Конец игры - Душан Митана

По какому праву я стремлюсь сделать ее соучастницей моего преступления?

— Как раз сегодня у Яны выставка. Она прислала мне приглашение на вернисаж. Я так ждала этого дня, и вот… — Она махнула рукой.

Ну, ясно, Яна Гавьярова, теперь она еще ее начнет тыкать мне в нос, этого она не может мне простить.

— Ума не приложу, как ты мог предпочесть Гелену Янке…

— Смотри, не прослезись, — перебил он ее злобно. — Размажешь краску. Я пойду туда один.

7

Значит, у Янки вернисаж и она прислала матери приглашение, подумать только, в каких высоких кругах она вращается. И какие трогательные отношения наладились между ними и продолжаются уже долгие годы, в самом деле, сколько лет прошло с тех пор, как они встретились впервые? Двенадцать, тринадцать? Невероятно, как с тех пор все изменилось.

Тогда мать работала в канцелярии директора местной обувной фабрики (хотя сама-то она называла это более солидно — секретарь директора), отец преподавал в девятилетке,[26] Яна Гавьярова как раз окончила первый курс Института изобразительных искусств, а он приехал домой на свои первые студенческие каникулы. Впереди у него была курсовая работа: киносценарий…

Петер Славик, студент первого курса Института музыкального и театрального искусства, отделение кино- и теледраматургии, приезжает домой на каникулы. В течение учебного года он бывал дома редким гостем, и родители теперь с трудом узнали его. Отрастил волосы и бороду, и вид у него абсолютно богемный.

За обедом заходит речь о его занятиях, на столе — раскрытая зачетка, Петер насыщается рублеными котлетами под томатным соусом и рассказывает матери, как обстоят дела в институте.

— Вот видишь… нормальный зачет, ерунда, его любой подпишет, в общем-то это за участие… но получить его надо, иначе не переведут на другой семестр, а тут, видишь, зачет с отметкой, а это уже экзамен… видишь, пятерка стоит.

Он указующе тычет в зачетку ножом, и с ножа на ее страницу шлепается изрядная капля томатного соуса. Мать испуганно вскрикивает и вытаскивает зачетку у него из-под руки:

— Господи, что ты натворил? — Она в расстройстве смотрит на испачканную зачетку.

— Высохнет, — машет рукой Петер.

— Но пятно все равно останется.

Отец подшучивает:

— Слижи его.

— Размажется, — возражает мать.

— Дай-ка сюда, надо легонько. — Отец берет зачетку и потихоньку, осторожно, кончиком языка слизывает каплю томатного соуса. Мать с напряжением следит за ним и непроизвольно тоже двигает кончиком языка, словно хочет помочь ему. Есть, дело сделано! На зачетке сияет размазанное красное пятно. Мать в отчаянии:

— Размазалось! Что я говорила. Уж ты расстарался!

Отец вносит предложение:

— А если эту страницу вырвать? Думаешь, заметят?

— Думаю, да, — усмехается Петер.

— Н-да, бюрократы, правда? — Отец лукаво подмигивает ему — у него отличное настроение.

— Что же теперь? — горестно спрашивает мать. — Не исключат тебя?

— Может, оно само улетучится, — успокаивает ее Петер. — Положи в буфет, завтра посмотрим.

Мать вне себя:

— В буфет?! Такую вещь я положу в буфет! В секретер положу. Где сберкнижки. — А потом в нерешительности спрашивает его: — Послушай, а какая разница между экзаменом, за который ставят отметку, и этим самым, ну… зачетом, что ли, за который тоже ставят?

— Разница? Этого даже я не знаю. А вообще — все ерунда. Главное, чтоб было подписано.

— А у тебя все… подписано?

— Экзамены — да. До октября должен написать курсовую. Рассказ в пятьдесят страниц.

— И сам должен придумать?

— Разумеется.

— А откуда-нибудь списать нельзя?

Петер лишь снисходительно улыбается.

— Ну ясно, уж конечно бы докопались. Вот видишь, как тебе приходится терзать свою голову. Да еще такую заросшую. Небось знаешь — волос долог, ум короток. Остригся бы — дело бы веселей пошло. Петруша, миленький, ну исполни мое желание, если хоть немножечко любишь меня. Хотя бы бороду, бороду эту сбрей. Ты ж на Мафусаила похож. Что люди скажут. Мне и на улице-то стыдно будет показаться.

— Да не выдумывай, пожалуйста. Когда от автобуса шел, и то встретил двух бородатых.

— Они наверняка не из нашей деревни.

_ Ну да! Один из них был мой бывший математик.

Мать презрительно машет рукой:

_ Этот-то, прости господи! От него и ждать-то нечего! Жена от рака померла… А ты? Чего молчишь, будто воды в рот набрал? — накидывается она на отца.

— Раз не боится мочить ее в соусе, пускай…

У Петера и правда кончик бороды измазан в соусе. Он смеется:

— Ладно. Допекли меня. Побреюсь, но только один раз. Чтоб к октябрю отросла новая.

— Толковый разговор, — кивает отец. — Пускай мать отвяжется. Ночью все равно она бы ее чикнула. Ты же знаешь мать. Если что втемяшит в голову…

Мать раздраженно перебивает его:

— Вот как ты меня слушаешь! Ты ж всегда был упрямым бараном. Всю жизнь мы из-за тебя горе хлебали, а теперь, когда дождались справедливости и, казалось, могли бы малость оправиться…

— Прекрати! — обрывает ее отец, но мать уже закусила удила.

— Не дождешься! Уж хотя бы ради Петера. Глянь, на что он похож. Обросший, худой, ни дать ни взять побродяжка. Того и жди, что с интернатской пищи язву желудка схлопочет. Да и вообще, кто знает, что он там выкаблучивает, один небось, без пригляда. Не беспокойся, я-то знаю, что в этих общежитиях творится. Взять хоть, к примеру, Краличкову Еву. Год назад поехала учиться, вроде бы на юриста, а уж с брюхом ходит. А старикам думай, кому на шею ее повесить. А ты со своими заслугами до конца дней так и будешь торчать в занюханной деревенской школе…

— Ну хватит! — взрывается отец. Он уж всерьез начинает выходить из себя. — Я обыкновенный сельский учитель, мое место здесь и нигде больше. Ты права: лучше до конца дней торчать в занюханной деревенской школе, чем быть чинушей, протирать штаны и копаться в пыльных бумагах. Здесь я родился, здесь мне хорошо. Ничего другого мне не нужно.

Но его слова только подлили масла в огонь.

— Конечно! Тебе хорошо! Тебе ничего другого не нужно! Но что мне нужно, тебе всегда было до лампочки. Ты большой герой, а на меня тебе плевать.

— Черт дери, чего ты ешь меня поедом! Чего тебе тут не хватает? Чего тебе делать в этой Братиславе? На старости лет вздумала столичной дамочкой заделаться?

— Ты за меня не волнуйся. Я работу где хочешь найду. С моими знаниями и опытом…

— Ну, конечно, из-за тебя все передерутся. У тебя ведь четыре класса городской,[27] а двадцать лет назад ты умела печатать и стенографировать…

— Что?! Умела? Умею, слышишь, ни машинопись, ни стенографию я не забыла. А иначе, как бы я работала секретарем директора? И печатать умею и стенографию знаю, заруби себе на носу. Конечно, если бы это зависело только от тебя, я б давно забыла, как меня зовут. Я постоянно тренировалась, слышишь, набивала руку, чтобы не потерять сноровки. Все эти годы, да еще и тогда, когда работала уборщицей в ГНК,[28] украдкой, в пустой канцелярии, упражнялась в машинописи. Ты же не знаешь, как мне жилось, когда ты, герой, валялся по тюрьмам… Еще и правописание пришлось изучать, оно ведь сильно за эти годы изменилось. А почему я все это делала? Потому как верила, что все же когда-нибудь дождусь справедливости, верила, что когда-нибудь правда выйдет наружу, а ведь могла бы с тобой и развестись, слышишь… — Мать осекается. Неуверенно смотрит на отца, словно проверяет, не переборщила ли.

Отец говорит холодно:

— Отчего ж ты этого не сделала? Я сам тебе предлагал.

Мать всматривается в отца, в глазах дрожат слезы. Маленькими кулачками она начинает тузить его в грудь.

— Ух ты, арестант несчастный.

Отец хватает ее за запястья и слегка притягивает к себе. Улыбается, мать кладет голову ему на плечо.

— В чем, собственно, дело? — удивленно спрашивает Петер.

Отец что-то бубнит в ответ, а мать объясняет:

— Зовут его в Братиславу, а он не хочет.

— Я еще не сказал последнего слова, — отзывается отец и успокаивающе гладит мать по голове. — Сказал, что должен как следует все обдумать.

Мать резко отстраняется от него.

— Ты до самой пенсии будешь думать. Предложили тебе, а станешь мешкать с ответом, другой зацапает это место, более ушлый. Думаешь, только тебя ждут?

— Конечно, не ждут. Сама же говоришь, хватает и более ушлых, — смеется отец.

Мать снова трясет от злости:

— Знаешь, кто ты? Обыкновенный мозгляк. Я скажу, почему ты не хочешь ехать туда. Потому что боишься — не сдюжишь! Как всегда. И оттуда ты ушел, потому что боялся. Настоящий мужчина не перейдет по собственной воле из полномочного представительства[29] сюда, в Горный Лесковец. И теперь трусишь. Тебя уже на лом пора, вот что!