Старые друзья - Санин Владимир Маркович

— Прикладывайтесь, коли охота, — разрешила бесовочка. — А Сережа мне про вас рассказывал, вы такой сильный, заслуженный и были очень даже привлекательным мужчиной.

— Это для вас Сережа, а для меня товарищ подполковник, — с уважением сказал я. — Хотя вы, — я оторвался от ручки и пошло подмигнул, — будете чином повыше, а?

Бесовочка снова хихикнула, подтверждая мою догадку. Кажется, хихиканье было у этого существа основным способом выражения мыслей. Я с удовольствием любовался ее свитером и тем, что он обтягивал, ощущая нарастающий прилив грешных мыслей, но тут вспомнил зареванное лицо Наташи и подумал, что неплохо было бы снять ремень и хорошенько отстегать бесовочку пониже спины.

— Как минимум полковник! — Я галантно заржал. — А вы, Надюшенька-душенька, извините за рифму, везучая, очень хорошего человека покорили, добряка. Вообще считается, что пенсионеры жмоты, а Сергей Сергеич в свои шестьдесят с гаком добряк: шутка ли, сыну машину дарит! «Москвича»!

— «Москвича»?! — Бесовочка так сильно изменилась в лице, что я решил повременить с предложением недвижимого имущества.

— А может, «Жигули», точно не знаю. Как только в «Спортлото» выиграл, тут же записался на машину для старшего, для Ванечки. Добряк из добряков! Детей любит — последнее отдаст!.

Тут бесовочка порывисто задышала, глаза засверкали. Я испуганно разинул пасть и ударил себя кулаком в грудь.

— Пра-ашу великодушно извинить! Болтун — находка для шпиона, как говорили в период культа личности. Мне просто Ванька вчера звонил и просил помочь записаться на курсы, батя, мол, машину дарит. А я как увидел вас… Надя! Надежда! У меня тоже три карточки «Спортлото», сегодня тираж. Клянусь: выиграю десять тысяч — вам норковую шубу! Только дайте еще разок руч…

— Пошли вы… — Бесовочка далее беззвучно шевельнула губами и отвернулась.

Подбросив динамитную шашку огромной разрушительной силы, я, чтобы не переборщить, виновато притих, с наслаждением глядя, как бесовочка в ярости хрустит пальцами, пытаясь своим куриным мозгом осмыслить неслыханное вероломство мерзавца-добряка. Погоди, еще не то будет, опять вспоминая зареванную Наташу, злорадно подумал я, зря, что ли, мы с Птичкой на такси разорялись.

Легка на помине! Вошла, озабоченная, очень серьезная — актриса! Моя Птичка, если захочет, так сыграет… Врач — он и должен уметь играть, лицедействовать, как говорили в старину. Ну давай, Птичка, приводи бесовочку в чувство.

Разговор я подслушивал из коридора.

— Хочу быть с вами откровенной. Радикулит — пустяк, хуже, что у него сосудистый криз, сердечная недостаточность. Между нами, женщинами… близость с вами ему противопоказана, месяца на два-три. Его следовало бы госпитализировать, но если вы имеете возможность взять отпуск…

Послышалось что-то вроде сдавленного рычания — не понял.

— …это ваше дело, — продолжала злодействовать Птичка, — а мое…

— Гриша! — заорал сердечно-сосудистый. — Где ты?

— …пусть жена сидит! — Фрагмент из вопля бесовочки.

— Гри-ша!

— …за ним горшки таскает! — Еще фрагмент. Музыка!

— Аникин!

Черт бы тебя побрал! Пришлось покинуть пункт прослушивания. Ладно, Птичка потом расскажет.

— Ну, как моя? — Грачев подмигнул.

— Нет слов, — я развел руками. — Справляешься?

Грачев потряс большим пальцем, но — как-то не слишком уверенно. Лично мне показалось, что он смело мог бы большим пальцем не трясти, ибо энтузиазма на его лице я не прочитал. Лучше бы он отвернул морду и просто кивнул.

— А угрызения? Сердце не жмет?

— Каждое утро по десять километров бегаю, — похвастал Грачев, — до радикулита… Угрызения, честно, имеют место… но ты ж мужик, сам ее видел… А, лучше об этом… Хор-роша!

— Любит? — с завистью спросил я.

— Пылинки сдувает! Слышишь? Какая-то посуда зазвенела, примета есть такая — к счастью!

— А мне советы не нужны, у меня своя голова на плечах!

С этими словами, обращенными к Птичке, в комнату влетела уже фурия. Мне почему-то сразу показалось, что она влетела не для того, чтобы сдувать пылинки, а с иной целью, имеющей со сдуванием пылинок чрезвычайно мало общего. За собой она волочила чемодан, каковой даже не поставила, а швырнула к тахте, на которой возлежал мой старший по званию друг.

— Собирайся, — коротко приказала она. — Давай-давай, не задерживай людей. Ты что, оглох?

— Куда собираться? — Грачев остолбенел.

— В больницу, на кудыкину гору, твоя забота. Ну, быстро!

— Надюша… — сорванным голосом пролепетал Грачев.

— Была Надюша, да вся вышла! Па-адъем!

— Ой! У меня же радикулит…

— А мне плевать на твой радикулит, на «Жигули» для Ваньки и на самого тебя! Освобождай жилплощадь!

— Какие «Жигули»? — ошалело прохрипел Грачев. — Ты что?

— Знаешь какие! И друзьям спасибо скажи, что забирают, я бы тебя в больницу метлой вымела!

Так печально закончилась эта, можно сказать, хрустально-чистая любовь, достойная пера писателя-классика. Выбросили Серегу из дому, как отслужившую свое швабру. Обидно, горько, но что поделаешь, старый друг, если тебя разлюбили, принимай, как говорят, реальности такими, каковы они есть. И Серега принял реальность с достоинством, вызвавшим лично у меня величайшее уважение. По дороге скрипел зубами, матерился сквозь эти самые зубы, но домой был внесен присмиревший, спокойный исполненный какого-то внутреннего благородства. Чуточку всплакнул, поцеловал Наталью в сжатые губы и с оханьем, аханьем и стонами был уложен в супружескую постель. Наталья, как было условлено, выглядела на пятерку, не бесовочка, конечно, годы не те, но вполне ухоженная и по-своему красивая стареющая ведьма. Ворча, она прогладила мужа повыше копчика утюгом, напоила чаем с малиной, всплакнула, но — без эксцессов. Посидели, съели гору пирогов с капустой, мясом и грибами, напились чаю, поговорили о том о сем. Наташа включила телевизор — и на тебе! Барабан крутят, билетики вытаскивают — «Спортлото»!

Грачев крякнул.

— Наташа… Слышишь, Наталья! Все десять тысяч на книжке, как одна копеечка.

— А, чтоб они сгорели!

— Думай, что говоришь! — прикрикнул Грачев. — Ишь, много позволять себе стала ваша сестра… Идея имеется.

— Какая такая идея?

— А что если мы… Птичка, Гриша, как думаете?.. А что, если мы Ваньке «Жигули» купим, а?

Ладно, дело сделано, пора домой, у Птички глаза закрываются, а завтра уже на работу. Сколько лет ее воспитываю, учу, а слегка схалтурить, отмахнуться от службы на денек не выучил. Сутки ведь почти что не спала, сменным рыбацким экипажем из Дакара летела, с веселыми ребятами, весь полет плясали — чуть самолет не опрокинули.

И мы поехали домой.

X. ВЕЧЕР С МЕДВЕДЕВЫМ

Проводил Птичку, велел ей отключить телефон и отдыхать, потопал в детсад и — чур меня, изыди, сатана! — встретил Лыкова. Обычно стараюсь его не замечать, а тут врезались друг в друга, как «Адмирал Нахимов» с сухогрузом. Такая же абсолютно ненужная встреча, ни мне, ни ему — острая и взаимная неприязнь. Вася рассказывал, что Радек, прославившийся своим остроумием и тогда еще не враг народа, позволил себе пошутить о Сталине: «У нас с ним разногласия по аграрному вопросу: он хочет, чтобы в земле лежал я, а я хочу, чтобы в земле лежал он». Вот и у нас с Лыковым такие же разногласия. Не люблю я его; за что — сказал бы так: главные его качества — наглость, подозрительность и ностальгия по старому порядку. И внешность соответствующая: приземистый, глаза настороженные, смотрит на тебя исподлобья — будто твои документы проверяет.

Я тоже хорош гусь, нет чтобы кивнуть и пройти мимо.

— Мрачен ты, Захар Борисыч. Не знаю, то ли с тобой случилось плохое, то ли с другим хорошее.

— Сам придумал или у Монтеня вычитал? — съязвил Лыков.

— Бион.

— Чего?

— Философ Бион придумал. Но у вас в юридическом древних греков не проходили.

— Ты у меня еще попляшешь! — уходя, пригрозил Лыков.

— Плагиат! — прокричал я вослед. — Это подпоручик Дуб Швейку обещал!