Написать президента - Лев Горький

уже не будешь нужен Борису Борисовичу, естественно.

— А кто он?

— Узнаешь в свой срок. — Она улыбнулась как ни в чем не бывало. — К чему тебя пугать?

А то до сих пор не пугала?!

Прежде чем вернуться ко мне, мы заехали пообедать, и Вика первым делом отправилась попудрить носик. Я же взялся за меню, и неожиданно осознал, что впервые за черт знает сколько времени могу не экономить, вообще не смотреть на цену, могу заказать что угодно.

Это было… странно и непривычно.

Но не успел я разобраться с супами, как подал голос мой телефон и на экране обозначился незнакомый номер.

— Алло? — спросил я настороженно.

Наверняка «служба безопасности Сбербанка» с малороссийским акцентом или еще какие спамеры или мошенники.

— Левушка? Здравствуйте.

Услышав звучный и красивый голос, я вздрогнул, словно рядовой английский докер, которому прямо в любимый паб позвонила Елизавета Вторая.

— Э, да… здравствуйте, Алина Леонидовна, — произнес я деревянным голосом.

Шапоклякович, несмотря на звучную фамилию, сделала себе имя в литературе сама. Понятно, что фамилия на нее тоже поработала, но сама собой, как бы автоматом, а за протекцией к отцу, живому классику, она ни разу не обращалась… ну или провернула всё так, что о таком обращении никто не узнал.

Насколько я был в курсе, начала она с блога о современной литературе, где каждый день в течение года размещала обзор на новую книгу — все бесплатно, на голом энтузиазме. Такое трудолюбие окупилось многократно, ее позвали обозревателем на «Горгону», пригласили в жюри одной премии, второй, и в какой-то момент стало ясно, что русской критике без Алины Шапоклякович никуда, что она некоронованная царица этого серпентария.

Поскольку мы с ней вращались в одних кругах, то сталкивались и общались, причем обычно в провинции, на книжных фестивалях; она написала благожелательную рецензию на «Крылья» безо всякой моей просьбы, хотя нашла в книге совсем не то, что я в нее вкладывал. Но вот телефона звездной критикессы у меня не было, и я не подозревал, что она знает мой номер и может позвонить.

Хотя они ведь подруги с Пальтишкиной…

— Надеюсь, вы в добром здравии, Левушка.

— Да. Вполне, Алина Леонидовна. Спасибо.

Очень хотелось спросить: «Чем обязан?», но я понимал, что такой вопрос будет неуместен. Язык мой ведет себя как помело чаще, чем хотелось бы, но предупреждение Вики насчет «вежливость, аккуратность, никаких дурацких вопросов» до сих пор жгло мне мозг и тормозило обычную болтливость.

— Я волнуюсь за вас, Левушка, — сказала Алина Леонидовна тоном заботливой мамы. — Вы — молодой талант, но ваш духовный писательский организм еще не сформировался, поэтому его нужно беречь от тлетворных влияний. Кажется мне, что вы совершили ужасную ошибку, пали жертвой искушения… но еще не поздно отступить, отказаться. Мы поможем.

О чем она, черт подери?

И тут меня пронзила убийственная, как выстрел снайпера, мысль: она знает, Шапоклякович в курсе, с каким предложением явились ко мне псы кровавого режима и что я ответил согласием.

Но откуда? Нет, невозможно! Не Землянский же ей рассказал?

— Деньги и слава — все это преходяще, — продолжала она. — Главное — литература. Главное — оставить в чистоте свой творческий источник, не загрязнить его подлым торгашеством.

Все это звучало круто и возвышенно, но я видел совершенно продажные рецензии, подписанные ее фамилией. Рецензии появлялись на беспомощные, убогие романчики, которые отрабатывали нужную хозяевам «Горгоны» повестку, вспомнить хотя бы опус про уральских рокеров-трансгендеров, отважно борющихся за права экологично ответственных мордовских геев-веганов.

Или когда она пишет такое явно ради денег — это другое?

— Поверьте мне, чистая, свободная литература в состоянии дать вам больше, чем низменная подельщина. — Тут Шапоклякович сделала паузу. — Надеюсь, вы услышали меня. Евгения Захаровна говорила мне о том романе, который вы пишете, и я очень заинтересовалась. Мне кажется, это будет прорывом, и для вас, и для русской словесности, которая на вас так надеется. И мы приложим для этого все усилия… если вы, Левушка, поведете себя единственно верным образом. Всего хорошего, и звоните, не стесняйтесь.

— До свидания, — сказал я в уже замолкший аппарат.

Они знают, знают… Я пропал, мне конец… Что же делать? Или все же нет? Откуда? Ведь, в конце концов, она не сказала ничего конкретного, сплошь гладкие обтекаемые словеса! Зараза! Пришла беда — открывай ворота! Или я придумываю?

— На тебе лица нет, что-то случилось? — сказала Вика. Она вернулась на свое место, а я и не заметил.

— Да нет, все норм, — отозвался я.

Обед прошел в унылом молчании. Вика не пыталась меня разговорить, а я все больше пялился в тарелку.

Затем мы поехали ко мне, и я принялся за работу — слушать диктофон, брать куски, прикладывать к тому, что есть в материалах, строить сюжет, костяк главы, которую я решил назвать «Белградский гамбит», о борьбе разведок стран НАТО и Варшавского блока в те времена, когда я еще не родился; компоновать и переделывать, расписывать диалоги. Несколько раз пришлось гуглить, и для этого я отползал от серебристого нетбука к своему ноуту.

— Может быть, оставишь? — спросил я, когда пришло время Вике отправляться домой. — Только ведь разошелся. Еще часа три смогу работать.

— Нет, не положено. — Она вновь показала ямочки на щеках. — Завтра в то же время.

Дверь за ней закрылась, и я, помявшись несколько мгновений, вернулся в кресло.

Тупые гэбэшники, псы режима могут думать, что лишили меня свободы, повязали по рукам и ногам! Но никому не по силам обуздать вольную мысль, убрать из моей памяти то, что уже попало туда — и во время бесед со Степаном Матвеевичем, и после знакомства с материалами!

Я открыл файл «ГолемВавилонский. док» и начал переписывать.

Это будет другой роман — «Навуходоносор», о великом кровавом тиране, поднявшемся к трону из гвардейской казармы, о его обреченной на поражение борьбе с собственным народом. И я вложу в него все то же, что и в мемуары, только забуду о техническом задании, дам волю фантазии и своему могучему дару, не буду бояться говорить правду… Ну разве что современные имена и реалии заменю на библейские, на древневавилонские.

И простер Господь руку Свою, и коснулся уст моих, и сказал мне Господь: «Вот, Я вложил слова Мои в уста твои. Смотри, Я поставил тебя в сей день над народами и царствами, чтобы искоренять и разорять, губить и разрушать, созидать и насаждать».

Глава 8

К утру я убедил себя, что звонок Шапоклякович — просто совпадение: она ничего