Четыре сестры-королевы - Шерри Джонс

– Симон прибыл ко двору пять лет назад по протекции Ранулфа и с тех пор неотлучно здесь, – говорит дядя. – Он упорно добивается влияния на короля и двор.

– Должно быть, действительно боек на язык, – замечает Элеонора.

– Смотри, как легко он вытянул у тебя деньги.

Элеонора усмехается:

– Не ты ли советовал мне подружиться с ним?

– И ты выбрала самый дорогой способ. Замок Лестера был заброшен много лет и сейчас кое-как восстанавливается. Графу нужны доходы – и немалые, – если он хочет его отстроить заново.

– Ему нужно жениться на богатой наследнице.

– Это его единственная надежда. К несчастью, нынче богатые наследницы – редкость. А Монфору нечего предложить, кроме красивой внешности и сладких речей.

* * *

Усевшись перед советом насупленных баронов, Генрих бросает выразительный взгляд на Элеонору: видишь, что мне приходится терпеть? Он прокашливается и начинает снова:

– Как правитель Германии и Италии, император Священной Римской империи является ценным другом Англии.

Примерно пятьдесят сидящих перед ним баронов начинают роптать. Некоторые скрестили руки на груди.

– Папа могущественнее императора, и он ненавидит Фридриха, – говорит седобородый граф Кент[28]. – Почему бы не последовать примеру французского короля и не сохранить в их споре нейтралитет? – Он качает кудлатой головой. – Как твой бывший наставник, Генри, я думал, что научил тебя с большей мудростью выбирать друзей.

– Теперь вы мне не наставник, сэр Хьюберт, а королевский подданный, – обрывает его Генрих. – И вы должны обращаться ко мне соответственно. – Он снова не сдержался. Пора вмешаться Элеоноре.

– Король уже заложил приданое за брак его сестры с императором, – говорит она. – Он сделал это с добрыми намерениями, уверенный, что вы признаете ценность Фридриха как союзника. Что он сделал не так?

– То, что заложил приданое, которое не может выкупить, – ворчит граф Кент.

– Так вы думаете, что союз ничего не стоит? – спрашивает Элеонора.

Он бледнеет:

– Этого я не говорил, госпожа.

– Тогда сколько же он стоит? Пять тысяч серебряных марок?

– Определенно…

– Десять тысяч? Двадцать? Или мы должны спросить, во сколько нам обойдется оборона, если император нападет? Потому что, если мы не заплатим, он нападет.

Встает Гилберт Маршал, граф Пембрук:

– Ваша Милость, не забывайте: ваша власть зависит от повиновения баронов. Мы не примем нового повышения налогов. Куда ушли деньги, что вы взяли с нас недавно? Разве они не предназначались на оплату приданого императрицы?

– Потрачены на свадьбу короля с иностранкой и ее коронацию, не иначе, – замечает Роджер де Куинси, граф Винчестер. – Мне говорили, на пиру подали тридцать тысяч блюд.

– Это сильное преувеличение! – возвышает голос Генрих. – А насчет того, что моя королева – «иностранка», то интересно бы выяснить, у кого из вас течет в жилах только английская кровь.

– Вы должны знать, что мы уже изошли кровью, оплачивая ваши глупости, – ворчит сэр Хьюберт.

Симон де Монфор, прислонившись к дальней стене, безразлично усмехается:

– Идеи становятся глупыми, едва придет срок платить. Когда король предложил союз с Фридрихом, этот же совет поддержал его.

– Это было два года назад, – сопит граф Винчестер, – а насчет брака он мог бы посоветоваться с нами, но он отдал руку леди Изабеллы без нашего голосования.

– Я виноват в том, что императору надоело ждать? – Генрих смотрит на Монфора, словно тот, а не он сам, король. – Пока бароны размышляли, он мог жениться на ком-нибудь другом.

– Совет в таком количестве не может собираться чаще. У нас много и своих дел, – говорит Симон. – Наш король вправе принимать спешные решения без нашего утверждения. Будь советников меньше – тогда другое дело.

Дав Генриху повод созвать Совет Двенадцати, Монфор удаляется в тень, и все о нем забывают, кроме Элеоноры. Ее золовка права: он действительно необычайно красив. Только глаза нарушают совершенство – не столько их разрез или цвет, сколько выражение. В них таится что-то жесткое, черствое. Холодное.

Генрих объявляет имена тех, кого он выбрал для совета, бароны безмолвствуют. Граф Винчестер не попал в список, нет и Гилберта Маршала, и Хьюберта де Бурга. Генрих выбрал тех, кто полностью его поддерживает, – во главе с дядей Гийомом.

Как только он доходит до конца списка, Роджер де Куинси начинает вопить:

– Королевское высокомерие не знает границ! Сначала он навязал нам королеву-иностранку без приданого и земель, а теперь ставит ее дядю-иностранца выше нас!

– Сэр Роджер! – ревет Генрих. – Мы посадим вас в тюрьму за повторное оскорбление королевы. А что касается ее дяди, Гийом Савойский хорошо послужил нам.

– Он уговорил вас нарушить клятву жениться на Жанне де Понтьё и наплевать на последствия! – выкрикивает граф Кент. – А взамен подсунул дочь обедневшего иностранца, не имеющего ни власти, ни влияния, чтобы принести пользу Англии.

– Теперь же мы слышим, что вы отдали на его попечение Ричмонд, – добавляет граф Винчестер. – Любой из нас мог сослужить вам такую службу. Но мы недостаточно экзотичны, всего лишь англичане.

Элеонора больше не может сдерживать себя:

– Скажите, сэр Роджер, вы когда-нибудь проводили время в императорском дворце? Как часто вы обедаете с папой? Вы можете явиться без предупреждения ко французскому двору и тотчас получить аудиенцию у короля?

Роджер скрипит зубами:

– Французские короли вторгались в наши границы и отбирали у нас земли наших отцов. Не представляю, почему мы должны питать к ним почтение.

– У вас не хватает воображения – вот почему вам нужно предводительство моего дяди. У него больше опыта в межгосударственных делах. И больше идей, как усилить влияние Англии, – больше, чем у всех здесь сидящих, вместе взятых.

– А его верность? Кому он предан? Англии или Савойе? – слышится голос графа Пембрука.

– Ваша сестра – королева Франции, – вставляет граф Кент. – Чьим интересам преданы вы, о королева?

У Элеоноры к лицу прихлынул жар:

– Я предана и всегда буду предана моему мужу.

– Хватит! – кричит Генрих.

Он соскакивает с трона, схватившись за рукоять меча, словно готовый силой проложить себе дорогу к двери. В его диком взгляде видно отчаяние, как у затравленного зверя. Снова вперед выступает Симон де Монфор, в самую гущу схватки. Он кланяется Генриху и Элеоноре, потом баронам, чье возбуждение ничуть не утихло от крика короля.

– Господа. Мой король и королева. – Он целует перстень Элеоноры, от чего по ее руке до плеча пробегает дрожь. – Не каждому так повезло – родиться в Англии. – Его голос звенит над головами, успокаивая всех. – Как вам известно, я родом из Франции. Да, наша королева и ее дядя прибыли к нам издалека. Но я, полагаю, выражу наше общее чувство, если скажу, что, когда мы впервые увидели зелень английских пастбищ и вереницы холмов, этот чудесный остров покорил наши сердца. Мы все англичане, как будто родились здесь, – а на самом деле даже больше, поскольку сами выбрали эту страну себе домом, а не получили случайно при рождении.