Полигон - Александр Александрович Гангнус

открывая и закрывая рот, начал торопливо, судорожно, не попадая, запихивать ноги в башмаки. Похоже было, что за стеклами очков блестело что-то вроде больших мутных слез.

— Спасибо, спасибо, ребята, — прыгающим голосом хрипло пролаял он. — Спасибо, соратнички. Отплатили за все, не поскупились. А мне что, больше всех надо, что ль? У меня тоже свой хлеб есть. И пошли вы все…

Он выскочил, хлопнув дверью так, что дом заходил ходуном. Все трое смотрели ему вслед. Света непонимающе (она вышла на секунду на кухню, не слышала всего диалога, все было мирно, и вдруг — трах, бах, да и мужчина в слезах — зрелище малопривычное). Вадим — изумленно. Женя безмятежно, даже лучезарно.

— Плачет? — Вадим все же не верил собственным глазам.

— Конечно же плачет, голубчик Вадим. А что делать бедному, беззащитному начальнику, когда его обижают злые, нехорошие подчиненные? Только плакать. Другого выхода нет. Ты уж, Света, извини, что я предоставил тебе возможность присутствовать при столь душераздирающей сцене.

Минуты две чаепитие продолжалось в молчании.

— Жень, а может, Валерий Леонтьевич прав? — вопрос задала Света, и Женя в удивлении воззрился на нее. — И правда, что-то интриг много, а прогнозом — вы же сами с Эдиком говорите — никто не хочет заниматься. Но и мы ведь не занимаемся.

— Да, Жень, — поддержал жену Вадим, — похоже, и не собираемся заниматься. А тогда странно: зачем все эти планы и интриги?

Женя сидит на курпаче, на своем обычном месте, у стены, ноги по-турецки, вернее, по-йоговски, под себя, стриженая голова откинута к стене, чистый без морщин выпуклый лоб сияет, отражая свет электрической лампочки, глаза полузакрыты, улыбается таинственной снисходительной улыбкой.

— Товарищи не понимают. А не понимают, потому что сваливают в одну кучу совершенно разные вещи. Первое. Для чего мы здесь?

Вадим и Света переглянулись. Как ни странно, в двух словах на этот вопрос ответить было нельзя.

— Товарищи не знают! — Женя поднял указательный палец. — Вернее, забыли. Так вот. Если отбросить в сторону всякие мелкие, несущественные различия, мы все здесь для одного: чтобы хорошо, свободно пожить, делая только то, что хочет душа, — и ничего больше. Там, в Москве, у нас этого не было, и потому мы устремились сюда. Возражения будут?

И опять супруги Орешкины, переглянувшись, промолчали. Возразить хотелось. Но, как это часто бывало, лютиковские формулировки, интуитивно неприемлемые, содержали нечто, что оспорить было трудно.

— Так. С этим ясно. Второе. Что нужно для осуществления нашей величественной цели? Нужны некоторые усилия, некая предварительная возня, обустройство, расчистка плацдарма. Это то, что ты, Света, именуешь интригами.

— Если интрига становится основной формой деятельности, то где уж тут свободе…

— Согласен, — не дал договорить Вадиму Женя, — Именно поэтому я, как только выясняется, что начальство, обещавшее нам все, лезет в кусты, первый даю отбой. Раз полный эдем в сжатые сроки неосуществим, в интриге отпадает надобность. Захотим — уедем. Не захотим — построим свой, маленький эдемчик в масштабе нашей веранды, раз в масштабе обсерватории не выходит. Нас трое, и, пока мы вместе, нас пальцем никто не тронет. И третье. Прогноз. Да кто ж мешает тебе, Света, и тебе, Вадик, заниматься прогнозом, если это и есть то, чего в сей секунд жаждет душа. Да ради бога. Если же вам стало жаль Эдика или Саркисова с их якобы заботой о прогнозе, то выкиньте это немедля из головы. Начнем с того, что они в него не верят. Ну, это правильно. Читал мою доблестную диссертацию? Хе-хе. Вероятность — да, а детерминированный прогноз… Тогда-то там-то столько-то баллов. То же самое, что точно рассчитать траекторию электрона. Миф. Но требуют именно такого. И деньги дают — под такой прогноз. И он им, хоть они в него и не верят, нужен, чтоб получать — людей и деньги. Мне он совсем не нужен, так я хоть не мешаю людям, тем, кто в эту химеру верит. А они? Вон в ущелье Помноу знакомец мой старый Хухлин. Он верит и готовит сейчас большой эксперимент по прогнозу такого именно рода. Ну, о сути говорить не будем, по-моему, пустой выпадет номер. Но эксперимент масштабный, под личным контролем вице-президента академии, совместно с физиками — Институтом энергетических проблем. Саркисову строго-настрого велено поддерживать. Так Хухлин чуть не каждый день начинает с того, что приезжает ругаться с Саркисовым и Жилиным, — тянут и подводят с транспортом и со снабжением, как только могут. И все потому, что Хухлин — вне хозяйства Саркисова, он сам по себе, а значит, его успех — если он будет, н е  н у ж е н, даже вреден. Поняли? Вот так здесь радеют о прогнозе. Кстати, если тебе, Вадик, интересно, съезди в Помноу, к Хухлину, посмотри, что там делается. Отвлекись.

На все, что говорит Женя, Вадим привык делать некую скидку. Сейчас Женя раздражен, зол на Саркисова и Эдика и, не исключено, преувеличивает. В другой раз — и тому были примеры — в хорошем расположении духа выскажется значительно мягче, теплей, во всяком случае, без этого обнаженного цинизма. В то же время Вадим не раз уже имел случай убедиться: за подобными беспощадными оценками что-то есть. Женя весьма наблюдателен и очень чутко регистрирует человеческие слабости. Именно слабости — достоинства его интересуют значительно меньше. Как правило, он и в достоинствах ищет подоплеку — корысть или слабость. Во времена «симбиоза» с Женей — на холостяцких московских снимаемых квартирах, а потом и на двух службах — Вадим часто убеждался: привычно, с ходу сформулированные Женей для некоторых типажей острые ярлычки-характеристики часто — не всегда, но часто — оказывались в целом близкими к тому окончательному суждению, которое формировалось в Вадиме годами — с увлечением и разочарованиями, сомнениями и терзаниями — «бесполезной тратой нервной энергии», по выражению Лютикова. И все же целиком перейти на Женин обычай с ходу сортировать людей и тем экономить энергию, Вадим не смог и не захотел. Обычай этот сводился, по сути, к разделению человечества на немногочисленную «элиту», действительно внутри себя сложную, многообразную, «системную» в развитии и проявлениях своего «я», — сюда Женя относил конечно же себя, очень милостиво — Вадима, еще двух-трех людей из своей биографии и десяток знаменитостей из мировой истории — и прочих. Этих прочих Женя непринужденно рассовывал по полочкам несложной своей классификации «по зверотипам» — из кошек, из свиней, из птиц — изредка, если уж Вадиму весьма наглядно удавалось ткнуть его носом в какие-то явные несоответствия, лишь соглашаясь перекинуть спорный типаж с одной полки на другую. Так или иначе, Женины откровения в тот вечер всерьез расстроили Вадима и Свету, после ухода Жени они некоторое время удрученно молчали. У обоих ворочались в головах сомнения: может быть, «влипли» они —