Кудринская хроника - Владимир Колыхалов

Годами, особенно по весне, когда еще был разрешен паводковый лов рыбы, брал он помногу язя, окуня, щуки, ельца и сорожняка. Елец жировой по вкусу не уступал сельди, тарани и вобле. Рыбу Савушкин сдавал и тоже неплохо на ней зарабатывал. Был даже особенный, памятный год, когда он не знал, куда деваться с уловом. И в этот именно год Хрисанф Мефодьевич чуть не лишился Шарко…

Пес заболел чумкой. О том, что это именно чумка, ему сказал кудринский ветеринар Чагин, добрый, почтенный человек, по возрасту старше Хрисанфа Мефодьевича. У Чагина лет шесть тому назад умерла жена, женщина тихая, почти незаметная, но на ней весь дом держался, хозяйство все. И так она всем этим владела, что муж по смерти жены, не вдруг нашел, где лежат его вещи — все она ему подавала и выдавала, все было чистое, выглаженное, все пахло каким-то особым домашним запахом. Жена умерла, и Чагин не то чтобы вовсе духом упал, но места себе долго не находил. Он так и не женился вторично, однако в доме держал прежний порядок, у него было чисто прибрано, всегда он радел гостям, а уж в советах и помощи никому не отказывал. Его можно было и в ночь разбудить, в мороз и плохую погоду. Вставал, собирался и шел…

Савушкин к нему и привел своего исхудавшего пса — прямо во двор. Собака едва на ногах держалась. Шкура обвисла, топорщились кости, лапы подламывались и разъезжались. Большие глаза скорбно смотрели из-подо лба, ставшего теперь еще шире… Чагин, помнится, тогда спросил, чистая ли это порода. Если Шарко — чистокровная лайка, тогда безнадежное дело: чистопородных излечить от чумы невозможно.

— Порода одна у нас тут — кудринская, — сказал Савушкин. — Никто точно не знает, какой кобель какую сучку перескочил… У Мотьки Ожогина есть собачонка, так этот мой — от нее.

— Тогда непременно у твоего пса есть примесь дворняги. А это значит, что болезнь до паралича не дойдет, — ободрил Чагин Савушкина и погладил Шарко. — Лечить будем!

В течение месяца Хрисанф Мефодьевич водил собаку к ветеринару Чагину на уколы. Чагин впрыскивал Шарко лекарства в пах, и тот, понимая, что ему делают люди добро, сам ложился на спину и вытягивал ногу… Шарко не только выжил, но и поправился полностью, без осложнений. Он не оглох и нюха не потерял. Савушкин радовался выздоровлению собаки, как привалившему счастью, как празднику. В подарок Чагину из благодарности он принес большую мягкую барсучью шкуру, но ветеринар принимать ее отказался, а попросил, если есть, барсучьего жира: надо было помочь одному хорошему человеку укрепить слабые легкие. Савушкин тут же сбегал домой и притащил литровую банку. И с той поры они с Чагиным задружили. Прежде только здоровались вежливо, а теперь, повстречавшись, подолгу трясли друг другу руку и останавливались, в сторонке где-нибудь, поговорить о разных житейских делах.

После чумки Шарко, уже на следующий год, случилось с ними обоими еще одно несчастье: их искусала гадюка.

Брал он чернику на небольшом болотце, а змея из-под кочки выползла и укусила его за указательный палец на правой руке. От такой неожиданности Савушкин вскрикнул. А Шарко на голос его — тут как тут. Змея уползает, шуршит. Шарко на это шуршание кинулся, схватил зубами гадюку, давай трепать, пока не растерзал в клочья. Но и змея успела схватить собаку за щеку.

Щека у Шарко бугром; рука у Хрисанфа Мефодьевича тоже пухнет. Савушкин руку в запястье перетянул, а собака бросилась искать для себя целительную траву… Удивительное произошло потом дело! Хрисанф Мефодьевич многим об этом рассказывал, да мало кто ему поверил…

А было все вот как. Шарко побегал в округе и скоро вернулся, стал повизгивать, заглядывать хозяину в печальные глаза. Савушкин охал, не сдерживаясь, голова у него кружилась, его стало тошнить. И тогда Шарко очень настойчиво позвал его за собой. В тяжкую минуту мысль работает быстро. Хрисанф Мефодьевич понял: если четвероногий друг нашел ту самую исцеляющую от змеиного яда траву, какой извечно лечат себя собаки от гадючьих укусов, то можно и ему, человеку, пожевать это растение. Коли оно собаке служит противоядием, то послужит, наверное, и охотнику. Попытка не пытка. Иначе он может упасть и не добраться до своего жилья.

И Савушкин пошел за Шарко, пришептывая:

— Не торопись… Обожди… Я должен успеть за тобой…

В ногах была слабость, в голове — боль и туман. Рука все распухала и синела.

Шарко не уходил далеко от хозяина, слабым повизгиванием подавал о себе знать. Наконец собака припала к земле и стала щипать низенькую траву, с мелкими точками синеньких невзрачных цветов. И Хрисанф Мефодьевич опустился на колени, начал рвать и жевать эту траву. Он набивал ею полный рот и, морщась, кое-как прожевывал и проглатывал… Ел он траву с синенькими цветочками минут пять и перестал только тогда, когда перестала щипать траву собака… Лежа на спине пластом, зажмурив глаза. Савушкин прислушивался к ударам сердца: оно билось часто, с надсадой и шумом. В организме у Хрисанфа Мефодьевича шла борьба, и у него было такое ощущение, что он вот-вот потеряет сознание и провалится в вечный ледяной мрак…

Савушкин не помнит, сколько он так пролежал. Вдруг его словно толкнули под бок, он резко перевернулся на живот, и это было так кстати, потому что у него открылась страшная рвота… Когда судорога и спазмы прошли, Хрисанф Мефодьевич почувствовал себя легче. Шарко был тут же и опять начал срывать синецветную низкую травку. Савушкин, пересилив отвращение, стал делать то же. Вспомнилось давнее детство, когда они с матерью заблудились в тайге и ели от голода хвощевые пестики, молодые побеги сосны. Так же рвало, была пустота в животе. Но и было спасение…

Хрисанф Мефодьевич проснулся средь ночи в лесу. Рядом, свернувшись калачиком, лежал Шарко. Первое, что почувствовал Савушкин, это ознобную дрожь и легкое головокружение. Но мысли были ясные, одурь, туман прошли. Боль в теле, в висках исчезла: трава синецветка побеждала змеиный яд. Но его колотила дрожь. И тогда он нашарил спички, развел костерок. Рука была все такой же распухшей, однако опухоль дальше не распространялась. Хрисанф Мефодьевич подумал о том, что трава, какую он ел, может быть, сама ядовита, но, попав в кровь, столкнувшись со змеиным ядом, сгорает, неся живому спасение.

Он не болел так долго, как обычно страдают люди от укуса гадюки. Скоро после этого вынужденного самолечения травой его перестало тошнить, грудь расправилась, сбивчивое прежде дыхание выровнялось, и голову больше не стискивало горячими железными обручами. Встретившись с ветеринаром Чагиным, Савушкин рассказал ему эту историю. Тот подумал, покачал головой и ответил:

— Удивительно… Это еще лишний раз подтверждает известную поговорку: век живи, век учись.

…Вспомнилось вот Хрисанфу Мефодьевичу о змеином укусе, о том, как верный Шарко его спас, и так заныло в душе, заскребло под сердцем. Ведь и в самом деле — чуть было не застрелил он в горячке собаку, когда та пошла вчера за лосем «пятным» следом! Век бы себе не простил такой глупости…

Хрисанф Мефодьевич занес в тепло пойманную рыбу. Еще не окоченевшие щуки задвигались, поползли по клеенке стола, оставляя за собой тягучую слизь.

Шарко дремал, положив на передние лапы большую голову.

— Дремлешь, старик? — ласково проговорил Савушкин. — Ничего, мы с тобой помышкуем еще! Мы с тобой… и близко, и далеко поохотимся. Сходим туда, куда и седая ворона костей не занашивала. Ты мне догонишь, поставишь зверя, а я стрельну и не промахнусь, глядишь. Хотя оно и у меня всяко бывает: не каждая пуля по кости, иная и по кусту…

А вьюга мела и выла. Первая настоящая вьюга в новой зиме. Разгулялась на резвых ногах — удержу нет.

Глава вторая

1

— А есть ли мне путь туда, куда и седая ворона костей не занашивала? — ухватился за эту мысль Савушкин. — Не далеко ли собрался суму тащить? В твои ли годы шастать в какую-то тмутаракань? Не лучше ли присматривать начинать к жилью поближе место? И не заставит ли оскудение тайги совсем бросить промысел? Рано ли поздно — заставит!

Хрисанф Мефодьевич вспомнил недавний свой разговор со старшим сыном Николаем, строителем, а после, попозже, со средним из сыновей, Александром. Александр у него роста невысокого, в очках, и тоже пошел по отцовской линии: после армейской службы уехал в Иркутск и выучился там на охотоведа-биолога. Рассудительный, как и Николай, спокойный, но в споре всегда гнул свою линию. Он-то тогда и сказал отцу:

— Скоро ты, батя, бросишь охоту и займешься клеточным звероводством, и тебе разрешат разводить неплотоядных животных. Сейчас везде к этому дело идет. Наука и практика давно доказали, что вообще звероводство, когда оно верно поставлено, и прибыльней и надежней охоты. Наступает так называемый «эффект пустой тайги». Численность пушного и всякого зверя падает, птица тоже редеет; вырубают леса, осушают болота, и в этом первая причина оскудения природы. А то выпадут годы бескормные, то зимы суровые, то наш технический век в каком-нибудь месте наступит своей железной пятой. Немало причин, которые теснят дикий животный мир. А клеточные зверушки от этого не зависят. Человек взял их под опеку, поит, кормит, следит за размножением по всем правилам биологической науки. Соболь и норка, нутрия и песец… Лисы уже одомашнились и даже, подобно собакам, пушистые хвосты свои кренделями закручивать стали. Полный мир и согласие с человеком!