Старые друзья - Санин Владимир Маркович

этим, получил бы Героя». И Твардовский с ходу ответил: «Первый раз в жизни слышу, чтобы Героя давали за трусость». Быль, небыль, а как сказано, а?

— Хорошо сказано, — кивнул Медведев, — так бы и Василий Теркин ответил… Гриша, а твой приятель Василий Трофимов давно не объявлялся?

— А мы с ним сегодня Птичку встречали.

— Хорошо бы его послушать, во многом не могу разобраться.

— Думаешь, он сам разобрался? Информации, фактов у него много, но знать больше вовсе не значит знать глубже. Все хором подхватили: «Перестройка! Ускорение!», а никто толком не понимает, как перестраиваться и что ускорять. Вася, к примеру, но это между нами, считает, что не ускорять, а замедлять следует, не надрываться для мифического будущего, а на сегодняшний народ качественно работать, спокойно и без надрыва. Но честно признался, что наверху свое мнение не высказывает, не то в два счета вылетит на заслуженную персональную пенсию.

— Так не собирается Трофимов объявиться?

— Со временем у него паршиво, не обещает. Да у тебя самого нынешние генералы армии на фронте приятелями были.

— И даже один маршал. Не встречаемся, открытками на праздники обмениваемся.

— Иван Кузьмич, за Победу ведь мы с тобой не выпили, а у меня в заначке четвертинка.

— Что же, доставай, если не жалко.

Мы выпили за Победу, потом, не чокаясь, за Андрюшкину светлую память. Вообще-то мне пить вредно, разнюнюсь и становлюсь слезливым, так что спасибо партии и правительству, что с водкой трудности и четвертинка была одна-единственная. Поделился я этой мыслью с Медведевым, обнаружил, что мы единомышленники, и вспомнил, что в кладовке лежит история о том, как Андрюшка поставил неслыханный рекорд. Медведев согласился послушать, и я достал папку.

XI. ИЗ КЛАДОВКИ

(Как мой братишка оконфузился)

Лично я свидетелем этой истории не был, поскольку лежал в госпитале, но сведения имею достоверные: Птичка рассказала, а Вася и Андрюшка подтвердили слово в слово.

После трех или четырех, не помню, операций я вырубился полностью, несколько дней в сознание не приходил, и Андрюшка с Птичкой не ели, не пили и от койки, на которой я валялся, не отходили. Говорю об этом обстоятельстве лишь потому, что оно в дальнейшем сыграло свою важную роль. Настал, однако, день, когда я очухался и что-то такое промяукал, давая понять, что помирать нам рановато, как пел Бернес в знаменитой песне про фронтового шофера. Весть о том, что Аникин-старший не просто ожил, а потребовал притащить ему еду, быстро распространилась среди широких масс, и Вася где-то раздобыл спирта, чтобы отметить это заурядное для человечества, но приятное для друзей событие. Победу уже отпраздновали, дисциплинка в армии только налаживалась, и начальство на подобные мероприятия пока что смотрело сквозь пальцы — что ни говори, а братья-славяне заслужили право на разрядку. Банкет в честь воскресшего друга состоялся в пустовавшем домике на окраине города Форста, и стол был сервирован отменно: тот самый спирт и на закуску несколько килограммовых банок американской свиной тушенки, на солдатском жаргоне называвшихся «второй фронт». И пока Птичка мыла стаканы, а Вася разливал по ним зелье, изголодавшийся за дни моего небытия Андрюшка набросился на тушенку и в считанные минуты схрямкал целую банку. Прошу запомнить и это обстоятельство, а также то, что пить мы с Андрюшкой на фронте не приучились, сивушного запаха не выносили и меняли водку на табак.

И вот пошли тосты, началось пиршество, и Андрюшка залпом один за другим выкушал два стакана разбавленного спирта. Это вызвало законный интерес собравшихся друзей (были еще Грачев с Натальей), поскольку, как известно, у нас на Руси умение пить стаканами почитается добродетелью, недаром сам Шолохов в «Судьбе человека» с уважением констатировал подобный факт. «Понимаешь, Гриша, смотрю в его глаза — совершенно трезв! Ну, будто два стакана газированной воды выпил», — рассказывала обеспокоенная Птичка. И когда Андрюшка, не моргнув глазом, выпил третий, а за ним четвертый стакан, начался ажиотаж. На этом спиртное кончилось, Андрюшка — как стеклышко, чудо природы!

Молва об этом потрясающем подвиге облетела дивизию, и Андрюшка, как опять же принято на Руси, подвигом этим очень гордился и скромно кивал, когда восхищенные солдаты спрашивали, верно ли, что он за какой-то час принял литр. Подвиг обсуждали всенародно, и общественное мнение сочло, что совершен он был в состоянии сильнейшего душевного подъема, нейтрализовавшего воздействие алкоголя на организм.

Потом я снова помирал, и Андрюшка от меня не отходил, потом они с Птичкой повезли меня в Москву, и когда я наконец выписался, Андрюшка кликнул друзей, чтобы отпраздновать этот факт и заодно показать, как умеют пить орлы-гвардейцы.

Это уже я видел собственными глазами: Андрюшка продекламировал тост, лихо проглотил стакан водки, закусил дымом — стал тихо оседать, норовя сползти под стол, что ему и удалось без особых усилий. Дальше ему было очень плохо, настолько, что с того дня братишка не принимал ни капли.

А теперь припомните обстоятельства, на которые вам было рекомендовано обратить внимание. Первое: несколько дней Андрюшка не ел, не пил — не буквально, конечно, но очень мало. Второе: будучи изголодавшимся, он набросился на тушенку — сало пополам с мясом, — и слопал ее до выпивки. В этом, констатировала Птичка, и вся разгадка: братишкино нутро было настолько густо смазано, что водка проскакивала через него, не успевая впитаться в кровь.

Так что к полному Андрюшкиному конфузу легенда о рекорде всеми, кроме свидетелей, была сочтена бессовестным враньем и предана забвению. Как, впрочем, она того и заслуживала…

Мы еще долго сидели, потому что я припомнил, как несколько дней назад Медведев намекнул про какое-то ко мне дело. Дело оказалось не слишком простое, и о том, как я им занялся, расскажу чуть потом.

День кончался. Улегся я на свою длиннющую, по спецзаказу сработанную тахту, взял том Булгакова и стал тихо ржать над «Театральным романом». Гений! Ну, до завтра, пора отдыхать.

XII. ДЕНЬ С АНДРЕЙКОЙ

Когда лет пять назад Антошке стали уступать место в транспорте (Антошкой называла Тонечку Катя, и я тоже иногда — когда Степана нет рядом), я обратился к наивысшей небесной инстанции с горячим молением: 1) господь, если ты есть, сделай так, чтобы Антошка подарила мне внука; 2) раз уж ты всемогущий, запиши в своей книге, чтобы от Степана внуку достался только пол; 3) сотворишь — поверю, разорюсь на дюжину свечей и крещу внука по христианскому обычаю.

Знающие старушки говорили, что всевышний в переговоры не вступает, предпочитая слепую веру и послушание, однако мое моление он услышал. Когда достаю свои детские с Андрюшкой фотокарточки, то першит в горле и глаза на мокром месте: внук — вылитый дед! Такой же тощий, белобрысый, рот щербатый, уши лопухами — ну, один к одному! Степан и его родня бесятся, тоже суют старые фотокарточки, я, как искушенный дипломат, киваю и соглашаюсь, а про себя ржу во все горло: от Степана у Андрейки — только мужской признак и, к великому моему унынию, фамилия Кудряев, тем более нелепая, что в свои тридцать девять Степан растерял на чужих подушках все волосы, за что был не единожды и болезненно бит рогоносцами.

Эх, не уберег я Антошку, растил, холил ее, ягодку мою, русые, как у Катюши, косы расчесывал, на танцы провожал и собственноручно мордовал хамов; дедом, отцом и дуэньей был в одном лице, а не уберег: познакомилась в метро и в один преотвратный вечер привела на смотрины смазливого хмыря, которого я, вместо того чтобы, не мешкая, утопить в ванне, угощал чаем с бубликами и сердечно благодарил за подарок: по хитроумному наущению Антошки Степан преподнес два тома переписки Сталина с Черчиллем и Рузвельтом. Доченьку мою бесценную за книги променял! А ведь годами суженого ей готовил, Юрку, сына Мишки-пушкиниста, чуть до венца не довел, и вдруг — на тебе, любовь с первого взгляда, и Юра, вдвое похудевший от горя, приглашается в загс свидетелем…