Секрет бабочки - Кейт Эллисон

Молодые люди, определенно не достигшие двадцати одного года, сидят за столиком у сцены, все в одинаковых синих свитерах с буквами «СИГМА ТАУ ГАММА». Я готова спорить, что Кевин Диджулио, и Брэд Кемп, и Тони Мэттьюс станут такими же максимум через три минуты после окончания школы.

Официантка проталкивается мимо меня с подносом, заставленным полными стаканами, одаривает раздраженным взгляд. В «Десятом номере» она — Симона Ротбейт, решаю я: она выглядит слишком старой, чтобы работать здесь. Некоторые люди думают, что Симону тайно условно-досрочно освободили и она не может уйти отсюда, пока не закончится срок, вот и барабанит она здесь пятнадцать лет. Поэтому такая злая. Деваться ей все равно некуда — вечная официантка. Как настоящая Симона — вечная школьница, учится и учится, но никак не доберется до выпускного вечера.

Я быстро отступаю назад, чтобы не помешать официантке, как делаю и в Карверовской школе, если оказываюсь на пути настоящей Симоны, сильнее сжимаю статуэтку-бабочку в моем кармане. Пять рядов по шесть столиков. Тридцать столиков. Три по десять. Я сосредотачиваюсь на трех, отметаю десять в сторону. С десятью я смогу заняться позже. Рыжеволосая танцовщица появляется из-за сцены, и я следую за ней, в коридор, который тянется от дальней стены зала.

«Помни. Ты — не Ло. Ты — Джульет. Ты новенькая».

— Извините, — я хлопаю рыжеволосую по плечу и с трудом подавляю желание хлопнуть по другому.

Она поворачивается. Злость на лице быстро уступает место недоумению. «Кери, — осознаю я, — она Кери Рэм. Подростковая королева, красавица-принцесса, но мелких несовершенств достаточно, поэтому даже самые завистливые не пожелают ей зла».

— Я могу чем-нибудь помочь?

— Ой, привет. Да. Я… э… новенькая, написала заявление о приеме на работу, и управляющий предложил мне походить по клубу, поговорить с девочками. Так я могу? В смысле поговорить с тобой о клубе? — Произнося эти слова, я не знаю, куда смотреть. Мой взгляд притягивают сверкающие пурпурные трусики и розовая бахрома, которая плавно покачивается при каждом ее движении.

Я одергиваю безрукавку из «Гэпа» и юбку чуть выше колена (купленную мне в восьмом классе). Мамины старые туфли родом из восьмидесятых годов, и я вдруг понимаю, как выгляжу в ее глазах: ребенком, наркоманкой, гостьей из далекой страны.

Но ее лицо расслабляется. Она проводит рукой по волосам.

— Да, конечно. Я хочу сказать, здесь так же, как и везде, но… — Она пожимает плечами, наклоняется, снимает черные, украшенные стразами туфли на высоких каблуках, морщится и указывает в глубь коридора. — Я иду в комнату отдыха. Если хочешь, давай со мной. Там спокойнее. И поговорить проще.

Охранник разрешает нам свернуть в короткий коридорчик. Я тук тук тук, ку-ку, очень тихо.

— Пригнись, — предупреждает рыжеволосая. — Потолок очень низкий.

* * *

В комнате отдыха пять девушек, шесть, включая меня, и мы только что познакомились. Девушку, которая напоминает мне Кери Рэм, зовут Марни, остальные: Сюзи, Рэнди, Люси и Лейси. Я прекрасно понимаю, что все имена вымышленные. Они поправляют макияж, играют с различными и очень маленькими стрингами, спрыскивают духами запястья, лодыжки, шеи. Две только что выкурили по сигарете и тут же достают новые, закуривают, отгораживаясь облаком дыма. По какой-то причине я, глядя на это, немного расслабляюсь: выходит, они тоже нервничают. Маскируют нервозность как могут. Стараются себя не выдать.

У Лейси родинка на щеке. Она только что прочитала мне обзорный курс клубных правил. Ногти всегда накрашены. У шеста полная обнаженка не допускается. Два дня в месяц можно сказаться больной, за неявку на работу штраф. Никаких наркотиков.

— Но ты не волнуйся, — Сюзи выпускает струю дыма, — на это они смотрят сквозь пальцы.

— Так здесь вы чувствуете себя в безопасности? — Я пытаюсь подвести разговор к Сапфир. — Я хочу сказать, никто вас не достает?

— Бывает по-всякому, ты же понимаешь, — Марни пожимает плечами. — Иногда кто-то прорывается через охрану, влетает в гримерную весь на взводе… Но ничего сверхъестественного. Все, как и везде, знаешь ли.

— И посетителям не разрешено прикасаться к нам, — добавляет Лейси. — Никаких рук. Хотя большинство это не останавливает. Если они пытаются взобраться на сцену или что-то такое, мы имеем право врезать туфлей по голове. Это прописано в контракте.

— Но до такого обычно не доходит? — спрашиваю я, теребя подол юбки. У Рэнди перекашивает лицо, она смотрит на меня через зеркало.

Мне отвечает Лейси, хмуря брови:

— Большинство из них пытаются понять, как далеко им позволят зайти. Обычно это какой-нибудь пьяный старик, набитый деньгами, который думает, что ему все дозволено. Но охрана с этим справляется.

— И у нас есть классные постоянные клиенты, — Марни достает мятые, потные купюры из зазора между своих симметричных дынек и сует в черную кожаную сумку, которая висит на спинке ее стула. — Денежные мешки в деловых костюмах, тупые студенты с ежемесячным пособием от доверительного фонда. Богатые холостяки.

— Ненавижу этих холостяков, — Лейси надувает губки.

Марни ее игнорирует.

— У тебя такое детское личико, ты здесь пойдешь на «ура». На субботний костюмированный вечер надень школьную форму или кошачьи уши… парням это понравится.

Перед моим мысленным взором возникает дохлая кошка. И не желает уходить, перекрывает поле зрения, не позволяет забыть о себе. Большому вопросу — причина, по которой я пришла сюда, — не терпится сорваться с губ. «Время его задать, Ло. Давай. Спрашивай».

— Вы не работали с той девушкой, которую убили? С Сапфир?

Девушки перестают переодеваться, и мазать губы, и расчесывать волосы: все на мгновение застывают. В этой драматичной паузе я слышу собственное дыхание. Раз, два, три…

Дамба рушится.

— Сапфир, — дрожащий голос Сюзи прорезает тишину. Она смотрит на других девушек, словно просит разрешения говорить. Но атмосфера в комнате изменилась: они все смотрят куда-то еще, на ноги, на стены, на длинные накрашенные ногти. Она все равно начинает, первые слова звучат неуверенно, но потом она набирает ход:

— Да, мы знали ее. Она была одной из лучших, ты понимаешь. Всегда приходила вовремя, одалживала двадцатку, если поначалу у тебя не клеилось с чаевыми, а выпить хотелось. Всегда шутила. Напившись, не становилась злобной, как мы все, — она пытается рассмеяться, но смех больше напоминает кашель.

— Она всегда подменяла меня, когда Колин заболевал — это мой сын, — даже если у него была легкая простуда, — добавляет Рэнди. — Заботилась о других. Действительно заботилась. Да. Хорошая была девочка, — она поднимается и подходит к шкафчикам, указывает на один длинным ногтем. — Это был ее шкафчик. Будет твоим, если ты получишь работу. В нем остались какие-то ее вещи. Наверное, ты можешь их взять.

— Правда? — спрашиваю я ее, не уверенная, что все расслышала правильно, встревоженная, а вдруг это какая-то проверка.

Она пожимает плечами.

— Она все равно не вернется за ними, так? — Ее тон смягчается. — А кроме того, она, скорее всего, отдала бы их тебе. Такой уж она была. Щедрой. Всегда делилась косметикой, одеждой, всем.

— За исключением ее гребаного тюбика помады, — говорит Марни, но с любовью. Другие девушки стонут и смеются: они все вспоминают Сапфир, взоры устремлены куда-то вдаль, глаза заволокло туманом. — Не расставалась с тем лиловым дерьмом.

Я сую руку в карман, чтобы сжать статуэтку-бабочку, когда иду к шкафчику Сапфир и касаюсь пальцами ручки: такое ощущение, что все происходит во сне и я наблюдаю за собой со стороны. Я на мгновение закрываю глаза. Представляю себе, что я — это она, что она во мне, что мы слились в единое целое, в одного живого человека, и человек этот пришел на работу, чтобы подготовиться к выходу на сцену. Моя рука, которая крепко берется за ручку и открывает дверцу ее шкафчика, одновременно и ее рука, разрешающая мне заглянуть в него.

В шкафчике косметичка, а на обратной стороне дверцы приклеен скотчем черно-белый рисунок птицы, летящей в небе. Под рисунком крохотная записка печатными буквами.

«Я люблю тебя, Сапфир».

И подпись: «Птица».

Я чувствую, что мои пальцы начнут трястись, как только я потянусь к косметичке, чтобы взять ее и положить в мою холщовую сумку. Косметичка темно-синяя с лиловой молнией. Я думаю, что она сделана для нее или из нее. Словно она вселилась в материю в ночь смерти, чтобы не исчезнуть полностью и навсегда.

Я оставляю рисунок птицы на месте, но открепляю записку. Складываю и сую в карман.

— Девушке надо поправлять макияж каждые десять минут, — Марни смеется, когда я засовываю косметичку в сумку. — Она никогда не смывала макияж до ухода из клуба. — Марни оглядывает девушек. — Кто-нибудь из вас видел Сапфир без макияжа?