Сальтеадор - Александр Дюма

Хинеста с ужасом потянула его к себе и показала рукой вверх — футах в пятнадцати, выделяясь на фоне неба, темнела какая-то огромная туша.

— Да ты напрасно рычишь, старый медведь с Муласена, — заметил Фернандо, — пожар перед тобой не отступит, а я тем более; будь у меня время…

— На север! На север! — твердила Хинеста. — Иного пути нет!

И в самом деле, все обитатели гор: олени, косули, лани, вепри, дикие кошки — вихрем мчались туда, где еще не было огня. Стаи цесарок и куропаток, поднятые пожаром, летели наугад, натыкались на ветки и, оглушенные, падали к ногам беглецов, а ночные птицы — властелины тьмы — хриплыми и испуганными криками встречали необычайное наступление рассвета, поднимавшегося словно из земли, а не из-за горизонта.

— Идем скорее, Фернандо! — кричала Хинеста. — Идем!

— Но куда, в какую сторону? — все спрашивал Фернандо, начиная по-настоящему опасаться, может быть, не столько за себя, сколько за молодую девушку, не бросившую его и разделившую с ним опасность, которую она могла бы избежать, оставшись в харчевне.

— Сюда! Сюда! Вот она, путеводная звезда, перед нами! Знаешь, пойдем за козочкой — ее чутье выведет нас на верный путь.

И они бросились бежать в том направлении, которое им указывало не только домашнее животное, ставшее спутником их бегства, но и дикие звери, мчавшиеся так, словно их гнало знойное дыхание сирокко.

И вдруг козочка остановилась.

— Все кончено, — проговорил Фернандо. — Мы в огненном кольце.

И он опустился на выступ скалы, очевидно поняв, что дальше идти бесполезно.

Девушка сделала еще шагов сто, пока не убедилась, что Фернандо прав, да и козочка вначале отстала, а потом застыла на месте; Хинеста вернулась, подошла к Фернандо: он сидел, обхватив голову руками, и, казалось, решил ждать развязку ужасной катастрофы, не трогаясь с места.

Надежды на спасение не оставалось: вокруг, сквозь облако дыма, вздымавшегося на расстоянии одного льё, виднелось кроваво-красное небо.

Слышался жуткий гул, он все нарастал, а это значило, что пожар ширился.

Девушка постояла около Сальтеадора, не сводя с него глаз, полных любви.

Если бы кто-нибудь мог постичь ее сокровенные думы, то понял бы, что, хотя страх, внушенный безысходностью, и владел ее душой, она в то же время втайне мечтала обнять молодого человека и умереть вместе с ним, вот тут, на этом месте, даже не помышляя о своем спасении.

Однако, казалось, она поборола искушение и, вздохнув, тихо окликнула спутника:

— Фернандо!

Сальтеадор поднял голову.

— Бедняжка Хинеста, — проговорил он, — ты так молода, так красива, так добра — и погибнешь по моей вине… Да, поистине надо мной тяготеет проклятие!

— Тебе жаль расстаться с жизнью, Фернандо? — спросила девушка, тоном своим давая понять, что сама она этого не боится.

— О да, да, — воскликнул молодой человек, — да, признаюсь, жаль!

— Почему? — спросила она.

И только тут Фернандо понял, что происходит в душе девушки.

— Я люблю матушку, — отвечал он.

У Хинесты вырвался крик радости.

— Благодарю тебя, Фернандо! Иди же, иди за мной…

— Куда?

— Иди за мной! — повторила она.

— Да разве ты не видишь, что мы погибли? — произнес Фернандо, пожимая плечами.

— Мы спасены, Фернандо, ручаюсь тебе, — проговорила цыганка.

Он поднялся, полный сомнения.

— Иди, иди, — все повторяла она. — Раз ты жалеешь только свою матушку, я не допущу, чтобы она оплакивала тебя.

И, сжав руку молодого человека, Хинеста потянула его за собой и пошла в новом направлении.

Фернандо двинулся за ней машинально, но с присущим любому созданию инстинктивным стремлением сохранить жизнь.

Козочка, увидев, что беглецы тронулись в путь, побежала вперед, словно в ней тоже проснулась надежда на спасение и она решила стать проводником, между тем как другие звери, попав в кольцо огня, кружили на месте как потерянные.

Гул пожара надвигался на них, воздух раскалился.

Вдруг шум стал еще сильнее: казалось, он нарастает с каждым шагом, который делают беглецы в этом направлении.

Фернандо остановил девушку.

— Да ведь там огонь, разве ты не слышишь? Не слышишь? — говорил он, указывая рукой туда, откуда раздавался гул.

— Неужели, Фернандо, — засмеялась цыганка, — ты еще так плохо разбираешься в горных звуках, что шум водопада принял за гул пожара?

— Ах, вот оно что! — воскликнул Фернандо. — Так и есть, ты права. Пожалуй, мы избежим огня, если пойдем вдоль русла потока, между двумя стенами пламени, как израильтяне прошли под защитой Господа меж двумя стенами воды. Но ты думаешь, что русло не охраняется?

— Идем же, идем! — настаивала девушка. — Ведь я сказала, что ручаюсь за все.

И она снова потянула Фернандо за руку и вывела на плоскогорье, откуда прозрачным покрывалом, будто наброшенным на склон горы, низвергался могучий водопад: днем он переливался радугой, а ночью сверкал под лучами луны. Падая с высоты двадцати пяти футов, он разбивался о скалу с грохотом, напоминающим раскаты грома, и, взбивая тучи пены, срывался в пропасть глубиной триста-четыреста футов, на дне которой прорыл себе дорогу; там он превращался в яростный, ревущий поток и, пробежав три льё, впадал в Хениль между Армильей и Санта-Фе.

Прошло еще несколько минут, и беглецы добрались до края скалы, откуда поток устремлялся в бездну.

Хинеста хотела начать опасный спуск немедленно, но Фернандо задержал ее. Уверовав, что он и его спутница спасены, он, как истинный поэт, не мог устоять перед желанием оценить ту опасность, которую они только что избежали.

Некоторые люди испытывают непостижимое наслаждение от подобных ощущений.

Правда, надо согласиться, зрелище было поистине великолепным: пламенеющий круг то сжимался, то раздавался вширь, бесконечная огненная лента обвивала горы, и чудилось, что она стремительно приближается к беглецам.

Вот огонь начинал лизать подножие огромной сосны, змеился вокруг ствола, пробегал по веткам, освещая ее; казалось, это высокая подставка, увешанная светящимися плошками и предназначенная для иллюминации на королевских праздниках. Какое-то мгновение пламя сверкало в воздухе, и вдруг огненный столб рушился, исполинский костер вздымал снопы искр до самого неба, напоминая извержение вулкана.

А здесь пламя охватывало полосу смолистых мастичных деревьев и летело как пороховой привод, пронзая пылающим копьем темно-зеленый ковер, который окутывал горные склоны.

Или вдруг скала с загоревшимися на ней пробковыми деревьями отделялась от вершины: почва, иссушенная огнем, не могла уже ее удержать, и скала, подпрыгивая, катилась огненным водопадом на дно ущелья, тут же зажигая вокруг себя новый пожар.