Элизабет Костелло - Джозеф Кутзее

— Спасибо, нет, а то я ночью не буду спать, — отзывается мать.

И затем, обращаясь к Арендту:

— Вы затронули очень важный момент. Да, у животного отсутствует самосознание в нашем понимании. Да, у животного отсутствует осведомленность о самом себе как о субъекте с собственной историей жизни — опять-таки по нашим представлениям. Меня волнует не это, а тот вывод, который мы делаем: «Они не осознают себя, следовательно…» Следовательно — что? Следовательно, мы вправе использовать их для своих нужд? Следовательно, мы вправе отнимать у них жизнь? Что такого особо примечательного в нашем самосознании? И почему убийство носителя этого драгоценного свойства считается преступлением, а убийство животного остается безнаказанным? Бывают такие моменты…

— А младенцы? — раздается голос Вундерлиха, и все головы поворачиваются в его сторону. — Младенцы не осознают себя как личность, и тем не менее убийство младенца считается самым тяжким злодеянием, гораздо более жестоким, чем убийство взрослого.

— Ну, и что отсюда следует? — вопрошает Арендт.

— Что вся дискуссия о сознании и о том, есть оно у животного или нет, не более как дымовая завеса. На самом деле мы просто выступаем в защиту себе подобных. Вот и получается: младенца не тронь, а теленок пускай идет под нож! Как вы думаете, госпожа Костелло, я прав?

— Не знаю я, что думаю. Что это такое — думать? Что значит понимать? Мне трудно объяснить это даже себе. Понимаем ли мы, каким образом устроена Вселенная, лучше животных? Иногда мне кажется, что понимание — это такая игра, вроде кубика Рубика: сложили вы всё как надо — и вдруг всё поняли! Это было бы вполне логично, если бы мы жили внутри подобного кубика, а иначе… Все молчат.

— Мне представляется… — начинает Норма, но тут Джон поднимается с места, и Норма, слава богу, умолкает.

Ректор, а за ним и все присутствующие встают.

— Великолепная лекция, госпожа Костелло, — говорит ректор. — Есть над чем подумать. С нетерпением будем ждать вашего завтрашнего выступления.

4

Жизнь животных

Сюжет второй: поэты и животные

Уже больше одиннадцати. Мать поднялась в спальню; Джон и Норма внизу, наводят порядок. После этого ему еще предстоит готовиться к завтрашним лекциям.

— Завтра пойдешь на семинар? — спрашивает Норма.

— Придется.

— Какая тема?

— «Поэты и животные». Во всяком случае, так обозначено в программе. Проводит встречу факультет английского языка и литературы. Предполагается, что будет много народу.

— Рада, что на этот раз она собирается говорить о том, что знает. Потому что ее философствование трудно переварить.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, хотя бы то, что она говорила относительно человеческого разума. По-видимому, она пыталась порассуждать о природе рационального, убедить аудиторию в том, что рациональное мышление есть всего лишь произвольная конструкция, созданная мозгом человека, и что у животных тоже есть свой «рациональный аппарат», созданный их мозговой деятельностью, однако у нас нет к нему доступа, потому что мы не владеем их языком.

— Ну и что здесь нелепого?

— Это все очень наивно, Джон. Все это упрощенный и уплощенный релятивизм, который может поразить разве что первокурсников. Ах ты боже мой! Уважение к коровьему представлению о мире; уважение ко взгляду на мир белки и так далее и тому подобное — до полного помрачения рассудка. Столько энергии тратить попусту, на возню вокруг уважения «взглядов» животных! Откуда же возьмется время на серьезные занятия?

— А тебе кажется, что у белки нет своего видения мира?

— Отчего же? Есть. Ее мир — это деревья, травы, погода, кошки, собаки, машины и белки противоположного пола; это оценка того, как все перечисленные объекты соотносятся с их главнейшим стремлением — стремлением к выживанию. И всё. Это и есть беличий взгляд на мир.

— И мы это знаем наверняка?

— Настолько, насколько позволяют сотни лет наблюдений. За весь этот период ничто в поведении белок не позволило нам прийти к иным выводам. Если белка и обладает еще какими-то интеллектуальными возможностями, то в ее поведении они не отражены. По своей сути мозг белки очень несложный механизм.

— То есть Декарт был прав, утверждая, что животное всего лишь биологическая машина?

— В широком смысле — да, прав. Теоретически мозг животного и механизм, стимулирующий работу мозга животного, — это одно и то же.

— А люди устроены иначе?

— Джон, я устала, а тут еще ты с дурацкими вопросами. Людям доступна высшая математика, они создают телескопы, делают сложнейшие расчеты, строят космические аппараты. Нажал кнопку — и бац! — робот уже на Марсе, точно там, куда его и рассчитывали посадить. Вот почему рациональное мышление отнюдь не игра, как полагает твоя мать. Разум дает нам реальную возможность познать реально существующий мир. Его действенность подтверждена на практике. Ты же физик, кому как не тебе это знать.

— Согласен, сила разума доказана. И все же можно предположить существование другой позиции, и согласно ей наше придумывание всяких вещей, включая и посылку робота на Марс, ничем не отличается от прыжка белки с целью ухватить орех. Может, мать имела в виду именно это?

— Но подобной позиции не существует. Знаю, я рискую показаться тебе сторонницей устаревших теорий, но ты меня к этому вынуждаешь: нельзя разглагольствовать по поводу разума и судить о нем, игнорируя его законы. Это еще не удавалось никому.

— Никому, кроме тех, кто принципу разумного не следует.

— Это уже из области французского иррационализма. Подобную мысль может высказать лишь человек, никогда в жизни не переступавший порога психиатрического лечебного заведения и понятия не имеющий о том, что такое субъект, который действительно принципу разумного не следует.

— Хорошо. Но сделай исключение хотя бы для Господа Бога. Он-то вправе занимать отстраненную позицию.

— В том случае, если Он и есть Высший Разум, то нет, не вправе. Ибо Высший Разум не может пребывать за гранью разума.

— Ты меня удивляешь. Ты и вправду высказываешься с платформы замшелого рационализма.

— Ты меня неправильно понял, Джон. Эту платформу изобрела твоя мать. Таковы условия, ею предложенные. Я всего лишь пытаюсь их соблюдать.

— Ты знаешь, кто не явился на ужин?

— Имеешь в виду пустой стул? Это Стерн, довольно известный поэт.

— Он не пришел в знак протеста?

— Уверена, что так. Ей следовало бы крепко подумать, прежде чем упоминать концентрационные лагеря и евреев. Я сразу почувствовала, как аудитория насторожилась.

Пустое место за столом действительно означало протест. Утром, отправляясь на занятия, Джон обнаруживает в почтовом ящике письмо на имя Элизабет Костелло. Перед тем как отвезти мать на семинар, он вручает ей конверт. Она быстро проглядывает письмо и со вздохом отдает ему.

— Кто этот человек? — спрашивает она.

— Авраам Стерн, поэт. Очень уважаемая личность. Он живет здесь с незапамятных времен.

Джон читает написанный от руки текст:

Уважаемая госпожа Костелло, прошу извинить, что не явился на ужин в Вашу честь. Я читал Ваши книги, знаю, что Вы человек серьезный, и у меня нет оснований сомневаться в искренности того, о чем Вы говорили на лекции. В ее основе лежит мотив «преломления хлеба» — древнейший библейский символ примирения. Ваш тезис, если не ошибаюсь, состоит в следующем: отказываясь «преломить хлеб» с теми, кто истреблял нас в Аушвице, мы не должны разделять его и с теми, кто истребляет животных. Для доказательства собственной позиции вы использовали расхожее сравнение судьбы евреев, уничтоженных в Европе, со скотом, который везут на бойню. По Вашей логике, евреи умирали словно скот, следовательно, можно сказать, что скотину уничтожают как евреев. Такую подмену понятий, такую игру слов я не могу и не хочу принимать. Вы неверно понимаете природу сходства; более того, я подозреваю, что Вы делаете это намеренно, а это уже святотатство. Человек сотворен по образу и подобию Божию, но это отнюдь не значит, что Бог имеет облик человека. Если с евреями обращались как с животными, это не означает, что с животными обращаются как с евреями. Подобная подмена понятий оскорбляет память погибших. Зарабатывать себе популярность на ужасах холокоста — прием дешевый и Вас недостойный.

Простите за прямоту. Вы сами сказали, что слишком стары для того, чтобы тратить время на пустую светскую болтовню. Я тоже человек далеко не молодой.

С уважением Авраам Стерн.

Джон доставляет мать на семинар, а сам отправляется на собрание. Оно тянется бесконечно, и на семинар в Стаббс-Холле Джон добирается лишь к половине четвертого. Когда он входит, мать как раз говорит, и он, стараясь не шуметь, усаживается возле самых дверей.