Простите, я вас люблю… - Северлика

переходит в насмешку. Он поднимает руки и несколько раз отрывисто хлопает в ладоши, изображая издевательские аплодисменты.

– Вот ты как заговорила, Мари, – криво улыбается он, – что ж, так даже лучше, а то я уже начал скучать.

Повисает пауза, в которой я чувствую острую опасность, но впервые не замираю в ужасе, а начинаю быстро соображать. Я делаю медленный шаг в сторону, так, чтобы между нами оказался стеклянный столик. Заодно нужно было отойти подальше от тумбочки с острыми углами. За моей спиной остается зеркальный трельяж.

Андрей наблюдает мои перемещения, прищурившись. На его лице ясно написано предвкушение охотника, загнавшего дичь, но желающего продлить удовольствие.

– Значит, ты даже не отрицаешь, что спала с малолеткой.

– У нас ничего не было.

– А что так? – наигранно удивляется Андрей, – у него еще «хотелка» не выросла?

Я молчу, пристально его разглядываю, стараясь по самым незначительным мелочам предугадать его нападение. Мой муж любит бросаться на меня неожиданно. Смотрю в ненавистное красивое лицо, красное от злобы, в эти маленькие сощурившиеся глаза цвета ясных небес. Темные волосы, будто прилизаны, аккуратно зачесаны набок, благородный нос с узкими змеиными ноздрями и мужественный подбородок. В моих видениях из прошлого Андрей был стройным молодым человеком, с блестящими глазами, который невероятно красиво ухаживал, читал Блока весенними вечерами, трепетно держа меня за руку. Этот образ развеялся, когда в первую неделю после свадьбы он залепил мне хлесткую пощечину за пролитый кофе.

– А знаешь, я же давно приметил в тебе перемены. – говорит он презрительно, – ты без конца пропадала в этой проклятой школе, сняла, наконец, свой отвратительный фартук, стала носить распущенные волосы. Перестала слушаться меня… Моя ошибка была в том, что я отпустил тебя работать. Но это уже не так важно. Я займусь твоим воспитанием… Как ты смела изменить мне?

Я слегка вздрагиваю. В его голосе, помимо знакомого пренебрежения,

слышится нечто новое, какое-то искреннее удивление, пробивающееся сквозь привычную злобу.

До этих пор я его ничем не удивляла, действительно.

– Я уже говорила, что не изменяла тебе, – отвечаю спокойно, – Артем – мой ученик, между нами ничего не может быть.

Он обводит меня свирепым взглядом и останавливается на письмах в моих руках. Я вижу мимолетную тень на его лице, как бывает, когда человек принял какое-то решение.

– Знаешь, чего я хочу? – произносит он с мрачным удовольствием, – всего-то небольшую малость, тогда я не трону тебя. Может быть…

Повисает пауза, в которой я слышу его шумное дыхание. Он неприятно улыбается, и меня передергивает от отвращения. В голове мелькает тошнотворное воспоминание его рук на моем теле.

– Порви эти письма у меня на глазах. Так, чтобы я видел, и смой обрывки в унитаз. Сейчас же.

Я чувствую, как сжимаются мои пальцы. Холодная ярость заполняет меня, на глазах выступают слезы, и увидев их, Андрей удовлетворенно усмехается.

В этой усмешке я вижу своего отца, который отнимает у меня мою любимую книгу и пинком отправляет заниматься. В этой усмешке – лицо моей матери: она отводит глаза и поджимает губы, притворяется, что в нашей семье все хорошо. В его усмешке все десять лет моего существования в этой ненавистной квартире с белыми стенами и золотистыми покрывалами.

Ненавижу золотой!

– Рви! – орет Андрей.

На его шее и руках вздуваются синюшные вены, он делает шаг вперед, надвигаясь на меня.

– Нет.

Одно короткое слово производит такой эффект, будто Андрея кто-то с силой ударил по затылку. Он застывает.

– Что ты сказала?

– Я сказала «нет». – Твердо говорю чуть не по слогам, но в моем голосе нет ни капли ерничества. Я предельно серьезна.

Уголок его рта тянется вверх, а потом он делает невероятно стремительный рывок вперед.

Но я готова. Быстро отскакиваю в сторону и сдергиваю с себя пуховик – он стесняет движения, а мне понадобится вся ловкость, какая есть. Драгоценные конверты сую за шиворот платья.

Андрей спотыкается о столик и ударяет колено, пользуясь инерцией, я хватаю его за шиворот и с силой толкаю вниз. Раздается звон бьющегося стекла и следом – разъяренный вопль.

Пока муж поднимается из осколков стеклянной столешницы, что есть духу бегу к входной двери. В панике пытаюсь отодвинуть заедающую задвижку и уже слышу тяжелое дыхание за спиной.

– Ты меня толкнула, шлюха! – с изумлением и яростью орет Андрей.

Я оборачиваюсь.

Он стоит в дверном проеме спальни. Его руки до локтей покрыты мелкими порезами, по ним струйками стекает кровь. На лбу длинная ссадина, прилизанная прическа растрепалась.

– Посмотри, что ты наделала?!

В следующее мгновение я успеваю отклониться назад и плотно прижаться к двери, уворачиваясь от его окровавленной руки. Но моя темная растрепанная коса взлетает вверх, и он успевает подцепить несколько прядей пальцами.

Резкая боль от вырванных волос сменяется тупым ударом головой о железную дверь. Громко звякает засов, у меня вырывается негромкий вскрик. А потом я кричу так, что голосовые связки начинает ломить.

Андрей отшатывается от меня, словно я на его глазах тронулась рассудком, а я продолжаю орать и смолкаю только, когда он отходит от меня на безопасное расстояние.

– Не подходи ко мне, иначе я поставлю на уши весь дом!

Сколько в моей жизни было драк и побоев, но все они проходили в молчании. Мне было ужасно стыдно, если кто-нибудь услышит, что в моей семье происходит, что кто-то узнает о том, насколько все плохо. То, что я не могу выправить эту ситуацию казалось мне постыдным, я взваливала на себя вину за свою неудавшуюся жизнь, за порушенные мечты и надежды.

Сейчас в глазах своего мужа я впервые вижу что-то кроме презрения и превосходства. Я поднимаю голову выше и вся, словно струна, подбираюсь, напрягаюсь, готовлюсь отозваться пронзительным криком на любое прикосновение.

В памяти возникает мимолетное видение: склоненная темноволосая голова и крепкое, почти судорожное прикосновение к моим холодным пальцам.

Андрей делает шаг ко мне, и я, не думая, хватаю первое, что попадается мне под руку – вазу для цветов, которую мне подарили ученики на восьмое марта в прошлом году.

Муж останавливается. Его губы расползаются в насмешливой улыбке.

– Ты хочешь бросить это в меня? Серьезно? – он делает еще шаг вперед. На его потном красном лице – паучья улыбка, улыбка охотника, жертва которого предпринимает последние бессильные попытки к спасению.

– Тогда бросай прямо сюда, – Андрей вытягивает указательный палец и дотрагивается до своего левого виска, – сильно и резко. Потому что, если тебе не удастся вырубить меня одним ударом, я задушу тебя вот этими руками.

Первым моим порывом было