Любовь среди рыб - Рене Фройнд

— Ах, Мара, — сказал Фред, взяв себя в руки. Поцелуй витал в воздухе. Нехватка решимости держала его на весу, не давая осуществиться.

— Ах, Фред, — вздохнула Мара, когда тот оторвался от нее. Ее руки остались у него на плечах.

Они смотрели в воду на рыбок Мары и наблюдали, как снова и снова крупные гольцы вторгались в стаю гольянов, чтобы поохотиться.

— Их убивают во время любви, — сказал Фред.

— Такова природа.

— А какова наша природа? — спросил Фред.

Для нас любовь тоже опасна, думал он, мы стремимся к гибели, гонимые нашими тайными страстными желаниями. Должны ли мы от них отказаться, оттого что они неразумны? Или недостаточно мудры? Разве не для того мы приходим в мир, чтобы испытывать эти страстные желания, именно потому что имеем возможность их реализовывать? Или наоборот, мы приходим в мир, чтобы им противостоять, отречься от них? Религии говорят: отречься. Противостоять. Более приятные религии говорят: постичь, что все эти страсти суть иллюзии. Но как мы должны это постичь? И как отличить мудрость не делать что-то от страха не делать что-то?

— Разве природа любви смертельна? — переспросил Фред.

— Природа Мары такова, что она хочет есть, — сказала Мара.

— Мне нравятся голодные женщины. Давай поймаем хищную рыбу? Или это помешает твоим научным опытам?

— Время нереста уже прошло. Из-за дождей вода остыла.

В углу под дощатым навесом стояла удочка. В стеклянной банке рядом они нашли свинцовые грузила и крючки. С ловкостью, удивившей его самого, Фред подготовил удочку. Мара выловила с поверхности воды мертвого гольяна, который не выдержал трудностей размножения. Метод использования мертвой рыбки в качестве наживки оказался чрезвычайно успешным.

Хотя это, разумеется, было строго запрещено, они разожгли на берегу озера костерок. В конце концов, лесничий у них был знакомый, и они могли рассчитывать на его снисхождение. День был безветренный, но так и оставался серым, и они грелись у огня, вертя над ним свои прутья орешника, которые служили им шампурами для рыбы. Потом они ели — руками — и рассказывали друг другу истории, связанные с кострами, из времен их детства.

Однако радость продлилась недолго. Настроение у Мары испортилось. Она стала очень скупа на слова и на вопросы отвечала односложно.

— С тобой все в порядке? — спросил Фред.

— Мне пора уезжать, — ответила Мара.

— Ты можешь остаться здесь. И надолго, если захочешь, — сказал Фред.

— Я — это не я, — сказала Мара. Голос ее прозвучал как-то иначе.

— У меня тоже все запуталось, — успокоил ее Фред. — И то, что я — не я, я тоже отчетливо почувствовал пару дней назад. Самое крутое в этом то, что это так и есть. То, что мы считаем своим Я, ведь это всего лишь проекция взгляда, которым смотрят на нас другие. Со временем мы начинаем верить, что мы и впрямь та самая личность, за которую нас принимают. Мы верим, что должны продолжать играть ту роль, которую нам отвели другие. Еще хуже то, что мы верим, будто эта роль и есть мы!

— Так и есть, Альфред, — сказала Мара.

Когда он услышал, что она назвала его Альфредом, у него прошел мороз по коже. Мара встала.

— Завтра увидимся? — спросил Альфред.

Мара улыбнулась.

— Не провожай меня. Ненавижу драматические прощания.

Она протянула ему руку, поцеловала его в щеку и шепнула ему в ухо что-то очень милое.

А потом молнией взбежала по тропинке вверх к своему мопеду. Сверху она еще раз помахала ему рукой. В глазах ее блестели слезы. Когда Фред это увидел, он бросился вверх по склону. Но она уже уехала. Может, поехать за ней вслед? Но нет. Никаких сцен прощания. Никаких погонь и преследований. Все было так воздушно. Так невесомо. А как должно быть иначе?

Фред проплыл большой круг по Эльбзее. На гладкой поверхности воды отражались освещенные вершины скал, облака, темный лес. Фред вел по воде борозду, которая снова смыкалась за ним. Хорошо, что на воде не остается следов, подумал он.

Сидя на мостках, чтобы просохнуть, он думал о Маре, и его грудь вздымалась. Он тосковал по Маре. Мара.

В тот вечер Альфред Фирнайс снова начал писать.

За четыре часа он написал восемь длинных стихотворений. Выпил стакан воды, отдышался перед хижиной, а потом еще два часа переделывал стихи.

Он выпил стакан вина, свернул сигарету, еще раз перечитал стихи.

Годится, подумал он.

Может быть, это даже по-настоящему хорошо.

23 июля

Элизабет Хальбиг полночи была не в ладах с самой собой. Она была разгневана, да к тому же в печали, в отчаянии, она ругалась и ревела. А потом заснула как убитая.

Теперь, на заре, она точно знала, что делать. Она не станет писать по электронке, она позвонит. Да. Прямо сейчас.

— Алло, — сказала Элизабет, — это Лизи. Я больше не могу. У меня больше нет сил это терпеть… О’кей, через час.

У нее никогда не бывает времени, когда ей звонишь, подумала Элизабет-Лизи. Во всяком случае, для меня. Она достала договор из выдвижного ящика ночного столика. Договор, с которого и начались все неприятности. Он был вставлен в прозрачный пластиковый файлик. Договор был написан от руки. Хотя она знала содержание дословно, она перечитала его еще раз.

ДОГОВОР между Сюзанной Бекман (заказчица) и Элизабет Хальбиг (исполнительница)

1) Цель договора — подвигнуть автора, Альфреда Фирнайса, к сочинению стихов.

2) Срок исполнения договора — десять дней. Этот срок может быть продлен по договоренности.

3) Исполнительница получает фиксированную сумму из расчета 100 евро в день, а также возмещение расходов на поездку (деньги на бензин, на ночлег).

4) В случае, если вышеназванный автор напишет двенадцать или более стихотворений, исполнительнице полагаются премиальные из расчета 50 евро за каждое стихотворение.

5) Исполнительница обязуется сохранять втайне этот заказ и личность заказчицы.

6) Заказчица обязуется признавать псевдоним исполнительницы (Мара) и не выдавать ее истинную личность.

Берлин, 8 июля, подписи

И зачем я только подписала это, думала Лизи. Но они так много и так хорошо говорили на маленькой террасе Сюзанны на крыше, где сидели между лавровым деревцем и кустиками розмарина прямо в небе над Берлином. Ладно, я немного подвыпила, думала Лизи. Отговорка, которая никогда не проходила с ее мужем, уже давно бывшим.

Как бы то ни было, я сопротивлялась, думала Лизи и смотрела из окна на коров, жующих свою жвачку. Я ей так и сказала: «Сюзанна, это самая бредовая идея, какую я слышала в жизни».

8 июля

— Сюзанна, это самая бредовая идея, какую я слышала в жизни.

— У него депрессия. Или он перегорел. Или и то, и другое, — сказала Сюзанна. — Знаешь, Лизи, надо смотреть на это так: ты при этом спасаешь человека!

В этот теплый июльский вечер Сюзанна рассказала Лизи все, что знала об Альфреде Фирнайсе: о его юности в Вене, о его матери в доме для престарелых, о его бывшей подруге Шарлотте, телевизионной ведущей, которую Лизи, естественно, знала, поскольку не так давно минуло время, когда ее дочка смотрела детский канал. О нездоровой зависимости Альфреда от вина. О захламленной квартире и о мании уборки, которая охватила его в хижине. О его чудесных стихах. От которых она сама была в зависимости. В первую очередь в финансовой.

— У нас был такой успех с двумя сборниками его стихов, что я даже зазналась. Но не создала никакого запаса. Я расслабилась и позволила себе выпустить несколько книг, про которые знала, что они хотя и хороши, но никто их не купит. А потом внезапно поступили дополнительные требования по налогам, и это совпало с предоплатой будущих налогов.

— Попроси у брата, — сказала Лизи. — Он ведь богатый.

— Мой брат такой же банкрот, как и я, — возразила Сюзанна. — Он посадил на мель и профукал дело нескольких поколений. Я-то, по крайней мере, потеряла только свой собственный труд.

Лизи никогда еще не видела Сюзанну такой убитой.

— Дело всей моей жизни идет ко дну, — то и дело повторяла та. И, мол, оба ее сотрудника, и все авторы тоже пойдут ко дну. — Мой банковский консультант только и твердит, что про кризис и про тиски, — рассказывала издательница. — Мне приходилось очень сильно сдерживаться, чтобы его не ударить.

В качестве действия-заменителя она сделала большой глоток просекко и с хрустом разгрызла еще две хрустящие палочки.

— Если я издам новую книгу Альфреда Фирнайса, мне дадут какой угодно кредит.

— Это самая бредовая идея, какую я слышала в жизни, — повторила Лизи. — Кроме того, это не сработает, потому что именно такие вещи не так-то просто действуют. И ты знаешь это не хуже меня.

Сюзанна опять раскусила две хрустящие палочки.

— И, пожалуйста, прекрати так громко хрустеть. Это меня нервирует!