Галльская война Цезаря - Оливия Кулидж

Для этой цели подходящим человеком был бы Дивициак с его друидскими связями, поскольку друиды имеют в Британии большую власть. Но как раз в это время он умер. Я так никогда и не узнал, как именно это произошло: галлы легко возбуждаются и распространяют самые невероятные слухи, поэтому человек, который не знает их хорошо, не может отделить вымысел от правды. Как бы то ни было, Дивициак умер. Это увеличило власть его брата Думнорикса, хотя главные должностные лица эдуев были тогда верны Цезарю. Тем временем место Дивициака на советах Цезаря занял Коммий, которого Цезарь сделал королем племени атребатов.

Коммий отправился послом от Цезаря в Британию – и пребывал от этого в восторге. У него был такой же сангвинический темперамент, как у самого Цезаря, и он был прирожденным политиком. В качестве сопровождения он взял с собой тридцать конников в полном роскошном снаряжении – застежки, плащи, длинные мечи, богато украшенные щиты и шлемы с гребнями в виде кабанов. Цезарь дал Коммию небольшой корабль с моряками-галлами.

На нем Коммий весело отправился в путь, поскольку был убежден, что вожди Кента (это та область Британии, которая ближе всего к Галлии) охотно покорятся. Цезарь простился с ним на берегу, а Волусен во время прощания плюнул вслед Коммию в океан и пробормотал:

– Надеюсь, что кентские вожди нападут и сорвут с вас все эти расписные наряды. Я бы не стал верить новостям от лгуна-галла. Если бы я хотел узнать, где и как высадиться на тот берег, я бы отправился сам и выяснил это.

Он не дал себе труда приглушить свой голос, чтобы эти слова не были слышны, и заслужил от Цезаря замечание, которое заставило бы присмиреть большинство людей, но не Волусена. Он выслушал Цезаря спокойно, но при этом всеми возможными способами показывал, что не изменит свое мнение.

Шло время, а новостей от Коммия все не было, и Цезарь терял терпение. Кентские вожди вовсе не хотели, чтобы Цезарь появился в их стране, и, вероятно, присылали послов для того, чтобы удержать его от похода. То ли по этой причине, то ли из-за переменчивого, как у галлов, нрава они окружили Коммия и его свиту и бросили их в тюрьму.

Цезарь не был расположен ждать дальше, поскольку подходящее для войны время года уже заканчивалось. Когда новости от Коммия так и не поступили, он послал за Волусеном и сказал:

– Я хочу узнать, где и как высадиться на тот берег. Вот теперь отправляйся и выясни это.

Волусен ничуть не был захвачен этими словами врасплох – не такой это был человек.

– Пусть мне дадут галеру, – заявил он. – Весла намного надежней, чем ветер. А кому нужно, чтобы мне отрезала путь назад целая стая кораблей, которую они пошлют в погоню?

Цезарь согласился с этим.

– Ты не должен сходить на берег, – предупредил он Волусена, – это разведка, а не набег. Если ты не можешь видеть берег с галеры на милю или две в глубь страны, значит, это место не подходит.

Волусен кивнул:

– Необходим открытый берег, над которым не господствуют скалы. А за ним в глубь страны плоская равнина без болот и густого леса, над которой не господствуют холмы. Если мы сойдем на берег, нам понадобится надежный лагерь, чтобы охранять наши корабли.

Цезарь посмотрел на него, немного приподняв брови, что было у него признаком интереса, но сказал лишь только:

– Когда ты отплываешь?

– Погода подходящая. Когда будет готова галера? – ответил Волусен.

Этот разговор пересказал мне сам Волусен, и, вероятнее всего, он ничего не упустил в своем рассказе. Как бы то ни было, галера уже была наготове и отправилась в путь тем же вечером с таким расчетом, чтобы достичь британского берега на рассвете. Волусен плавал три дня и новости, которые он привез, оказались интересными. Напротив нас, как мы видели, были меловые скалы. Они тянулись на много миль вдоль берега в обе стороны, только где-то были низкими, а где-то повыше. Правда, их прорезали маленькие заливы, но это были всего лишь складки каменной гряды – узкие долины, над которыми господствовали либо горы, либо сильно пересеченная, неудобная для нашей галльской конницы возвышенность чуть дальше от берега.

Все это Волусен увидел, когда с риском для себя заплывал в устья этих узких заливов, надеясь лишь на то, что гребцы сумеют удержаться на безопасном расстоянии и этим уберегут его от неприятных неожиданностей. Его, конечно, заметили с берега, и он мельком разглядел группы местных жителей, собравшихся, несомненно, для того, чтобы схватить его, если он высадится на берег. Однако никто не выплыл в лодках, чтобы отрезать ему путь назад. Проплыв на запад вдоль берега Ла-Манша, Волусен обнаружил большой и просторный залив, который делили на части острова и топкие, как болото, мели и над которым господствовали покрытые лесом плоскогорья. Посчитав, что это не лучше, чем меловые утесы, он повернул обратно к устью реки Темзы и снова проплыл мимо утесов, чтобы посмотреть, где они кончаются. И был вознагражден за труды, увидев по меньшей мере семь миль гладкого берега, покрытого галькой, за которым была открытая местность. Он проверил, можно ли встать там на якорь, заметил, что недалеко от этого места была большая песчаная мель, которую нужно было обходить, а также измерил величину приливов и отливов. Кроме того, Волусен отметил то, о чем должны были знать наши моряки-галлы, а именно: в Ла-Манше есть приливное течение, которое движется по этому проливу на юго-запад при отливе, а потом – в обратном направлении во время прилива. Это движение воды было очень важно для нашего флота. Однако, как я уже сказал, мы не знали о нем ничего: большинство наших моряков были из провинции, а те, кто был родом из этих мест, любые сведения давали нам неохотно. К тому же их не спрашивали о том, про что ни у кого не было причины спросить.

Когда август близился к концу, мы наконец отплыли. Восемьдесят парусных кораблей несли на себе наших легионеров. Лучники, пращники и камнеметные машины находились на галерах, которые были меньше и представляли собой ладьи без верха и с одной скамьей для гребцов. Конница была послана грузиться на корабли за восемь миль от этого места: там стояли восемнадцать парусных судов, которые не смогли присоединиться к нашему флоту из-за встречного ветра. Мы отправлялись в путь без тяжелых вещей и с малым запасом продовольствия, поскольку Цезарь рассчитывал, что первое время армия будет жить за счет местных ресурсов. Он всегда высоко ценил быстроту передвижения.

Мы отчалили уже в темноте, около одиннадцати часов вечера. Цезарь поднял на своей галере сигнальный фонарь, мы поплыли вслед за ним, разбившись на отряды, и каждый из наших начальников поднимал свой знак. На море уже пять часов продолжался отлив, поэтому течение было направлено против нас почти до рассвета. Однако отлив помог нам: он очистил от воды мыс и дал нам возможность оказаться достаточно далеко в море прежде, чем мы повернули на север. Двигались мы с большим шумом: скрип фалов, крики-приказы, треск весел в уключинах. Когда наши солдаты бросали вниз свои щиты и пытались усесться на своих тесных местах, громкий стук и звон разносился далеко над поверхностью воды. Весь гарнизон, оставленный защищать порт, стоял на берегу, и мы громкими веселыми криками прощались со всеми, кто оставался. Те из нас, кто был не слишком сильно зажат соседями в этой тесноте, вглядывались в темноту за бортом. Луна садилась, но была почти полной. Хотя спереди ее загораживало тонкое облако, вода блестела под ее лучами, и более темные предметы были видны на фоне этого блеска. Палуба качалась под нами. Мы уплывали из гавани в открытое море. Маленькие сигнальные фонари двигались вперед, и мы двигались за ними, спрашивая себя, куда мы уплываем, сколько времени пробудем там и кто сложит свои головы на краю мира.

Когда наступило утро, мы тащились по морю уже без всякого порядка. Хотя теперь течение было на нашей стороне, так как ветер изменил направление, парусные суда отстали от нас. Цезарь был на одной из галер, уже стоявших на якоре под британскими утесами, и смотрел вверх – на вражеские отряды, которые наблюдали за нами оттуда и были нам хорошо видны. Мы прождали три или четыре часа; за это время Цезарь созвал своих офицеров на военный совет на борту своей галеры. Когда они все собрались, мы проплыли еще на семь миль дальше – к открытому берегу. Пока мы плыли туда, войска противника двигались по берегу параллельно нам.

Бритты – хорошие бойцы. Большинство из них носит кожаную одежду, хотя вожди одеваются в ткани, как галлы. Выходя на бой, бритты окрашивают свои лица в синий цвет то ли из-за какого-то суеверия, то ли для того, чтобы напугать врагов. Второе им часто удается: в этом виде они напоминают каких-то призраков из мира мертвых. Воин-бритт сражается копьем, которое дополняет щит, иногда длинным галльским мечом и носит при себе нож. Конница у бриттов плохая, поскольку их лошади очень мелкие, просто жалкие коротышки. Возможно, по этой причине вожди бриттов предпочитают сражаться на двуконных колесницах. Нашим солдатам, которые к этому не привыкли, колесницы показались огромными и грозными. Они отличаются прочной конструкцией и движутся с удивительной скоростью даже по труднопроходимой местности. На каждой из них находится возница, который не участвует в сражении, и воин, который очень быстро и ловко прыгает вперед на дышло, чтобы метнуть свое оружие, или соскакивает на землю и сражается пешим. Когда он делает это, возница разворачивает колесницу, отъезжает на край поля боя и стоит там, готовый к быстрому отступлению или преследованию противника. Таким образом, колесницы дают сразу и те преимущества, которые есть у конников, и те, которые есть у пехотинцев, вот только возница очень уязвим.