Небесные ключи - Дара Богинска

— Страшный сон, — прохрипела Чонса. Шорка подняла на неё глаза. В них отразился затеплившийся огонь — янтарный, как её радужки. Она наклонилась, раздувая трещащее от сырости полено, чередовала глубокие вдохи со свистящими выдохами и словами.

— Это не сон, леле. Я думала, они не смочь сюда, но… Скоро будет уходить. Скорее, чем у него вырасти нога.

«Леле». Малыш.

Она шутит. Мир рушится, твари — реальные ужасные твари из страшных сказаний прошлого! — заполоняют небеса и землю, а она шутит. Чонса обхватила голову руками, пытаясь собрать рвущиееся в клочья сознание. Задержала дыхание. Заставила своё сердце замедлиться прежде, чем оно сломает ей солнечное плетение, и начала думать. Отставить эмоции в сторону, уйти в Извне, не покидая тело — то, чему учили её в малефикоруме почти что с рождения, и сейчас эти знания наконец пригодились.

— С этим был мужчина, — тихо пробормотала она, — Этот мужчина…

— Такой как ты?

Чонса не ожидала, что она её услышит и вступит в диалог.

— Мама запрещала мне говорить с незнакомцами, — почему-то сказала малефика неприятным язвительным тоном.

Шорка рассмеялась, ставя котелок на огонь. Против воли Шестипалая всмотрелась в её лицо, в ворох спутанных грязных волос до пояса, в быстрые движения рук. Шорка была спокойна, не дрожала, и её бесстрашие было заразительным.

Южане — странный народ с нездешней красотой: смуглые, черноволосые, круглоглазые, хрупкие. Смотреть на них было приятно, но они ненавидели бринморцев так же, как луна завидует солнцу. На войне они творили страшные вещи, а после неё продолжили — с пленниками и местными. Больше всего южане не любили тех, кто делил веру в Доброго бога или язык с бринморцами. Правители Шора уверяли, что это исключительные происшествия, и виновных судят по закону, но чем ближе было окончание перемирия, тем более тревожные слухи достигали Канноне. Усугубляло всё то, что власть в Шоре раскололась на правящую монархию и самопровозглашенное правительство. Император поддерживал старые законы, его противники же были готовы принять бринскую веру в Доброго бога. И без того натянутые отношения с Бринмором трещали по швам; там, где швы расходились, наружу лезла злобная и кровавая человеческая порода.

Если что и погубит этот мир, то гордыня и алчность, а не угроза черного безумия, подумала Чонса.

Однако у неё были поводы не верить добрым намерениям шорки, пусть и такой чудаковатой, как эта змееглазая. Шестипалая не любила шорцев, а шорцы настолько отвечали взаимностью, что во время войны дали ей прозвище одной из своих то ли богинь, то ли демониц, Тамту. Насылающей кошмары людоедкой, если Чонса все правильно помнила.

Впрочем, теперь всё это не имело значения. Если хотя бы часть её видений была истиной, миру пришел конец. Всему миру, а не только тому, что едва установился между их державами. Забавно, что они оказались одинаково хрупкими.

— Так я незнакомка? Я, леле, твоя лучшая подруга, сестра и мать. Как твоя головешка? Не болит?

Чонса припомнила боль, с которой она проснулась впервые. Воспоминания казались подернутыми красным туманом, сейчас почти полностью рассеившимся. По сравнению с той болью текущий зуд в костях и тошноту можно было игнорировать. Что бы не сделала с ней эта ведьма, оно помогло.

Дрожа, малефика подползла ближе к огню и заглянула в лицо своего спутника. Капли пота на лбу Джо казались потекшим белым воском. Он никогда не был таким бледным. Мальчишка не стонал, только дышал тихо и будто сквозь зубы. Даже без сознания его терзали боли, и Чонса не посмела одернуть покрывало, чтобы посмотреть на искалеченную ногу, которую «откусила река».

— Слушать меня, Чонса, — проникновенно сказала шорка, мешая варево, которое успела поставить на огонь, — Тут было безопасно. Там, — ткнула она вверх пальцем, — нет. Твари жрут, люди бегут. Толпы людей на дороги…

Она бегло и понятно изъяснялась на бринморском, если бы не напевный акцент и манера говорить, ломая склонения.

— А отчего ты не пошла с ними?

Южанка пожала плечами и села, скрестив ноги.

— Не люблю людей.

— В этом мы похожи.

Она снова рассмеялась, тихо и бархатисто. Красивый смех. Да и женщина была невероятно эффектной: округлые скулы, тяжелые веки, густо подведенные по южному обычаю чем-то маслянистым и чёрным, чудаковатая ухмылка на пухлых губах, волосы, напоминающие Чонсе чёрную гриву пещерных львов. Еще бы шорка мылась чаще, чем случается конец света…

Чонса положила ладонь на грудь своего спутника. Чувствовать дыхание Джо было приятно. Наверно, подумала она, начинаешь ценить звук дыхания и смеха, услышав вой смерти и страха.

— Как он?

— Сильный. Справится.

— Ты помогла нам. Почему и… ценой чего?

Девушка покачала головой с видом совершенно расстроенным.

— А чего нет? Вам — помощь. И вы здесь. Это — хорошее место.

Она показала пальцем за спину Чонсы. Девушка медленно обернулась и заметила в стене, у которой они прятались, выдолбленную табличку. Похожее Чонса видела в старых криптах близ Канноне — ветхие скелеты лежали в нишах, вырубленных в подземелье. Крупные камни чередовались с черепами и словами на древнем брине. Имена, даты, предсказания и слова молитв. Тогда она подумала, что это похоже на кладовку каннибала со вкусом к древнему вину и белой плесени. Но тот некрополь мог быль этому месту прапраправнуком — как и руинам Йорфа.

Шестипалая догадывалась о назначении этого крупного монолита перед стеной, о том, зачем на камне желобки и что значат оплывшие свечи на нем, смешанные с бурыми подтеками. Здесь Джо лишился ноги.

Здесь эта ведьма пряталась.

Она вспомнила слова медовара — «находят то собачку, то козочку». Чонса посмотрела на незнакомку уже другим взглядом. В чей череп была вдета свеча на жертвеннике? Кто еще видел эту табличку и пытался прочесть древние буквы в попытке понять, из-за чего умрет?

Во взгляде малефики заинтересованности было столько же, сколько опасения.

— И всё же? Что я должна тебе?

— Допустим, я добрая колдунья, — все-таки ответила ей южанка, после чего печально подняла взгляд, — А за это… За это ты мне отдашь его дивные штучки. Эти, — она потянула себя за мочки и показала на Джо кивком.