к берегу?

— А тебя старик пустит на маяк? — спросила Олеся.

— Вчера пускал.

— Так ведь это вчера было. А сегодня, может, и заартачится. Ты его не знаешь.

— Знаю. Но перед тобой, Олеся, он все двери откроет. Тут уж и я непременно прошмыгну… Вы своей красотой так ослепите ему глаза, что он меня и не заметит…

— Заметит…

— Но уже будет поздно, — лукаво прищурившись, вздохнул старшина. — Он сразу начнет рассказывать про свой маяк, а потом только увидит меня. Именно тут ему и нужна будет аудитория. Тогда уж он не погонит. Это не в его характере…

— Ох и хитрый ты! — засмеялась Олеся.

— Не точно, Олеся. Моряк не хитрый, а бдительный. Он должен все предвидеть, взвесить и найти выход из самого сложного положения. Этому нас постоянно учит море… Так вот, пошли, девушки… Нечего терять зря время.

Он взял их под руку.

— Подождите! Без цветов не годится, — напомнила Олеся.

— Ах, да! Цветы! Цветы! Будут цветы! — закричал Виктор и потянул девушек к цветочному киоску.

11

Все произошло так внезапно и неожиданно, что Олеся все еще не могла прийти в себя. Кровь на рельсах до сих пор стояла перед глазами. Выстрелы Гната, пугающе прозвучавшие среди ночи, звенели в ушах, словно колокол, который бил и бил тревогу. Над тихой бухтой и в глубине туннелей несся полный отчаяния крик запыхавшейся и побледневшей Искры, которая прибежала, тяжело опираясь на крепкую руку главстаршины Виктора Добрякова. Если бы не Виктор, неизвестно, чем бы все это кончилось. Ночь темная. Время позднее. Все люди спят. На улицах ни комендантских патрулей, ни дружинников. А женщина, потеряв сознание, истекала кровью на рельсах, по которым с минуты на минуту должен был пролететь курьерский из Москвы. Уже грохочет это в глубоком и холодном тумане, по которому уходят вдаль рельсы.

Мертво. Тихо. Безлюдно. Только маяк вспыхивает среди ночи, как вчера и позавчера. Две секунды яркого, слепящего света — и снова на одну секунду непроглядная тьма. Так каждый день говорит с морем далекий маяк. Но услышали ли выстрелы и крик на маяке? Наверное, нет. Выстрелы прозвучали на дне глубокого ущелья, и звук их мог докатиться до маяка только по оврагу. А маяк стоял на горе рядом с вечным грохотом и шумом морской волны и ветра. И поэтому Дмитрий Григорьевич всю ночь невольно прислушивался к морю, словно не верил умным радарам и электронным приборам, которые день и ночь прослушивали и просвечивали море до самого дна. Давняя привычка, приобретенная на маяке еще тогда, когда этих приборов не было, заставляла старика делать все так, как до войны. Смотритель должен был ловить в море огоньки кораблей, каждую вспышку световой сигнализации, каждый сигнал катастрофы, который может возникнуть на горизонте.

Так вот, на маяке спокойствие, наступившее здесь еще задолго до прихода обеих девушек и главстаршины Добрякова. Правда, спокойствие это чисто внешнее, потому что Дмитрий Григорьевич еле сдерживал себя, кусая посиневшие губы. Его заскорузлые, вечно сбитые пальцы гнули стальной прут, словно это был ивовый прутик, из которого плетут лукошки. Он слушал жену, глядя себе под ноги, и время от времени вздыхал.

Анна Николаевна, зная нрав мужа, рассказывала историю Павла Зарвы осторожно, сдержанно, стараясь не вывести старика из равновесия4 не взволновать его и без того износившееся сердце.

В комнате тихо и уютно. Пахнет лесным чабрецом и душицей. Это Олеся накосила у своей избушки душистой травы, которой теперь густо усыпан пол. Еще пахнет смолой, морскими водорослями, солью, йодом. Старик вдыхает эти запахи, время от времени посматривая в чистое окно, за которым раскинулся аккуратный дворик с буйно разросшейся акацией и высится каменная башня безмолвного маяка. Рядом с маяком вздымается длинное каменное строение, где находится запасная электростанция на тот случай, если вдруг наступят перебои в снабжении городской электроэнергией. Но даже если и эта, запасная, электростанция выйдет из строя, маяк все равно будет светить. Для этого у Дмитрия Григорьевича во второй половине дома наготове аккумуляторная станция. В высоких стеклянных посудинах залиты кислотой элементы. Они дают столько электроэнергии, что ее хватит не на один маяк. Вот и получается, что тут есть целых три источника света. И маяк никогда не потухнет, раз за ним смотрит Дмитрий Григорьевич Яворский, чародей и неизменный часовой морской стихии. Он так наловчился угадывать погоду, что куда тем синоптикам, которые рисуют розу ветров! Говорят — будет солнце, а на улице льет как из ведра. Пророчат с вечера бурю, а утром над ними смеется на море полный штиль. Дмитрий Григорьевич никогда не спешит со своим прогнозом. Даже в самый тяжелый шторм, когда на море не видишь ни горизонта, ни кораблей и никто не знает, когда этот шторм умается, старик спокойно объясняет: