Коридоры власти - Чарльз Сноу

Ну да, он в курсе.

— Роджер — славный малый, — сказал Сэммикинс. — Чертовски умен, только, говорю вам, ему надо определиться.

— Вам Каро что-то шепнула?

— Что, по-вашему, она могла мне шепнуть? Она изо всех сил старается.

Сэммикинс считал, что сестра должна с утра до ночи петь в уши Роджеру. Видимо, у них в семье такое в порядке вещей — Каро хлопочет, Сэммикинс пожинает плоды. Интересно, в данной ситуации Каро действительно убеждает Роджера насчет его кандидатуры? Как она не видит, что рискует навредить мужу?

— Каро известно, чего я хочу. Разумеется, она костьми ляжет, если надо, — заверил Сэммикинс не столько меня, сколько себя.

Типичная позиция младшего брата — взвалить ответственность на сестру и знай принимать самоотверженную любовь.

— Мне нужна эта должность, — подытожил Сэммикинс тоном человека, закрывающего тему.

Впрочем, тему он не закрыл. Мы с вами, сказал он, сейчас поедем на Лорд-Норт-стрит выпить «по последней». Сэммикинс со свойственной ему непосредственностью рассчитывал, что его присутствие сыграет как шантаж. Он закрывал тему всю дорогу (мы ехали в его «ягуаре», дело близилось к полуночи, Пиккадилли была темна и безлюдна, в кронах играл ветер). Сэммикинс, кстати, оказался отличным водителем — даже возлияния не помешали. Да, он хочет эту должность. Я слушал — и дивился силе желания. Допустим, Сэммикинс устал от безделья. Допустим, его семья полагает политику исконной сферой приложения своих усилий, и плевать на способности и личные качества. Родные Сэммикинса не принадлежат к интеллектуалам — он в жизни не присутствовал ни при единой интеллектуальной беседе, зато с детства каждый день вдыхает политические слухи из надежных, а главное, знакомых источников. Говорят о том, кто назначен, а кто получил пинка, кому светит, а кому не светит. И все-таки мне было странно: должность самая скромная, а Сэммикинс, можно сказать, покой потерял.

В гостиной Каро он не получил ни «да», ни «нет», ни даже подтверждения, что вопрос решается. Каро знала, зачем он приехал; она квохтала над ним, но насчет его дела отмалчивалась. Роджер тоже знал; он был дружелюбен и снисходителен, по всегдашней слабости к шурину. Роджер умел ходить вокруг да около; даже Сэммикинс проникся благоговением и не форсировал. Я смотрел на всех троих — Каро разрумянилась, глаза блестели — впрочем, за румянцем и блеском явно стоял тяжелый разговор; в подтверждение моей догадки Каро и пила больше обычного. Конечно, она изложила Роджеру чаяния Сэммикинса, изложила стыдясь — так хлопочут за любимое чадо, заранее зная, что чадо не оправдает доверия. Вряд ли Каро давила на Роджера; вряд ли Роджер назвал идею безумной.

Роджер с самого начала знал, что делать. И сделал — в течение недели с шуринова — чего? вымогательства? обращения? Выглядело прозаичнее некуда. Роджер взял в секретари зятя миссис Хеннекер, Тома Уиндхема, который на ужине, когда Роджер иезуитствовал с Дэвидом Рубином, заявил, будто Дэвид от лица американских ученых опускает англичан своим заявлением. Выбор пребанальный — но также и мудрый.

Роджер знал не хуже прочих — Том Уиндхем глуп как пробка. Как раз это обстоятельство Роджера не волновало. Он был озабочен охраной тылов. Взвесил противодействующие силы — маршалы авиации, самолетостроительная промышленность, крайне правые из его партии, кое-кто из выдвинувших его (как и предрекал Дуглас Осболдистон, сидя в своем «зале»).

Роджер выяснял теперь, кто выступит на его стороне. Вот, в частности, адмиралтейство. Роджер не стал тянуть с установлением «связей» в адмиралтействе — разумеется, личных «связей». Грамотная тактика — Уиндхем и сам морской офицер в отставке, и теща пригодится. Никогда не лишне проверить потенциальных друзей, говаривал Роджер. Как правило, враги непобедимы, а вот друзей в процессе растерять — как делать нечего.

Чем чаще я наблюдал Роджера, тем более убеждался: он как кремень. Роджер на новом посту мел как новая метла — и «при своих» уже не прибегал к привычным уловкам; так дома ходят без сюртука. Стало ясно: с Роджером у нас есть шансы.

Впрочем, в одно прекрасное утро Роджер предстал человеком из плоти и крови. На нем была сюртук, серый жилет, полосатые брюки. Он так волновался, что отвечал невпопад. Мне доводилось видеть его взбудораженным, но до такой степени — никогда.

— В чем дело? — спросил я.

Роджер ответил; я решил, он шутит. Он собирается на прием во дворец. У него аудиенция с королевой. И присяга.

Видывал я сановников, промышленников, академиков, в очередь дожидавшихся представления ко двору. Ни один не мог унять дрожь — боялся, как бы на входе к его или ее величеству какой-нибудь завистливый придворный не подставил ножку. Абсурдным казалось, что и Роджер так трепещет официальной власти. Привычнее было полагать его свободным гражданином современного мира, однако в нем всегда таилось романтическое идеализирование, если не сказать томление, по миру старому. Роджер регулярно посещал церковные службы, причем не по инерции и не из соображений имиджа. Как-то я спросил, почему Роджер выбрал партию консерваторов; он выдал рационалистическое объяснение, и весьма продуманное, однако умолчал о такой мелочи, как собственная натура. Пожалуй, он не случайно и жену взял из старинного рода, — или по крайней мере фамилия Каро возымела свое магическое действие уже при их знакомстве.

Роджер любил высмеять всякого, кто в политической карьере прельстился близостью к правительству, кто тешится мыслью о собственной причастности. От Сэммикинса в политике толку не будет: он тоже прельстился, с людьми его круга такое не редкость, сказал Роджер, и правильно сказал. Впрочем, самого Роджера, пожалуй, прельстило нечто более глубокое, более тонкое и менее поддающееся рациональному объяснению, чем причастность.

И какое же облегчение я испытал, когда Роджер вернулся с аудиенции, веселый, бурлящий планами по отвращению лорда Луфкина от прочих монстров отечественной авиапромышленности.

Глава 3

В честь лорда Луфкина

Тем летом, по убеждению Роджера, дела у нас обстояли чуть лучше, нежели мы рассчитывали. Осторожно, как опытный офицер разведки, Роджер шел по вражескому следу. То есть личных врагов пока не было, а враги не личные числом не дотягивали до таковых у среднестатистического политика. Под «врагами» Роджер разумел лиц, которые в силу своих устремлений — или подгоняемые с тыла — пытались его остановить.

Насчет этих лиц Роджер иллюзий не питал. Впрочем, как большинство здравомыслящих людей, терпеть не мог горькой правды в озвученном виде. Я был вынужден сказать ему (ученые успели провести от силы пару заседаний), что Броджински пока непоколебим. Этот вариант нас обоих страшил, однако весь остаток дня Роджер обращался со мной как с врагом номер один.

Вскоре он снова развил бурную деятельность. Еще в июле, до того как палата общин была распущена на каникулы, Роджер произнес речь перед комитетом обороны своей партии, каковой комитет состоял из пятидесяти человек заднескамеечников, из которых отдельные уже изрядно тряслись. Роджер начал с расчетов. Волнение крайне правых он снесет, пусть себе булькают, а вот потеря крепкого ядра означает полный крах. Так Роджер говорил — не знаю, правда, каким языком, хоть и догадываюсь — с солидными представителями графств, этими «рыцарями милой Англии». Если верить Уиндхему, внезапно впавшему в лирику, то была «не речь, а поэма».

В августе Роджер попросил Осболдистона собрать группу высокопоставленных чиновников, чтобы к отчету наших ученых уже запустить административный механизм. Поскольку группа была внутриминистерская и возглавлял ее Роуз, встречу назначили у него в кабинете. Ваза с хризантемами на столе, окно распахнуто в парк, Роуз приглашает войти с любезностью столь преувеличенной, что в ней впору заподозрить издевку, — иными словами, ничего принципиально нового.

— Дражайший Дуглас, как мило с вашей стороны уделить нам время! Любезнейший Льюис, я счастлив, что вы пришли! — Поскольку мой кабинет находился в десяти ярдах от кабинета Роуза и поскольку совещание назначили официально, едва ли мои усилия были достойны столь бурной реакции.

Мы уселись за круглым столом. Мы — это непременные секретари других министерств, Дуглас, второй секретарь из казначейства и ваш покорный слуга. Роуз казался не в духе. Затягивать совещание не входило в его планы. Он вообще был недоволен, что совещание ему навязали. Впрочем, он сдерживал эмоции.

— Надеюсь, джентльмены, я не ошибусь, если скажу, что все мы ознакомились с отчетом Льюиса Элиота о первых заседаниях научного комитета? Полагаю, Дуглас, ученые получили задание составить отчет для вашего министра к октябрю. Я прав?

— Абсолютно, — ответил Дуглас.

— В таком случае должен признаться, что в настоящее время даже группа людей столь выдающихся может рассчитывать разве что на самые незначительные результаты, — продолжил Роуз. — Мы не знаем, что они скажут. Не знают этого и наши коллеги из научного комитета, если только я насчет их не заблуждаюсь — а я не заблуждаюсь. Единственное, в чем на них можно положиться, так это в том, что они сделают энное количество разнородных и, пожалуй, взаимоисключающих заявлений.