Секрет бабочки - Кейт Эллисон

Я вытаскиваю косметичку Сапфир из холщовой сумки и ставлю на прикроватный столик. Роюсь в содержимом. Достаю тени для век — темно-синие, которые называются «Полночь» — и провожу по векам. Как только отрываю глаза, у меня возникает странное чувство: я могу поклясться, что какую-то секунду перед зеркалом сидела не я, а она — Сапфир.

Мои пальцы возвращаются в косметичку, ищут самую важную часть образа Сапфир — фирменную помаду цвета синяка, — но ее нет. Я вываливаю на столик все содержимое косметички, в ней много чего есть, но не искомый тюбик с помадой.

Я еще раз смотрю на себя, на свои глаза, которые теперь так напоминают глаза Сапфир, прежде чем пойти в ванную, чтобы вновь, и вновь, и вновь умыться. В спальне я убираю в косметичку Сапфир все, что из нее вывалила, и ставлю ее между шести высоких серебряных подсвечников. Она выглядит как середина цветка, вокруг которой стоят часовые-подсвечники, охраняя ее. Только потом вспоминаю про пепельницу, терпеливо дожидающуюся в моей сумке. Я достаю ее обеими руками и кладу в ряд с тронутым ржавчиной портсигаром с монограммой «ГТВ» на лицевой стороне и тремя длинными, похожими на флейту мундштуками.

Я думаю о Сапфир, о темном, терпеливом силуэте, грациозно плывущем между столиков, заставленных серебряными, с ручной гравировкой пепельницами. Пепельницы везде — на полу, потолке, стенах. Я задаюсь вопросом: курила ли она?

Я это выясню, даю я обет. Я выясню все. Так или иначе.

Глава 12

— Пенелопа. Алло, гараж? Вы с нами?

Я мгновенно сосредотачиваюсь. Мистер Келлер хмурится, глядя на меня.

— Извините, — говорю я. — Я не слышала вопрос.

— Не было никакого вопроса, мисс Марин. Мы ходили по классу и заслушивали ваши ответы по домашней работе, которую задали вам вчера по дифференцированию сложной функции с помощью цепного правила.

Я чувствую, как мои глаза закатываются под череп. Дело не в том, что я совершенно измотана, проспав меньше четырех часов, а я измотана. Просто все мои мысли о Сапфир, ее пропавшем тюбике с помадой и ее убийце. Не могу не думать и о Флинте, пытаясь понять, то ли он действительно собирается помочь мне, то ли попытался отвязаться от меня, пообещав подумать. Я очень хочу это знать. Должна знать, поможет ли он мне. Должна знать, встанет ли плечом к плечу со мной.

— Вопрос девятнадцать, страница сто одиннадцатая, мисс Марин. Так что вы ответили?

Келлер — один из тех учителей, которые замечают мои ритуалы, возможно, потому, что помешан на математике и сверхчувствителен ко всему, связанному с цифрами. Однажды он попытался поговорить со мной после уроков, сказал, что он понимает, но все эти постукивания на контрольных отвлекают других учеников. Он попытался убедить меня поговорить об этом со школьным психологом, как будто это могло помочь. И когда он говорил со мной, мое лицо так пылало, а во рту так пересохло, что я не могла произнести ни слова. Не могла даже солгать, сказав, что не знаю, о чем он говорит, или дав безумное обещание никогда больше не постукивать. Он не понимал. Просто не мог понять.

После того разговора он, похоже, воспринимает мои постукивания как личное оскорбление, будто я делаю это специально, чтобы отвлекать его на уроках.

Я раскрываю книгу и смотрю на вопрос, быстро прикидывая, что к чему.

— Этого вопроса не могло быть в нашем задании, потому это урок следующей недели, — отвечаю я, — но если внешняя функция — синус, а внутренняя — три икс квадрат плюс икс, тогда производной будет шесть икс плюс один помножить на косинус три икс квадрат плюс икс.

Он откашливается. Поднимает брови.

— Хорошо, Пенелопа. — Щелкает языком, уже не зная, как меня наказать, поворачивается к доске и начинает объяснять классу новые вопросы. Я пытаюсь сосредоточиться и не могу. Куда там! Мыслями я в клубе; в косметичке Сапфир; в высоких зеркалах гримерной; в длинных крашеных рыжих волосах Марни; в дохлой кошке, которая становится все более окровавленной и разодранной, в очередной раз когтями процарапывая путь в мою голову. Где угодно, только не на уроке.

Я должна выяснить больше! Но у кого? И как я это выясню?

По окончании школьного дня я вынимаю все из рюкзака для книг и перекладываю в шкафчик. Когда кто-то, проходя мимо, кричит: «Гребаные производные!» — хрипловатым голосом крутой девицы, я поворачиваю голову: Энника Стил коротко мне улыбается, потом бежит к Бригаде идеальных девушек, собравшейся в конце коридора.

Воздух никак не хочет выходить из груди. «Да!» — чирикаю я вслед, очень уж взволнованно. Она не оборачивается. Может, и не услышала меня. А может, мне все это почудилось.

Я захлопываю дверцу шкафчика и, выходя из школы, бормочу себе под нос свои имя и фамилию: «Пе-не-ло-па-Ма-рин Пе-не-ло-па-Ма-рин Пе-не-ло-па-Ма-рин». Шесть слогов. Три раза. Восемнадцать.

Холодный воздух на пути домой щиплет глаза. Я думаю о том, что могли бы написать в газете о Сапфир, но не упомянули. Может, у нее была семья: сестра или брат или много сестер и братьев, родители, которые любили ее, а теперь потеряли. Она не употребляла наркотиков, не пила, не нарушала законов. Была доброй, хорошей, готовой прийти на помощь, по словам всех, с кем я говорила в «Десятом номере». Ее убийство не имеет смысла, повторяли девушки прошлым вечером. Если б кого и могли убить, так только не ее.

Шурш, шурш, шурш — все тело напрягается от шагов другого человека, идущего по снегу. А потом я начинаю ощущать тепло дыхания этого быстро приближающегося человека, шурш, шурш, шурш уже рядом. «Господи, — думаю я, — господи, не теперь». Я поворачиваюсь на каблуках, со сжатыми в кулаки и поднятыми к груди руками.

Но догадайтесь, кто это? Джереми. Естественно. Джереми.

— Срань господня, — бормочу я, выдыхая белое облако.

— Ло! Подожди! — Он шумно дышит, наконец-то настигнув меня, в руке листок.

Его лицо в красных пятнах от холода, особенно замерз нос-кнопка, волосы падают на лоб. Куртка расстегнута, я даже вижу, что футболка с Нилом Янгом чуть порвалась у левой подмышки, из дырки торчат волосы.

— Ты оставила это на своем столе после английского. — Он протягивает мне листок: статью о словах, которыми Шекспир обогатил английский язык. И я уверена, что достаточно хорошо знаю все, что нужно по этой теме, а если не знаю, то найду все необходимое в Сети. — Я бегал за тобой весь день. Ты меня сознательно избегала или как? — Он смеется, будто такого быть не может. — Я увидел, как ты уходишь. Нам это нужно для сегодняшней домашней работы. — Он потирает руки о бедра и улыбается. На подбородке у него маленькая ямочка.

Кери права: он милый, по-своему, тело мускулистое, на щеках и подбородке пушок, глаза синие-синие и сверкают, когда он правильно отвечает на уроке, на носу веснушки, рот сильно изгибается при улыбке, а смеется он глупо. И злость, которую я испытываю, иррациональна; ее причина, вероятно, в том, что я очень нервничаю. А если по правде — я в ужасе с того самого момента, как увидела дохлую кошку на своем крыльце.

Джереми все говорит, следуя за мной по улице. Я могу слушать только вполуха: «И потом, будет очень здорово. Если мы как-нибудь сможем вместе готовиться к ШОТу. Моя мама постоянно спрашивает: „Джереми, что ты сейчас учишь? Джереми, что ты сейчас учишь?“ Бла-бла-бла и все такое. Словно ей не хочется заниматься домашними делами и нравится доставать меня, — он смеется, пронзительно, как девчонка. — Родители, чел. Так?»

Я киваю. Шесть раз. Киваю киваю киваю киваю киваю киваю.

— Вот я и сказал ей, что в классе есть девочка, — он нацеливает палец мне в грудь, — это я про тебя, которая суперумная, и я собираюсь, если потребуется, на коленях умолять ее заниматься со мной. Только так и удается заставить ее замолчать. Поэтому, — он озорно улыбается, — теперь тебе придется заниматься вместе со мной, а не то моя мамаша выпрыгнет из штанов.

— Джереми… я… — Мне нужно, чтобы он от меня отстал, но я вижу: он не отстанет, пока я не сдамся. Я останавливаюсь на углу и выстреливаю мой ответ ему в подбородок. — Отлично! Давай заниматься вместе. Завтра в библиотеке после уроков, идет?

Он улыбается. Он сияет.

— Потрясающе, Ло! Я знал, что ты согласишься. Ты спасаешь моих родителей от лишних волнений.

— Да ладно, — киваю я. — Нет проблем.

— Тогда увидимся завтра. — Он пятится от меня, чуть не падает. — Еду я принесу!

Я прощаюсь с ним быстрым взмахом руки и поворачиваю за угол, иду к остановке 96-го автобуса, который доставит меня на границу двух миров, туда, где встречаются Гдетотам и остальной Кливленд.

Дело в том, что мне нужен Флинт. Я бы с удовольствием обошлась без него, но я не знаю, кому еще задать мои вопросы. Никто не знает Гдетотам лучше его, и ему придется помочь мне, хочет он того или нет.

Из автобуса я выхожу за несколько кварталов от ржавой купальни для птиц, которая, по словам Флинта, теперь служит общественным почтовым ящиком. Я то сжимаю статуэтку-бабочку, которая лежит в моем кармане, то разжимаю пальцы. Моя кисть похожа на сердце, транспортирующее кровь по всему телу. Я не могу остановиться.