Призрачный мир. Сборник фантастики - Мария Великанова

Третий день наступаем. Из целых танков – наш, командира батальона и лейтенанта Павлущенко. Из моего пополнения почти все погибли. Впереди за леском – деревня, где фрицы окопались, Глушки называется. Все эти деревеньки у меня в голове перемешались. Деревня – бой, едешь, стреляешь, гарь, дым, в танке угореть можно. Снова деревня – опять бой. Вот и завтра эти самые Глушки взять надо. Небось, у фрицев тоже танки есть. Лишь бы не «тигры».

Когда «тигр» где-то в километре тебя на прицеле держит – все, туши свет. Или молись, или из танка выпрыгивай прямо под трибунал. Потому что пушка у «тигра» нашу броню на таком расстоянии пробивает, как яичную скорлупу. «Бэмц!» Кто из экипажа сразу убит, кого осколками искалечило. Если еще и в бак с горючим залепило… Солярка горит, температура в танке, как в аду. А я – в самом невыгодном положении. Сзади – Васька-заряжающий, слева – Михалыч. Только после кого-то из них вылезти могу.

Хотя насчет выпрыгивания из целого танка это я просто так сказал. Не выпрыгнем мы, пока не подобьют. И уж тем более командир. Злой на фашистов наш Студент. Отчаянный.

Один раз на «тигра» нарвались. Выехал между домами – метров пятьдесят до него было. Т-34 ревет. По внутренней связи не слышно ничего от грохота. Командир ноги на плечи Михалыча поставил и давит, показывает, куда ехать. Вдруг – «тигр»! Не ожидали его. Вообще фрицев не ждали. Не вижу – ощущаю, как командир напрягся. Губы сжал. Кулак под нос Ваське сует, мол, бронебойный давай! А я сижу ни жив ни мертв. Чувствую, не только мы напряглись – весь танк сжался. Металл, он же как живой, свои соки имеет. Положишь на него ладонь – и понимаешь, как они там, внутри, бегут, будто кровь в человеке. К подбитому танку прикоснешься – труп трупом. А к целому… Я с ним и разговариваю иногда, когда никто не слышит. Михалыч, наверное, лишь усмехнется в усы, а Васька – тот сразу пальцем у виска покрутит. Командир очками блеснет и начнет пургу нести, которой его в институте научили. Антинаучно, мол, это все. Только я чего снаряды от масла очищать люблю? В них тоже металл живой. Они – словно часть нашего танка. Вроде как семена у дерева, но не жизнь, а погибель несут.

Скукожился наш Т-34, будто кожей гусиной покрылся. «Тигр» уже пушку развернул. Командир губы сжал и выстрелил прямо на ходу! Чувствую – летит снаряд. «Хлоп!» – фашист загорелся, башню в сторону повело. А потом как рванет! У меня руки ходуном ходят. Михалыч кричит: «Лейтенант!» Он чаще всего нашего командира только лейтенантом и называет. Михалыч – он такой. Еще на финской воевал.

– Лейтенант! – кричит. Даже заикаться перестал. – Мы «тигра» подбили!

Обошлось. Выжили. Только «тигров» я теперь боюсь – смертельно. Едва вижу – сразу руки дрожать начинают. Когда радиостанцию после боя чиню – успокаиваюсь. Особенно если еще и ладонь к танку приложить. Не хочу, чтобы нас завтра «тигры» ждали. А металла впереди – куча. Знаю. Слышу его.

– Равлик! – прохрипел командир. – Черт с ней, с радиостанцией. Ложись спать. Я подежурю. Завтра бой, отдохнуть надо. А ты и так – странный какой-то. Сидишь, губами шевелишь, будто с танком разговариваешь. Молишься, что ли? Ложись давай.

Ложусь. Укрываюсь брезентом. Равлик… Это командир мне прозвище такое придумал. На самом деле я – Павлик. Павел Жаба. Фамилия моя такая. По имени меня никто из знакомых никогда и не называл. В школе я был Жабой. «Жаба, к доске». «Жаба, опять ты урок не выучил». В училище перед самой войной – тоже Жаба, и все тут. Когда месяц на радиста-стрелка переучивали – Жаба! Ну, думаю, в экипаже тоже земноводным зверем буду. Хотя чего уж там – фамилия как фамилия. Бывают и хуже. Но в первый же день, когда нас, молодых, в экипаж собрали (один Михалыч из стариков был, весь его предыдущий экипаж погиб) командир меня Равликом окрестил. Сидели мы, отъедались после полуголодных пайков в училище. Гляжу – по танку улитка ползет. Я ее за панцирь схватил, поднес к глазам и говорю:

– Равлик-Павлик, высунь рожки.

– Что-что? – спросил командир наш новенький – лейтенант Григорьев. – Что еще за «равлик» такой?

– Дам тебе горошка… Это у нас в Украине так улиток называют, – улыбнулся я и аккуратно опустил равлика на лист лопуха.

– Эх ты, Равлик-Павлик, – сказал Григорьев.

За мной это прозвище и закрепилось. По-настоящему, так меня только мама называла, когда еще жива была. А командира мы Студентом зовем. За глаза, конечно, но он об этом знает. Когда только в часть явились, комбат нас принимал. Подошел к Григорьеву, а тот в строю стоит: шея длинная, уши торчат, очки такие круглые, интеллигентские. Ну, командир и спрашивает:

– Это что за студент такой?

А Григорьев:

– Никак нет, товарищ командир, аспирант!

Но для нас он Студентом так и остался. Зло Григорьев дерется, очень зло. Не щадит ни себя, ни нас. Всю семью его фашисты убили – и мать, и брата малого. А отец на фронте в сорок первом погиб. Думали вначале, что командир весь экипаж погубит. Но мы – в числе трех танков. Тех, что выжили. А сколько позади фашистов подбитых осталось – я не считал.

Эх… Лишь бы завтра не «тигры».

* * *

Сглазил! Знал же, что не надо каркать!

Первым подбили Павлущенко. Он справа под лесом шел. По центру – комбат. Слева – наш танк. И место открытое – не объедешь, не подкрадешься. Как на ладони все. Послали нас вперед, перед пехотой, ворваться в село и подавить огневые точки.

«Сынок, – сказал политрук Григорьеву, – понимаешь, надо! Ты уж не подкачай».

Надо – значит надо, тут ничего не поделаешь. Поможем пехоте. Первым делом мы два минометных расчета уничтожили, благо противотанковой артиллерии у фрицев не было. «Тигр» между хатами прятался. Подпустил танк Павлущенко поближе и, как в тире… Я только вскрик металла услыхал. Т-34 будто на стенку наткнулся, а затем башня от взрыва метров на десять отлетела.

– Вон он, лейтенант! Между д-домами, ч-черт!

Григорьев повернул башню – не электрическим приводом, вручную крутил – все премудрости во время боя из головы вылетели. Выстрелили мы – только нет «тигра», отъехал. Стена дома обрушилась, пыль от штукатурки столбом. Танк комбата куда-то выстрелил. Я тоже строчил из пулемета в сторону немцев. По кустам, домам, в божий свет… Лишь бы заглушить начинающийся страх.

Вторым загорелся танк комбата. Трое успели выскочить и катались по земле, сбивая пламя. Четвертый член экипажа остался обгоревшим трупом, высунувшимся из люка на башне.

Я смотрел на все словно глазами нашего Т-34.

По танковой броне щелкали пули.

– Бронебойным, заряжай!

– Бронебойным готово!

«Тигр» выехал нам навстречу из-за стены крайнего слева дома. Лоб в лоб. Не пробьем мы его броню на таком расстоянии. Я снял непослушный палец с гашетки. Все бесполезно. Знал же, что погибну от «тигра». Обидно все-таки. А чем ты лучше других, Равлик? Ничем. Я схватился за броню, царапая ногтями металл, словно пытаясь удержать его, укрепить перед выстрелом врага. Спрятаться за прочным непробиваемым панцирем. Выжить.

В детстве у маленького Равлика это хорошо получалось.

Я закрыл глаза.

* * *

Ночью снова стонал отец. Есть такая болезнь – позвоночная грыжа. Павлику она представлялась в виде большого черного паука, забравшегося под кожу и впившегося в позвоночник кривыми зубами. Павлик знал – утром снова придет отец Григорий, сухонький, в старой потрепанной рясе. Он скажет: «Ну-с, Андрей Николаевич, расслабьтесь», положит ладони на голую спину отца и будет долго сидеть, что-то бормоча себе под нос и глядя в потолок. Когда Павлик был совсем маленьким, как сейчас Аленка, он не понимал, почему этого чужого дядьку, от которого пахнет свечами и еще чем-то незнакомым, тоже называют отцом. Какой же из него отец? Отец большой, сильный. От него здоровски пахнет махоркой и начищенными сапогами. У отца есть наган, из которого он обещал дать пострелять, когда Павлик подрастет. У отца колючие усы и еще он – большевик! Даже тетушка Оксана, которая так и норовит огреть палкой пониже спины из-за краденых яблок, и та уважительно к отцу относится. Обязательно первой поздоровается.

Отец Григорий уйдет спустя час, сгорбившись, бросив на Павлика острый взгляд, от которого холодок пробежит по спине. Родной отец некоторое время полежит, потом, кряхтя, поднимется, распрямится, словно и не было никогда черного паука в спине.

В этот раз Павлик столкнулся с отцом Григорием в сенях – не удержался, выбежал во двор по нужде, а когда возвращался, то уткнулся лбом прямо в рясу.

– Ого! – сказал отец Григорий. – Экий ты, пострел, однако, шустрый. Ну-ка, посторонись.

Павлик прижался к поржавевшему умывальнику, пропуская гостя, зажмурился. Ладони легли на холодный металл. Железо поможет, защитит от дядьки. Вот сейчас… Ну… Отец Григорий остановился. Павлик открыл глаза.

– Лови, – сказал отец Григорий и кинул в него большую железную гайку.

Павлик поймал – не руками, мыслью поймал. Гайка повисла в воздухе, а потом, будто стесняясь своего поступка, со звоном упала на пол.