Петр Первый. Император Всероссийский - Анна Романова

К завтраку Екатерина спустилась в платье цвета берлинской лазури, сшитого из тонкого китайского шелка, отрез которого ей преподнесли азиатские послы. Императрица до сих пор помнила их смешные желтые, будто цвета испитого чая, лица, сияющие словно начищенные самовар. Послы смотрели на нее с обожанием и что-то лопотали про красоту русских женщин.

Платье из подаренного шелка шил лучший петербургский портной, который богато украсил ткань серебряной вышивкой и жемчугами. И все, вроде бы, было правильно, все, вроде бы, было так, как и должно быть, задумчиво думала Катерина, разглядывая себя в зеркале. Вот прекрасное платье, цвет которого подчеркивал смоль ее волос и белизну гладкой кожи, вот сапфиры и бриллианты от лучших ювелиров Европы, вот прическа по последней моде с невероятным количеством драгоценных шпилек… но чего-то неуловимо недоставало в облике императрицы – и она знала чего.

А не хватало тех самых настоящих дворянских благородства и грации, которые нельзя заказать у портного или купить даже за самые большие деньги. Тот неуловимый флер избранности, которым так запросто щеголяла ненавистная императрице Матвеева, Екатерине так и не удалось в себе развить.

За завтраком разукрашенная и разодетая императрица с одутловатым лицом смотрелась почти комично рядом с тонкокостной царской фавориткой, которая, даже будучи на сносях, выглядела юной прелестницей. И это замечал даже Меншиков, безнадежно влюбленный в Екатерину.

Царь же не сводил глаз с Апраксина, который будто забыл дышать, когда увидел Марию, медленно и очень осторожно спускающуюся по широкой мраморной лестнице, одетую в простое белое платье, какие носят беременные женщины. Ткань мягко обнимала стан фаворитки, ничего не скрывая, но и не демонстрируя, будто укрывая ее тело от чужих взглядов.

– Доброе утро, – произнесла девушка, не глядя ни на кого и осторожно садясь за стол. Ночью ей удалось смягчить сердце Петра, но Мария понимала, что праздновать победу еще очень рано.

Дарья тут же начала расспрашивать ее о самочувствии, а Екатерина разве что зыркнула холодно в сторону Марии, но благоразумно промолчала. Не дай бог царя разозлить.

После завтрака Дарья предложила дамам прогуляться в саду, посмотреть на чайные розы. Эти розы, нового сорта, Сашенька заказал ей из Англии, и теперь они наконец-то зацвели. Дарья и Мария легко нашли общий язык, ведя тихие и непринужденные беседы о балах и платьях. Катерина же слегка отстала от них, присев на мраморную садовую скамью.

Солнце уже взошло достаточно высоко, и императрице было невыносимо жарко. Шелк не давал телу остыть, корсет из китового уса нещадно давил на пышные формы, а многочисленные шпильки в прическе страшно оттягивали волосы. Екатерина уже несколько раз мысленно прокляла себя за глупые попытки заставить мужчин смотреть в ее сторону. Годы брали свое, и привлекательнее Екатерина, даже в молодости не обладавшая природной красотой, не становилась.

Если раньше ее главными украшениями были молодость, которая искупала все физические недостатки, страстность да умение ублажить мужчину, то теперь в утешение остались только острый ум и трон. И когда Екатерина глядела на молодую фаворитку, ей казалось, что она все бы отдала, все до последнего, чтобы получить красоту и грациозность дворянки Марии, коих у нее самой отродясь не бывало даже в самые лучшие годы.

Между тем оставшиеся в имении мужчины вели в кабинете Меншикова мирную с виду беседу.

– А так ли ты охоч до коней, государь, как и раньше? – вальяжно поинтересовался Меншиков у царя, вытянув ноги на бархатную банкетку.

Петр, внимательно изучающий диковинный цветной глобус, поднял на Меншикова заинтересованный взгляд.

– Охоч, страсть как охоч, майн херц. Почему спрашиваешь?

– Мне тут один дворянин давеча в карты отличного арабского скакуна проиграл. Какие бабки изящные, а круп… Какой у него круп! И морда тонкая! Чисто лебедь, а не конь. Видел бы ты, как он у меня по кругу идет под хлыстом. Правда, бес, необъезженный. Норов у него чисто звериный. Волком ему родиться надо было, не конем. Никому не дается!

– Не дается, говоришь? – глаз у царя недобро заблестел, он повернул голову к скучающему Апраксину. – Граф, а граф? Смел ли ты, отважно ли сердце твое пылкое?

– Да, ваше царское величество, – ответил граф, на беду, не слушавший разговора, а любовавшийся силуэтом Марии. Окна кабинета Меншикова выходили в сад, и все три дамы были видны как на ладони. Петр хитро подкрутил ус и спросил:

– А обуздаешь для меня коня? Ежели сладишь с ним – отблагодарю по-царски!

– Как скажете, так и сделаю, государь, – щелкнул каблуками Апраксин и улыбнулся. Глубоко в душе он мечтал только об одном: чтобы Машенька ответила ему взаимностью. И покрасоваться перед любимой на необъезженном коне – чем не повод вырасти в ее глазах? Может быть, та по достоинству оценит его смелость и поймет, наконец, что ничто не в силах препятствовать его любви и что все преграды он одолеет, лишь бы только быть с ней.

– Коня-то как звать? – спросил у Меншикова Петр.

– Сатана он, – хохотнул фаворит, – черный как смоль, и характер как есть – бесовской. Оттого Сатаной и зову. Он мой хлыст перекусил да денщика насмерть в стойле копытами забил. Хоронили в закрытом гробу.

– У-у-у, зверюга, – радостно оскалился царь, недобро глядя на Апраксина из-под ресниц.

И Меншиков в этот момент готов был поклясться, что вскоре понадобится еще один закрытый гроб.

* * *

Обед Дарья велела накрыть в беседке недалеко от усадьбы.

– Даша, а кто фонтаны вам такие чудесные делал? – интересовалась Мария, неторопливо обмахиваясь веером. – Чей был эскиз? Дворцовым архитекторам заказывали?

– Ну что вы, Мария, набросок сделала я сама, а Александр каменщиков с Урала заказывал. У них там знатные мастера. С малахитом работают, будто сам боженька в руки целовал, – смущаясь, ответила Дарья.

Петр с любовью поглядел на сияющую фаворитку, потягивая охлажденное вино. Мария с интересом слушала Дарью, склоняя свою хорошенькую головку то на один бок, то на другой, поправляя прядь, выбившуюся из простой прически. Не задумываясь, царь осторожно взял в свою грубую ладонь тонкие пальчики девушки и начал целовать розовые, будто детские, ноготки, щекоча кожу усами и хриплым дыханием.

– Петр, ну что ты как маленький, – заливисто засмеялась Мария, полушутя пытаясь отнять руку от губ любимого.

– Какая же ты, – царь вдруг понял, что задыхается от переполняющего его восторга и всепоглощающей любви, тугим комком сжавшейся в груди, – какая же ты у меня…

В солнечном свете прелесть его любовницы заиграла новыми красками и на какое-то время заставила забыть о черной ревности, время от времени поднимающей свою уродливую голову из глубин души.

Меншиков, Апраксин и Екатерина хмуро наблюдали за любовниками. И если Апраксин практически не скрывал своего недовольства, краснея щеками и сжимая до хруста пальцы, то царица, до крови закусившая полные губы и нахмурив густые брови, скрыла лицо за тенью веера. Как по живому резал Петр, глядя на соперницу с любовью и обожанием. С тем обожанием, с той любовью, с которой когда-то смотрел на Екатерину, прошедшую с ним огонь и воду. Впервые в жизни царица прокляла тот миг, по-настоящему зло и горько прокляла день, когда связалась с Виллимом Монсом. И для себя решила, что не просто разлучит царя и ушлую фаворитку, но сотрет последнюю с лица земли, уничтожит, изломает…

Глава 21 Месть Екатерины

После обеда дамы удалились в комнаты, дабы предаться послеобеденному сну. Царь же с Меншиковым и Апраксиным отправился в конюшни, смотреть Сатану.

Сказать, что конь был хорош, – значило не сказать ничего. Высокий ладный скакун ходил по стойлу, стучал нервно копытом, раздувал тонкие ноздри, щерил ровные зубы в недобром оскале, загрызал удила и взбрыкивал, ударяя подковами по каменной стене. Черный как ночь, чернее всех грехов, сверкал зло глазищами, тряс гривой, будто подначивал: «Ну, давай, дурачок, иди сюда, сейчас я тебе хребтину переломаю, ну!». Конь ходил по стойлу кругами, выжидая и вскидывая длинную морду, поглядывал на зашедших в стойло мужчин.

– Ох, ну и шельма! Ох, ну и шельма же! Ах, какой! Как женщина норовливый, – с восхищением сказал царь, оглядывая коня. – Гриву, поди, заплетать не дает?

– Да какой там гриву, – отмахнулся Меншиков, – его и ковать-то только с Ерошкой можно.

– Что за Ерошка? – удивился царь и пристально оглядел конюшню.

– Да есть тут у меня юродивый один. Родился, понимаешь, полумертвым… ну, повитуха так подумала, синюшного младенца приняв. А поди ж ты, закричал шельмец, – Меншиков одобрительно прицокнул языком. – Понимает через раз, не говорит. Но животных страсть как любит. И животные его любят. Вот я его на конюшне и пригрел. Хороший он, и лошади при нем спокойные. Сатана только Ерошку и признает, тот ему в ухо пошепчет чего-то, скотина и успокаивается. Да только ненадолго, и под седло все не идет, сволочь хитрая.