Запретные навсегда - М. Джеймс

забытье.

* * *

Мир все еще туманен, когда я начинаю приходить в сознание, на полпути по взлетно-посадочной полосе, когда меня тащат из самолета в другую машину, ожидающую меня. Мужчины, держащие меня, похоже, не понимают, что я просыпаюсь, поэтому они продолжают тащить меня, а я остаюсь безвольной. Если честно, я бы предпочла, чтобы они не знали. Я не хочу ни очередной дозы наркотика, ни какого-либо внимания, которое может возникнуть, если они узнают, что я не сплю.

Еще даже не рассвело, небо все еще усыпано звездами, и здесь прохладнее. Воздух проникает сквозь мою тонкую футболку, вызывая мурашки на коже, и я подавляю дрожь, которая могла бы меня выдать. Это срабатывает, потому что меня швыряют на заднее сиденье ожидающей машины, как багаж, дверца захлопывается за мной, пока я лежу на боку, все еще полностью приходя в сознание.

Я снова здесь. Вернулась в Россию, в Москву. Дом — кажется неправильным словом для обозначения места, которое никогда не было для меня домом, даже если технически это было место, где я выросла. За те годы, что я жила здесь, у меня было по меньшей мере дюжина домов, а может, и больше. Ни один из них никогда не вызывал у меня того чувства, которое я испытывала, когда жила с Виктором, Катериной и детьми.

У меня болит в груди при мысли о них, при внезапном осознании того, что я никогда их больше не увижу. Каким-то образом, в шоке от всего случившегося и печали по Максу, я умудрилась не думать об этом. И все же, это все, что я могу сделать, чтобы подавить подступающие рыдания, когда я понимаю, что день, когда я уехала с Максом, будет последним, когда я видела Катерину, Анику, Елену и малышей.

Катерине придется выбирать: однажды рассказать им правду или позволить им поверить, что я бросила их, что я просто никогда больше не возвращалась и не связывалась с ними, что я забыла о них. Я любила их, как своих собственных, говорила им это снова и снова, и мне интересно, поверили бы они этому или провели остаток своего детства, гадая, что же на самом деле произошло со мной. Аника, особенно, понимала кое-что из того, что произошло в доме ужасов Алексея, поняла бы она, что что-то не так? Они все узнают, что и Макс тоже пропал. Интересно, узнает ли Виктор правду? Интересно, узнает ли он правду обо мне, или поищет немного, ничего не найдет и откажется от этого как от безнадежного дела. Это не значит, что я на самом деле была частью его семьи. В конце концов, независимо от того, насколько близкой я себя чувствовала к ним, я была няней. Он не мог подставить свою шею, чтобы спасти меня, не подвергая опасности свою настоящую семью, и он также не сделает этого, чтобы узнать, что со мной случилось, я уверена. Он осторожно проверит это, сделает предположения и закроет дело.

Ничто и никогда не заставляло меня чувствовать себя такой одинокой, как осознание этого. Горе копится в моей груди, и я крепко зажмуриваю глаза, когда несколько слезинок капают на черную кожу сидений подо мной. С таким же успехом можно поплакать здесь сейчас, пока никто не видит.

Поездка на машине длится долго. Возможно, я даже немного задремала, последствия стресса, наркотиков и истощения взяли верх над страхом и печалью, захлестнувшими меня. Я просыпаюсь, когда машина останавливается, и дверца открывается, по другую сторону от нее стоит грузный мужчина в пальто.

— Просыпайся, девочка, — говорит он гнусавым голосом, протягивая ко мне руку. Он бесцеремонно тащит меня к выходу, и я дергаюсь в его хватке, пытаясь найти опору.

— Она симпатичная, — раздается грубый голос у него за спиной, и я невольно отступаю назад, отказываясь искать источник голоса. Я не хочу видеть, кто говорит.

Я не могу себе представить, что выгляжу так уж хорошо. Мои волосы превратились в спутанное крысиное гнездо, глаза остекленели и затуманились от недостатка сна и успокоительных, и я раскраснелась от холода. Однако я не думаю, что это так уж важно для мужчин, которым нравится проявлять свою власть над женщинами, и я молча умоляю кого-нибудь или что-нибудь выслушать меня, по крайней мере, избавить от этого. Здесь некому защитить меня, ни по какой причине. Я предоставлена сама себе, со своим умом и нервами, и я не знаю, как долго продержится ни то, ни другое.

— Затащи ее внутрь, — говорит другой голос, и мужчина, держащий меня, кивает.

— Давай, девочка, — говорит он, его гнусавый голос становится глубже, когда он разворачивает меня к месту назначения.

Это невзрачное бетонное здание с плоскими стенами, острыми краями и разбросанными окнами. Оно выглядит так же уныло, как и серое небо над ним, и все во мне противится идее войти туда, но я заставляю себя не тянуть время и не сопротивляться. Мне это не поможет, а может очень сильно навредить. Я не знаю, к чему склонны эти мужчины, или какого рода заточение они должны мне предложить, или какие могут быть правила в отношении того, что они могут со мной делать, но я не спешу проверять границы дозволенного.

Я могла дать отпор Арту, хотя он и был жесток. Он причинил бы мне боль, если бы я не замолчала сразу же, как только повела себя вызывающе, независимо от того, что он утверждал. Я пока не знаю, как поведут себя эти люди.

Они ведут меня по холодному серому коридору, и именно тогда я вижу свою цель, ряд камер, все они пусты. Все во мне противится идее попасть внутрь одной из них, впервые в жизни оказаться по-настоящему запертой в клетке. Несмотря на всю мою решимость, мои пятки тормозят по полу, когда я отстраняюсь от держащих меня рук.

— Не дури девочка. — Мужчина, ведущий меня, вдвое крупнее меня, высокий и плотный, с объемистыми мышцами, и у меня нет никаких шансов освободиться. — Ты так или иначе войдешь туда, девочка, так что не делай это трудным путем, хорошо?

Я не хочу знать, что такое трудный путь, но я также не хочу быть запертой в этой камере. Мой первобытный мозг берет верх на мгновение слишком долго, пока я борюсь в его хватке, и он издает вздох, который звучит почти раздраженно, как будто он не хочет делать то, что он делает дальше.

Это менее болезненно, чем я ожидала.

Он поднимает меня с пола за руки, которые протестующе вздрагивают, когда его большие ладони смыкаются вокруг них. Мужчина не опускает меня на землю, пока мы не оказываемся в камере, после чего он бросает меня лицом вниз на жесткую плоскую койку, которая