Филфак (СИ) - Гордеева Алиса

— А як же, милок! — лебезит старушка и клюкой в сторону лавки тычет: — Вон, новая партия поспевает. Родимая уже поднялась. Как перчатки сдуются, так и готово будет.

— Так там брага, что ли? — меня пробивает на истерический хохот: и как я сам не догадался?

— Сам ты «брага»! – огрызается старушка. — Это лекарство, дурная твоя голова. Ни грамма алкоголя!

— Да тут и алкоголь не нужен! — вскидывает руками Пуговица. — Это же мухоморы! Верная смерть!

— А вы кто такие? — в мозгу старушки снова перемыкает. — Вас Петрович прислал? Из Хрестунов? А я думаю, чего это он петухом ходит: то рыбы мне притащит, то сети свои на хранение. Вы старому хрычу так и передайте, что от его геморроя только топор поможет. Нечего на чужой «Мухтарчик» пасть разевать!

— Бабушка, — нервный смех сменяется жгучей болью за грудиной, — это же я, Илья. Внук твой!

— Илюша? Где Илюша? Вернулся? Приехал, мой мальчик! — вертит головой старушка, в упор меня не замечая. — Что ж вы, ироды, надо мной над старой потешаетесь? Знаете, как сердечко-то тоскует, и давай по святому бить! Да где ж вас таких только делают? А ну, вон пошли из моего дома! А не то я вас щас!

Ни черта не видя, бабка начинает со всей дури махать клюкой, как бейсбольной битой. Хватаю Аньку в охапку и выдёргиваю её, ошарашенную, на улицу. Чёрт с ней, правдой, нам бы живыми остаться!

Глава 9. Раздевайся, Румянцева!

Аня.

Сверкая пятками, несёмся прочь. В считаные мгновения за плечами остаются покосившийся дом, скрипучая калитка, да и деревня, на все сто оправдывающая своё название. Пытаюсь вырваться или хотя бы чуть сбавить скорость. Я ни капли не спортсменка, и удерживать ритм бега Соколова мне невыносимо трудно. Но Илья настолько ошарашен, что ничего вокруг не замечает, и крепко вцепившись в мою ладонь, продолжает тянуть меня за собой. К слову, совершенно не в ту сторону.

В боку колет, ноги заплетаются в пожухлой траве, а вместо бессмысленных просьб изо рта вылетают нечленораздельные звуки. Я устала. А ещё совершенно не понимаю, куда и, главное, зачем мы несёмся. Наверно, поэтому, когда Соколов буквально на секунду тормозит у раскидистого куста рябины на небольшом пригорке, я при первой же возможности выдёргиваю ладонь из плена и, согнувшись пополам, стараюсь унять бешеный пульс, барабанной дробью отдающийся в ушах.

— Вроде ушли! — с опаской озирается Соколов. Он серьёзно? В носу щекочет от смеха, но понимаю: сейчас не лучшее время для шуток.

— Ага, погони нет, — соглашаюсь и тут же отворачиваюсь от парня, чтобы скрыть улыбку.

Но сто́ит представить подслеповатую Клавдию Ивановну, нагоняющую нас со скоростью света с клюкой в одной руке и банкой мухоморов в другой, как смешинки сами рвутся наружу.

— Пуговица, ты чего?— недоумевает Илья. Видимо, плохой из меня конспиратор!

— Всё нормально! — отмахиваюсь от парня и, прикрыв ладонью рот, даже смотрю в его сторону. Зря! Стоит мне окинуть взглядом мощные плечи Соколова, его жилистые руки и кеды лошадиного размера, как зажмурившись начинаю сотрясаться от смеха. Только внук, позабыв, что давно перерос свою бабушку, мог так сильно её испугаться, да ещё и реально ожидать погони.

— Ань, всё нормально? — взъерошив волосы, Соколов смотрит на меня растерянно.

— Прости, — стягиваю с себя толстовку и завязываю ту вокруг пояса. Мне не настолько жарко, сколько неловко под взглядом Ильи. Ему невдомёк, как трепещет девичье сердце рядом с ним. — Просто не понимаю, от кого мы убегаем.

— От ба…, — начинает серьёзно Соколов, но уже в следующий миг и сам понимает бессмысленность нашего побега. — Ну а что? Много ты, Анют, знаешь о «Мухтаре»? Вдруг он не только зрение возвращает, но и сил даёт немерено!

— Тогда тем более зря убежали! Надо было отведать чудодейственного зелья! — я рада видеть улыбку на лице парня. Если серьёзно, не на шутку переживала, что после произошедшего в доме бабки Илья ещё больше закроется в себе.

— Зачем мне мухоморы, когда мой мир и так полон ярких впечатлений!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Соколов воодушевлённо обводит рукой играющие золотом осени просторы, пока случайно взглядом не спотыкается об меня.

— Ты что-то вспомнил? — спрашиваю, смущённо краснея. Ну чего он так на меня смотрит?

— Нет, – мотает головой, а сам продолжает вгонять в краску. — Ты просто очень красивая!

— Ну да, — с губ слетает нервный смешок. Красивая… В старом топе цвета переспелой клубники и разодранных на коленях джинсах, с растрёпанными от бега волосами и абсолютно ненакрашенная. Артур всегда говорил, что в таком виде я похожа на чучело. Соколов явно издевается, не иначе. Хотя…

— Погоди, а ты, случайно, мухоморами не надышался? Перед глазами не кружится! Не тошнит?

Слегка наклонив набок голову, Илья награждает меня своей фирменной улыбкой, от которой моментально слабеет в коленях. Нет, точно! Нужно на законодательном уровне запретить Соколову использовать своё очарование против неокрепших девичьих сердец!

— Я серьёзно, — наглец продолжает ласкать меня взглядом, врассыпную пуская по телу странные, доселе незнакомые, но, что греха таить, волнительно приятные импульсы. — Дай свой мобильный, я докажу!

Выуживаю из кармана телефон и протягиваю парню. Недолго думая, Илья включает камеру и со знанием дела тыкает там какие-то настройки, а потом наводит объектив на меня.

Щёлк.

От мысли, что мир Соколова прямо сейчас сузился до размеров экрана, на котором только я, ещё больше робею.

Щёлк.

Смотрю куда угодно: на голубое небо, сизые крыши домов вдалеке, только не на Илью.

Щёлк.

Ветер, как специально, подыгрывает горе-фотографу, всё безудержнее развевая мои волосы.

— Посмотри на меня, — руководит процессом Илья. — Ну же, смелее!

— Хватит! — бурчу под нос.

— Последний кадр. Ну же, Пуговица! Я жду, когда ты прекратишь прятать от меня свои очаровательные глазки.

— Какая я тебе «Пуговица»? — хватаюсь за возможность разозлиться.

Щёлк!

— А ты себя в зеркало видела? — не унимается Илья. — Ты как пуговка маленькая, но незаменимая! А ещё глазастая!

— Да, Соколов, тебе ещё учиться и учиться делать девушкам комплименты.

Щёлк!

— У тебя глаза такие же глубокие в своей синеве и чистые, как воды Голубой Лагуны в Исландии, — моментально исправляется блондин, а мне снова хочется смеяться. Боже, неужели Соколов думает, что этот комплимент лучше? Нет, звучит, разумеется, куда приятнее, но слишком избито.

Кручу головой, пытаюсь подобрать слова в ответ поострее, но Илья меня опережает:

— Один раз увидишь и навсегда!

Соколов прячет мобильный к себе в джинсы, а сам продолжает запечатлевать мгновения моего смущения уже одним только взглядом.

— Что «навсегда»?

— Пропадаешь навсегда…

Илья всё-таки добивается, чтобы я на него взглянула. Странный, необыкновенный парень, выросший в непролазной глуши, но откуда-то впитавший в себя столько нежности.

— Ты так говоришь, будто видел эту самую Голубую Лагуну своими глазами, — за наигранным неверием скрываю растущее смятение.

— Видел. Наверно, как и кулинарное шоу по телевизору. Но мы обязательно там побываем, Анют, и ты сможешь убедиться, что я не вру! — глазом не моргнув, спешит с ответом Соколов, а я улыбаюсь. Пусть так. Пусть серость деревенской жизни хотя бы ненадолго спрячется за мальчишескими мечтами о дальних берегах.

— Побываем! — срываю гроздь рябины, такой же красной, как и мои щёки, а потом, не дожидаясь Ильи, бегу с пригорка вниз. — А пока предлагаю изучить местные красоты! Вдруг наш план всё же сработает и ты сможешь вспомнить!

Вместо того чтобы вернуться к деревне и попытаться ещё раз поговорить с Илюшиной бабушкой, а после выйти к остановке и вернуться в город, мы, не сговариваясь, идём по узкой колее в противоположную сторону. И если поначалу нас окружает пение птиц и неловкое молчание, то уже метров через пятьсот от последнего не остаётся и следа. Мы вспоминаем про нелепый побег и резиновые перчатки, мой испуганный возглас «Клавдия Ивановна, это вы?» и свистящую над нашими головами клюку. Я рассказываю Илье, как непросто нам с участковым дался разговор с его бабушкой в прошлый раз. И пусть тогда старушка не пыталась нас пришибить, да и в избе было более прибрано, мысли и слова пожилой любительницы мухоморов также скакали, а действительность воспринималась ей, теперь понимаю, через призму принятого на грудь «лекарства».