Преступление и наказание в английской общественной мысли XVIII века: очерки интеллектуальной истории - Ирина Мариковна Эрлихсон

характером более напоминающая мужчину, нахальная и невоздержанная на язык, а мягкость, приличествующую ее полу, она сменила на грубость отпетого разбойника. Преступная деятельность Энн закончилась вечером 7 июля 1751 г., когда она ограбила некую Марту Элгар на 15 шиллингов, а та отыскала и опознала ее.

Аналогична, с отдельными нюансами преступная биография Маргарет Харви, ирландки родом из Дублина. По данным «Календаря», она получила хорошее воспитание, рано вышла замуж, но, не выдержав ревности и побоев, сбежала с любовником, который ее бросил и оставил без средств к существованию. Маргарет стала проституткой и воровкой: украв у джентльмена золотые часы, она была схвачена с поличным и приговорена к повешению. Она надеялась, что казнь заменят транспортировкой в колонии и даже подавала жалобу в суд. После отказа она одурманила себя принесенным подругами бренди и 6 июля 1750 г. умерла в состоянии алкогольного беспамятства[275].

Выводы и размышления, несомненно, полезные для читателей обоих полов, которые предлагает составитель «Календаря» не представляются оригинальными, впрочем, как не является оригинальным классический вариант «трудоустройства» провинциалки в мегаполисе. «Тот, кто не приспособился к условиям, от которых зависит успех в капиталистическом обществе, терпит крушение или не продвигается по социальной лестнице. Однако все это – явления той эпохи, когда капитализм, одержав победу, отбрасывает ненужную ему больше опору»[276]. В описываемое время капитализм еще не одержал победу, но «лишних людей» из сельской местности, которые собственно и являлись его главным ресурсом, становилось все больше и больше, причем большую часть «трудовых мигрантов» из провинции составляли женщины. Симона де Бовуар отмечала среди факторов, толкающих женщин к занятию проституцией, оторванность от родных мест, так как затерянность в большом городе делает представление о морали абстрактным.

«В природе нет более жалкого состояния, чем то, в котором пребывает проститутки. Соблазненные и брошенные на волю судьбы, эти несчастные женщины становятся добычей и жертвой мужского желания и распутства. Цена их выживания – нравственная деградация, так как эти падшие создания отличаются потерей чувства стыда и ощущения греховности своего ремесла», – сетует автор «Календаря». Девушка из низших социальных классов должна четко осознавать, что если мужчина выше ее по положению делает ей соответствующие авансы, то законный брак априори исключен. Пример Мэри Адамс, стремительно трансформировавшейся из невинной девушки в шантажистку, прелюбодейку и преступницу, и этапы ее жизненного пути – содержанка – рядовая проститутка – воровка, и наконец, узница Ньюгейта – словно ожившие гравюры Хогарта «Карьера проститутки».

Составитель «Календаря», рассуждая о причинах и природе проституции, резюмирует что женщины, оказавшиеся в таком положении, теряют чувствительность, приличествующую слабому полу и украшающую его. Сей прискорбный факт в переводе на язык современной психологии означает, что личность женщины, занимающейся проституцией, обладает определенными, специфическими особенностями. Как отмечает Ю. Антонян, психологически проститутки беззащитны и предоставлены сами себе. «Поэтому у них постепенно формируется уверенность в допустимости любых средств для поддержания своего социального бытия»[277]. Представители антропологической школы полагали, что есть женщины, генетически обреченные на постоянное провоцирование и продуцирование этого ремесла как некие дегенерирующие особи, которые и составляют особый резерв проституции. Нам же представляется более обоснованной точка зрения Симоны де Бовуар, объясняющей наличие проституции как некоей константы на любом этапе общественно-исторического развития «извечным и универсальным экономическим процессом». «В действительности в том обществе, где наличествуют нищета и безработица, каждая профессия тотчас приобретает своих служителей»[278]. То обстоятельство, что значительная часть проституток морально адаптируется к своему уделу происходит не в силу наследственной или врожденной порочности (аморальности), как это объясняли последователи Ч. Ломброзо, а объясняется тем что «они просто чувствуют себя, и не без оснований, частью общества, требующих от них именно таких услуг»[279]. Это особенно ярко проявляется эпоху первоначального накопления капитала и утверждения буржуазии в качестве экономического «локомотива» со своей идеологией и этическими нормами. «Буржуазия, повсюду, где она достигла господства, разрушила все феодальные, патриархальные, идиллические отношения… В ледяной воде эгоистического расчета потопила она священный трепет религиозного экстаза, рыцарского энтузиазма, мещанской сентиментальности»[280]. Героиня романа Дефо Роксана – «счастливая куртизанка» позиционирует рутинное существование в патриархальном браке как антитезу древнейшей профессии, но это противопоставление иллюзорно. Если традиционный брак – это отказ от свободы, фактически узаконенное рабство, то положение женщины, выживающей за счет купли-продажи своего женского естества еще более незавидно, вне зависимости от того где эта купля-продажа осуществляется – в фешенебельном особняке, или в лондонских трущобах. Их тело и личность – капитал для эксплуатации, они являются не активным субъектом, а объектом обладания, товаром, чью стоимость в конечном итоге определяют мужчины. И по факту, цена, которую платит женщина за выживание в буржуазном мире, где традиционные нормы постепенно вытесняются новой индивидуалистической идеологией, крайне высока – полная утрата личности.

Главным, хотя и недолговечным женским активом, естественно, является физическая привлекательность, не менее важным следует считать фертильность. В рамках меркантилистических представлениях о людях, как наиболее ценном из материальных ресурсов государства, женская плодовитость – это своего рода аллегория процветания. Хотя отношение общества к детям в описываемый период и выглядит специфическим с современной точки зрения. «Низкий уровень акушерства и педиатрии в сочетании с пренебрежением и жестокостью приводили к тому, что уровень младенческой смертности был крайне высок. Вероятность того, что дети не выживут, в свою очередь, порождала своеобразный фатализм родителей и особый психологический настрой в обществе. Даже нежные и любящие матери редко посвящали себя воспитанию детей, которые чаще всего находились на попечении слуг. Причиной родительского равнодушия было и то, что детей в семье было слишком много, чтобы интересоваться каждым в отдельности»[281].

Еще более жестким, если не сказать жестоким, было отношение к незаконнорожденным детям, что тоже было обусловлено конкретными историческими реалиями того той эпохи. В Англии раннего Нового времени меры, направленные на профилактику детоубийств, проводились в русле борьбы с блудом и появлением незаконных детей. «Детоубийство было, однако, опасным способом улаживать дело с нежелательной беременностью, потому что оно рассматривалось как особо тяжкое преступление по каноническому праву, а позже по светским законам»[282]. По актам 1575 и 1609 гг. женщины, родившие ребенка вне брачного союза, помещались в исправительные дома. Согласно статуту 1624 г. незамужняя женщина, чей ребенок умер сразу после рождения, автоматически обвинялась в детоубийстве, которое считалось преступлением против «плода своего чрева» и наказывалось сожжением или виселицей. На практике юридические нормы вкупе со страхом общественного порицания заставляли незамужних женщин, особенно из низших классов, оперативно избавляться от нежелательной беременности или тщательно скрывать ее от бдительных соседей.

Примечательно описанное в «Ньюгейтского календаре» дело Мэри