Олигарх с Большой Медведицы - Татьяна Устинова

Дверь была не заперта, Морг сразу это понял. Он с первого взгляда умел отличить закрытую дверь от открытой. Эта была открыта. В доме никого не было, это он тоже понял довольно быстро, стоя за сосной и внимательно наблюдая.

Поначалу он еще думал, что хозяйка спит, а потом понял, что ее вовсе Дет, хозяйки – той самой, которую он чуть было не пристрелил по ошибке возле забора.

От этой мысли ему стало стыдно – он никогда не убивал просто так. В конце концов, он охотник, а не убийца.

Значит, если ее нет дома, она у объекта. Это осложняло задачу. Следовало или ждать ее возвращения, или убивать обоих, но у него не было таких планов.

В Москву она уехать не могла, Морг знал это точно. Снег сыпался потихоньку, а перед гаражом не было никаких следов от колес, следовательно, никто не выезжал. К своей будущей жертве Морг чувствовал что-то вроде уважения – все же мужик, а не истерик и не тряпка. В ментовку не кинулся, спасаться тоже не побежал. Охота на крупного зверя обещала быть удачной. Достойного противника убить куда приятнее, чем недостойного, – тут вспомнился молокосос, навязанный ему в напарники. Морг не чувствовал никаких угрызений совести, и молокососа ему было совсем не жаль. Рано или поздно именно так он и закончил бы, потому что профессионал, вроде Морга, из него все равно никогда не получился бы, а больше ни на что тот не был годен. Морг просто сделал это раньше других, только и всего.

В конце концов, это даже гуманно. Юнцу не было больно – один короткий удар, и все.

Он еще постоял за сосной и тихонько обошел дом кругом. На террасе, обращенной к дальней стороне участка, горел свет, и Морг улыбнулся, увидев тростниковые жалюзи. Именно такие были в доме его бабушки, в Комарове.

Бабушка каждое лето снимала дачу в писательском доме творчества и очень гордилась своим соседством со знаменитостями.

Однажды она показала внуку тучную женщину в лиловом нелепом платье, которая шла между березами, опираясь на руку щеголеватого господина, про которого маленький Морг почему-то подумал словом «гаер».

– Смотри, смотри, – зашептала бабушка задыхающимся от восторга и умиления шепотом. – Смотри на них, мальчик!

Мальчик смотрел, ничего не понимая – старуха, у которой вдобавок оказался еще и ведьминский сказочный нос, а с ней «гаер».

– Это Ахматова, – торжественно объявила бабушка, когда нелепая пара скрылась за деревьями. – Запомни этот день. Сегодня ты видел Ахматову!

Он тогда так и не понял, что в этом такого, и понял намного позже, когда прочитал про «безысходную боль» и про того, что «за руку я держала», и который «до самой ямы со мной пойдет». Он читал, и ужасался, и приходил в восторг – он полюбил стихи Ахматовой и очень гордился тем, что однажды в Комарове видел ее.

Права была бабушка.

На террасе тоже никого не было, это Морг знал совершенно точно, как будто туда заглянул. Впрочем, заглянуть следовало бы, чтобы понять, вернется она или нет. Если не вернется, охоту придется отложить – он не станет убивать обоих. Если вернется, все еще может состояться.

Ему хотелось закончить дело именно сегодня, чтобы завтра со свежей головой разобраться с теми, кто подсунул ему напарника и вынудил играть по нелепым правилам, хотя до этого дела все правила Морг всегда устанавливал сам, и только сам!

Он вынырнул из темноты – легкая, невесомая, неслышная тень. Хищник. Он видел фильм с таким названием, и фильм ему нравился. На секунду остановился, слившись всем существом с плотной зимней ночью, твердо уверенный, что она не подведет. Ночь всегда была на его стороне.

Ни шороха, ни звука. Только снег летел с темных небес и стволы сосен поскрипывали осторожно.

Он поднялся на освещенное крыльцо и вошел в чужой дом – в чужое тепло, чужие запахи, внутрь чужой жизни, которая его не интересовала.

Он обошел дом в одно мгновение, на второй этаж подниматься не стал, там явно не было ничего интересного. На просторной теплой террасе с бамбуковыми жалюзи он чуть-чуть задержался. Круглый широкий стакан стоял на столе, и Морг, наклонившись, быстро его понюхал.

Да. Барышня не промах. В стакане был виски, его запах невозможно перепутать ни с чем другим. Рядом лежал телефон на длинном легкомысленном шнуре, и Морг понял, что она непременно вернется.

Она могла не запереть дверь или позабыть на огне чайник, но без телефона жить не может, это совершенно ясно. Деловые костюмы в спальне, узкие ботиночки на каблуках, три записные книжки, лежавшие в разных местах. Барышня почитает себя деловой женщиной – Морг усмехнулся, – а такие, как она, скорее останутся без штанов, чем без телефона. Придет, никуда не денется.

У него будет несколько минут – в зависимости от ситуации.

Морг огляделся в последний раз, вышел и осторожно прикрыл за собой дверь – именно так, как она и была прикрыта. Ему нужно вернуться на соседний участок, который он уже обследовал, и тщательно подготовиться. В конце концов и вправду неизвестно, сколько у него будет времени. Вполне возможно, что барышня захочет вернуться в соседний дом или отправит за телефоном любовника, и тогда весь план придется менять на ходу.

Впрочем, Морг любил трудные дела. Чем труднее задача, тем больше удовлетворения приносит решение.

Он не стал перелезать через забор, красться и проделывать еще какие-нибудь показательные фокусы. По тропинке он прошел на соседний участок и даже головой покачал, потому что калитки не было на петлях, она стояла рядом, прислоненная к забору.

Плохие хозяева. Бестолковые.

Канистру он еще раньше, тайком от напарника, пока тот ходил к дому, поставил за сосну, в самую глубокую тень, нисколько не заботясь о том, что кто-то ее заметит. А после того, как работа будет сделана, эта самая канистра не вызовет ни у кого никаких подозрений. Он все правильно придумал, будто заранее знал, что из затеи со стрельбой ничего не выйдет, потому и канистру припрятал там, где стояла машина, окончившая свою жизнь в овраге, и они поджидали, когда тот, кого требовалось убить, выйдет чистить снег.

Снег чистит, усмехнулся Морг, а калитку повесить не может.

Неизвестно, сколько придется ждать, но ведь охотник никогда не знает, в какой момент на него выскочит волк с оскаленными от злобы и страха желтыми клыками, поэтому ждать он умел столько, сколько нужно.

Некоторое время они лежали не шелохнувшись, – во-первых, от полноты чувств, а во-вторых, от того, что с дивана запросто можно было свалиться.

Ничего романтического.

Кроме того, было совершенно неясно, что именно следует говорить и стоит ли. Белоключевский вдруг струсил и решил, что пусть уж она говорит первая, а он помолчит пока, но она тоже ничего не говорила.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});