Вне закона - Владислав Акимов

Обалдевшая коза замерла и тупо воззрилась на приближавшегося к ней зверя. Потом она с диким блеянием бросилась в сторону и, давясь в ошейнике, распластав упертые в землю ноги, в смертельном страхе забилась на месте.

Все более возбуждаясь, Лобастый ускорял шаг, нервно помахивал хвостом, по широкому кругу обходя свою жертву. На застывшего в ужасе мальчонку он не обращал внимания.

У Шурки язык словно присох. Вылупив немигающие от страха глаза и крепко вцепившись в бревно сруба, он не находил сил ни двинуться, ни кричать. И лишь когда Лобастый с закинутой за спину козой скрылся в зарослях, из Шуркиного нутра рванулся нечеловеческий дикий крик.

Без шапки и босиком, с ружьем в руках Кеша летел, словно на крыльях. За ним белым архангелом спешил дед. Заметив подмогу, Шурка обрел дар речи.

— Волк, во-о-олк! Милку волк упер, де-е-да!

Иван Захарович хлопал себя по бедрам и, глядя вслед убежавшему в лес Иннокентию Федоровичу, стонал:

— Вожжи, паразит, уволок! Колхозные, небось, вожжи-то!

В это время из леса с вожжами в руках вышел Иннокентий Федорович. Увидя его, дед просветлел. Бережно неся в руках вещественное доказательство волчьего разбоя, Иннокентий Федорович еще издали кричал:

— Гляди, Захарыч, как обсек. У самого нашейника! Словно бритвой отхватил, бандюга окаянный!

* * *

Погожим и тихим осенним вечером Барсуков с Гаем на своре пробирался кромкой мохового болота. Дойдя до волчьего лаза, Гай сильно натянул поводок и потащил Ивана Александровича к острову.

Успокоив и привязав в стороне разгорячившегося помощника, Иван Александрович внимательно осмотрел волчью тропу. Среди множества следов он сразу нашел и след трехпалого. Выходя из болота, тропа узкой щелью прорезала заросли пиканов, малинника и крапивы, а у подножия соснового увала терялась, словно таяла. Барсуков отвязал Гая и поднялся с ним в увал. Там он, ничем не нарушая покой тихого вечера, просидел до самых сумерек. Когда на острове раздались волчьи голоса, он ухватил рукой морду Гая и, строго погрозив ему пальцем, стал вслушиваться в звериный концерт. Голоса слышались отчетливо: на логове пела волчица и штук шесть или семь прибылых. С трудом успокаивая рвущегося к болоту Гая, Барсуков заспешил к дому.

Добравшись до Раздольной, Барсуков, несмотря на поздний час, с помощью Иннокентия Федоровича разыскал спящего дома связиста и, притащив его в почтовое отделение, позвонил в город Василию Дмитриевичу.

Крича в трубку, Барсуков тыкал в грудь Иннокентия Федоровича здоровенным указательным пальцем.

— Вот он тут стоит да совестится. Сам, видишь, хотел управиться!.. Ага!.. Волчица с прибылыми… Сегодня нашел, с Гаем… Да, в моховом болотце, на острове… Окладывать, думаю, надо! Только стрелков вези дельных, человечка три-четыре. Место трудное…

Через день от Кешиного дома к лесу потянулась пестрая вереница людей, похожая на партизанский отряд. Во главе с ружьем за плечами вышагивал Барсуков. Следом за ним, растянувшись по луговой дорожке, шли охотники и человек пятнадцать отряженных колхозом загонщиков. Шествие замыкала группа из трех дюжих ребят. Двое из них тащили катушки с флагами, а третий вел на сворке здоровенного волчину.

На полпути до болота сделали привал, чтобы выслушать последние напутствия Митрича.

— Ну, мужики, до времени никакого шума. И курить потерпеть. Мы с Барсуковым пойдем с флажками вкладывать. Начнем гнать с дальней кромки острова. Пойдем тихо. Только вначале я крикну: «Пошел!» Вот тогда пойдете цепью и будете реденько похрустывать сучочками. Но глядите, мужики, чтобы не переусердствовать. Ну, а уж если увидите, что волки через загон прорываться будут, тогда давайте духу во все глотки.

— Ясно! Это мы можем!

— Ну, а твоя задача, — обратился Василий Дмитриевич к сидевшему с волком парню, — до времени сидеть с Гаем на увале и чтобы от вас ни звука!

По голубому полуденному небу летели белые комья облаков. Не по времени горячее осеннее солнце то и дело пряталось за их кудрявые завитки, и тогда по болоту бежали плотные тени.

Иннокентий Федорович, Воронцов и Птицын в ожидании окладчиков молча стояли у волчьего лаза. Окладчики вышли совершенно мокрые и вымотанные нелегкой работой, но довольные. Круг был замкнут. Не мешкая ни минуты, Василий Дмитриевич повел загонщиков на свои места, а Барсуков, захватив висевший на сосне зауэр, поспешил в стрелковую цепь.

Впереди стрелков лежало болото, на котором, играя и переливаясь красками, волновались на ветру травы. Кое-где торчали одинокие деревца — карандашник. С правой и левой стороны в болото уходили трепещущие гирлянды алых флажков.

— Па… шо-о-ол! — голос окладчика донесся сначала слабо, потом вдруг, осилив беспокойный шум леса, вырвался на простор и уже окрепшим и басовитым «о-о-о-л!», подхваченный ветром, полетел над болотными травами.

По травам бегут темные волны. Все крепче лютует ветер. И кажется, что во всей этой одичавшей пустыне нет ни одной живой души, а только тревожно шумящие сосны да стремительно летящие по небу облака.

Звери, хоть их и ждут, всегда появляются неожиданно. Волчица некоторое время внимательно вглядывается в сосняк на увале. По обе стороны от нее в зарослях малинника двигаются неясные контуры прибылых. Волчица неуверенно двигается вдоль кромки острова, затем, видимо, заметив колыхающиеся на ветру флаги, стремительно исчезает в зарослях.

Томительно бегут минуты. И вот потревоженные Митричем звери выходят вновь. Теперь они легким наметом по своей тропе устремляются прямо на стрелков. Впереди, опустив голову, скачет волчица. За ней, сбиваясь в тесной цепочке, путаясь в строю и вскидывая из травы головами, спешат прибылые. Шагах в двадцати от стрелков волчица неожиданно оседает назад и бросается в в сторону, подставляя свой бок под барсуковский тройник.

Одновременно с выстрелами на правом фланге загонщиков поднимается суматоха. Сквозь шум леса слышны выкрики, свист, улюлюканье. Потом крики разом смолкают.

«Ушел, подлец», Барсуков ясно представляет себе лобастую башку матерого зверя, такой, какой он видел ее в последние минуты давнишней декабрьской встречи…

Заговор

Надо же! Не раньше, не после навалилась на Митрича хвороба! В поясницу ударило. Злится Митрич, с домашними ссорится. Проковыляет к окну и все вглядывается — есть какие весенние признаки или еще не видно?

А весной пахнет. Чуть только выбьется из сил поземка, и вот, пожалуйте, — солнышко…

Весенние размышления Василия Дмитриевича прервал телефонный звонок. О своем появлении в городе докладывал Барсуков. Старый волчатник несказанно обрадовался: