Написать президента - Лев Горький

свет ни заря, аж в девять.

— Оставьте богемные привычки, Лев Николаевич, — сказала она, стягивая одеяло с моего дремотного существа. — Вернитесь к обычным людям, они сейчас как раз едут на работу. Поедем и мы.

— А вас в вашей конторе в дверь звонить не учат? — злобно пробурчал я. — Вообще я тут голый валяюсь, ничего?

— Я видела голых мужчин несколько раз, — длинные ресницы залетали вверх-вниз. — Поэтому зрелище вашего обнаженного тела хоть и является определенным вызовом, но не наносит мне моральной травмы… Что до дверей — мы теперь фактически одна семья. Смиритесь.

Мой сердитый взгляд она проигнорировала.

Одно из преимуществ писательской профессии — сам себе устанавливаешь рабочий режим, никто не стоит над тобой с палкой, не орет, что в восемь часов ты должен быть за рабочим столом, а если опоздаешь на пять минут, то будешь покрыт матом и попадешь на деньги. Когда-то я ездил в офис, как все, но, слава богу, недолго, и воспоминания о тех временах у меня сохранились ужасные.

Маша давно смирилась, что до полудня я мало на что годен и проще верблюду пройти в игольное ушко, чем Льву Горькому встать рано и принести пользу если не всему обществу, то хотя бы мельчайшей его ячейке. Однако Вике удалось невозможное — она вытащила меня из дома за полчаса, несмотря на всё мое ворчание и сердитые реплики.

Снаружи нас ждал маленький красный «пежо» — идеал любителей обтягивающих автомобилей.

— Куда мы хоть едем? — спросил я, усевшись на пассажирское место.

Вчера я до ночи, пока Вика не ушла, знакомился с материалами на серебристом нетбуке, внутри которого все было аккуратно разложено по папочкам «Детство», «Институт», «Контора», «Девяностые», «Питер», «Премьер», «Первый срок», «Второй срок». Мне очень хотелось найти там папку «Отставка, судебный процесс и расстрел», но такой, увы, не имелось.

С интересом я узнал, что лидер нации и лучший друг российских физкультурников много лет работал в Югославии. Там он формально занимал в посольстве место третьего помощника пятого атташе по культурному обмену бухлом, но на самом деле по полной программе рыцарствовал с плащом и кинжалом.

— К уважаемому человеку. — Под нежными руками Вики машина ожила, мягко заурчал двигатель.

Нет бы ответить нормально!

Так я и дулся на нее всю дорогу, одновременно пытаясь проснуться, зевал, тер уши. Ехали мы куда-то в центр, но куда именно, я не следил, меня это не особенно интересовало. Глаза закрывались, и очень хотелось кофе… В смысле, еще кофе, поскольку две чашки я выдул дома.

Машину Вика запарковала в узком переулке, мастерски втиснув ее между двумя громадными дорогущими тачками. Распахнулась дверь подъезда, глазам моим предстала древняя шахта лифта, заключенная в решетку, и после нажатия кнопки сверху донеслось важное, основательное громыхание.

— Хозяина зовут Степан Матвеевич, — сказала она. — Будьте с ним осторожнее. Он был начальником президента в КГБ, когда Борис Борисович делал там первые шаги. Понимаете?

Я закивал: теперь ясно, к кому меня привезли, к дряхлому сталинисту, который сто лет назад лично расстреливал диссидентов в ГУЛАГе.

— Хватит мне выкать, — пробормотал я. — Раз уж мы одна семья.

— Хорошо, Лев… — Когда Вика произнесла мое имя, внутри что-то сладостно затрепетало, так что я даже испугался.

Помни, сравнительно юный гений русской словесности, она тобой манипулирует! Это не просто красотка, а обученная преступной властью машина для соблазнения, контроля и выведения из строя свободно мыслящих элементов общества!

Степан Матвеевич оказался совсем не таким, как я себе представлял.

Я ожидал увидеть матерого деда, облаченного в измазанный кровью жертв китель с медалями, фанатичный блеск в злобных глазах, но дверь нам открыл старичок облика ангельского, розовый, седенький, с палочкой, в аккуратно выглаженной рубашке и брюках. Рядом с ним я ощутил себя неопрятным, грязным и огромно-неуклюжим, и это ощущение мне не понравилось.

— Доброго дня. — Голос у Степана Матвеевича был тонкий, пронзительный.

Квартира оказалась небольшой, и всю ее, к моему удивлению, заполняли книги. Вздымались до потолка полки в прихожей, в гостиной стояли огромные шкафы, и за стеклами дверок прятались ряды основательных томов. Пахло сладким, едва ли не ладаном, и за тяжелыми и бордовыми, по-настоящему советскими шторами негромко шумела Москва.

— А маузер где? — спросил я, осматриваясь.

— Какой маузер? — спросил хозяин, а Вика нахмурилась.

— Который вам Ленин подарил, чтобы врагов революции шлепать без раздумий, — пояснил я. — Должен висеть на стене на почетном месте, и на рукоятке насечки по числу людей, которых вы в расход пус…

Степан Матвеевич вздохнул, аккуратно поставил палочку к креслу и поднял руку. Дальше комната почему-то опрокинулась, я обнаружил, что прижат щекой к мягкому ковру, лоб саднит, щеку дергает, правая верхняя конечность моя болезненно завернута за спину, а в поясницу упирается костлявое и острое колено.

— Вот что за гаденыш? — сказал хозяин квартиры. — Мы страну строили потом и кровью. А такие, как ты, гнидочка, ее уничтожили ради джинсов и колбасы… Эх, если бы не Борька, не стал бы я с тобой вообще разговаривать. Маузер ему! Читал я твоего «Реформатора». Говна редкостные. И не так все было, ох, не так.

— Пустите! Вы! — прохрипел я.

Попытался встать, оттолкнуться свободной рукой от пола, но в локте другой хрустнуло, боль стегнула до плеча. На глаза навернулись слезы обиды и ярости — дряхлый сталинист играючи повалил меня на пол, унизил мое человеческое достоинство, и все за невинный вопрос!

— Нет, не пущу. — Степан Матвеевич сильнее нажал коленом. — Лежи так, голубочек. Вопросы задавай, а я отвечать буду, пока не устану… Я старый теперь, устаю очень быстро. Вичка, а ты диктофон включай… Ну что, готов спрашивать?

Нет, совсем не так я представлял «встречи с людьми»…

— Нет, я так не играю! — закричал я. — Отпустите меня! Вы, старый эсэсовец!

— А я тоже не играю, — сказал он, и тут я услышал, как мне показалось, звук взводимого затвора. — Если я тебя сейчас грохну, то сколько удовольствия получу, ты не представляешь, сволочужка… А что до тюрьмы — ой, мне терять нечего, я свое пожил, все сделал, что надо.

Холодное и твердое коснулось моего затылка, и я замер, боясь даже дышать: пистолет?

— Степан Матвеевич. — В голосе Вики прозвучала укоризна.

— Да ладно, и пошутить нельзя. — Холодное и твердое исчезло, убралось колено с моей поясницы, и кровь хлынула в освобожденную руку, так что ее закололо тысячей иголочек. — Вставай, гаденыш, будем разговаривать. Глядишь, этой книгой искупишь бред про Буйдара.

Поднимался я с большим трудом, конечности тряслись, перед глазами все плыло. Давно я не чувствовал себя настолько униженным