Наследство разоренных - Киран Десаи

Но не это гонит его в Чо-Ойю. Вызванный дождями перерыв довел до невыносимых пределов выросшее в нем напряжение. Саи восседает среди прибывших из Силигури газет, пачкой за две недели. Каждый лист отглажен поваром. Вокруг веранды буйствуют папоротники, окаймленные каплями. Сотни паучьих кружев, обычно невидимых, поблескивают капельками. Саи облачена в кимоно, подарок дядюшки Потти, который обнаружил эту экзотику в сундуке матери, посетившей Японию, чтобы полюбоваться цветущими вишнями. Кимоно из алого шелка, расшито золотыми драконами. Сан в нем — повелительница дикого царства, пышный цветок на фоне влажной бушующей зелени.

*

Сан видит, что страна трещит по швам. Полиция борется с бунтовщиками в Ассаме, в Нагаленде, в Мизораме; Пенджаб в огне после гибели Индиры Ганди в октябре прошлого года; сикхи со своими Кангой, Качхой и так далее хотят добавить еще одно «К», Калистан, и выделиться собственной страной с пятью остальными «К».

В Дели правительство после многих мудрствований и умолчаний обнародовало наконец новый финансовый план. Сокращены налоги на сгущенное молоко и женское белье, повышены — на рис, пшеницу, керосин.

Черная рамка. Фото улыбающегося ребенка. «Наш дорогой Пиу, семь лет прошло со дня, когда ты покинул нас, отправился к своему небесному прибежищу, но боль наша не утихла. Почему тебя отняли у нас задолго до срока? Мама плачет, вспоминая твою милую улыбку. Жизнь наша потеряла смысл. С нетерпением ждем твоей реинкарнации».

*

Джиан:

— Добрый вечер.

Она вскидывает глаза, он чувствует боль, укол, ожог.

В столовой, отделенный от нее учебником, схемами, десятичными запятыми, Джиан всей душой чувствует, что это чудесное существо не должно сидеть рядом с обтрепанным учебником, что он совершает преступление, погружая ее в эту ординарщину, что деление углов, сложение углов, измерение углов загоняет его самого в угол. Как бы подтверждая, что лучше бы он из дому не вылезал, по крыше вновь загрохотал дождь. Ему пришлось повысить голос чуть ли не до крика. Получилась какая-то ходульная героико-эпическая геометрия, наука на котурнах. Смех да и только.

Дождь и не думал ослабевать.

— Мне нужно идти.

— Что вы! — вскинулась она. — Вас убьет молнией!

По крыше заколотил град.

— Но мне давно пора.

— Не нужно, — предостерег повар. — У нас в деревне один человек высунулся из дому во время града — и сразу большая голи упала ему на голову. На месте убило беднягу.

Стихия свирепела, ослабив хватку, лишь когда уже стемнело. Но пробираться в кромешной тьме по разбитой дороге, похороненной под слоем ледышек, было бы безумием.

*

Судья раздраженно поглядывал на Джиана поверх отбивных. Присутствие учителя он воспринимал если не как злой умысел, то уж наверняка как следствие безалаберности и недомыслия.

— И что вас погнало сюда в такую погоду, Чарли? В математике вы, возможно, сильны, но в отношении здравого смысла, извините, подкачали.

Джиан скромно молчит, погруженный в какие-то свои думы.

Судья рассматривает его, изучает.

Бросаются в глаза скованность, сдержанность, неловкость в обращении с пищей и столовыми приборами. Однако парень себе на уме. Не без амбиций. Но такой пищи таким образом за всю жизнь не употреблял.

— А каких поэтов читают в наши дни молодые люди? — вдруг выстреливает судья неожиданным вопросом, отделяя мясо от кости при помощи ножа и вилки.

— Он математик, — напоминает Саи.

— А что, математикам запрещено интересоваться поэзией? Всестороннее развитие, универсальное образование и тому подобное…

Джиан напрягает воображение. Стихов он в жизни не читал.

— Тагор, — отвечает он неуверенно. Во всяком случае, на это священное имя возражений последовать не должно.

— Тагор! — восклицает судья. Раздраженно втыкает вилку в мясо, Окунает кусок в подливку, нанизывает туда же часть картофелины и две-три горошины, отправляет все в рот. Тщательно прожевав и проглотив, продолжает: — Пресловутый и перехваленный. — Несмотря на негативную характеристику, приказывает, ткнув для убедительности в сторону Джиана ножом: — Процитируйте что-нибудь, прошу.

Ради грядущего утра, что счастья зажжет огни,Отчизна моя, мужайся и чистоту храни.Будь и в цепях свободной, свой храм,устремленный ввысь.Праздничными цветами украсить поторопись.[2]

Каждый ученик начальной школы Индии зубрит эти строчки.

Судья прыскает смехом, коротким, безрадостным, жутким.

Проклятый муссон! Все в этом сезоне раздражало судью. Состояние его любимицы — собаки, состояние его идеалов. Влияние его сведено к нулю. Плесень на зубной щетке, змеи, лениво проползающие по газону, отяжелевшая мебель, все менее обитаемый дом. Каждый муссон откусывал от дома какую-то его часть.

Судья чувствует свой возраст и чувствует, как вместе с домом рушится и его разум, разрушаются перегородки между мыслями, которые он держал раздельно. Сорок лет назад он изучал поэзию.

*

Библиотеку всегда закрывали слишком рано.

Он приходил к открытию, покидал ее с закрытием. Прибежище для иностранных студентов. Покой, работа без помех, гарантия от посягательств и от издевательства.

Книга под названием «Экспедиция в Гуджарат»

«Малабарский берег волнистой линией ограничивает Индию с запада, а затем изящным поворотом изгибается в сторону Аравийского моря. Этот край носит название Гуджарат. В дельтах рек и по малярийным берегам приютились торговые города…»

Что вся эта писанина означала? Он не находил в описании ничего знакомого, напоминающего о семействе Пател и местах его обитания. Но, развернув карту, обнаружил Пифит, крохотное пятнышко, приткнувшееся к извилине реки.

С интересом читал он о прибытии к этим берегам цинготных матросов из Англии, Франции, Голландии, Португалии. Узнал, как доставили они в Индию первые томаты, орех кешью. Как Ост-Индская компания арендовала у короля Карла II Бомбей за десять фунтов в год. Узнал о плоде ююбе в подарочном наборе этого короля невесте, Катарине Брагантской, о доставке морем через Суэц телячьего супа «под черепаху» в страну риса и дала. Англичанин, спасаясь под пальмами от тропического солнца, имел возможность наслаждаться ярмутскими селедками и заглатывать бретонских устриц. Эти новые для него сведения возбуждали ностальгическую тоску по стороне, которую он покинул.

*

Ближе к полудню он отрывался от книг и отправлялся в туалет, бросая вызов своему пищеварению. Долго и безрезультатно напрягался над горшком. Слышал перетаптывание других жаждущих облегчения, запускал палец в анальное отверстие и выковыривал твердые козьи шарики, брякающие по унитазу и булькающие в воде. Снаружи наверняка его слышали, и он неверной рукой пытался сдержать свободный полет своих испражнений, изменить траекторию снарядов. Палец всякий раз покрывала свежая кровь, он подолгу мыл руки после посещения кабинки, но запах не отставал, преследуя его во время занятий. Работал он все усерднее, не пропускал ничего из списка рекомендованной литературы. «Закон собственности» Тофама, Аристотель, Индийское уголовное право, Уголовный кодекс. Свидетельский статус…

Продолжал работать и в своей комнатушке, все еще преследуемый всепроникающим запахом дерьма. Падал в кровать прямо со стула, в ужасе просыпался через несколько часов, снова прыгал к столу. Восемнадцать часов в сутки, больше сотни часов в неделю, иногда прерываясь, чтобы покормить ветчинным пирогом собаку хозяйки, отиравшуюся возле ног, слюнявя его брюки — первая дружба с животным. В Пифите такое баловство не поощрялось, личность собаки не рассматривалась как предмет интереса. Три предэкзаменационные ночи без сна, над книгами. Он раскачивался на стуле, читая, повторяя, зубря, зубря, зубря…

Путь, начатый однажды, долог. Волны океана вздымались между словами. Монстры подсознания поджидали момента, чтобы доказать свою реальность. Мелькала мысль об океане в снах далекого детства, задолго до морского путешествия.

Хозяйка доставляла наверх поднос с пищей. Аппетитно шипящие в горячем жиру сосиски, как будто живые. Предвосхищающие телевизионную рекламу, в которой пища поет, восхваляя свои весовые качества.

— Нельзя так много работать!

— Иначе никак, миссис Райс.

Он научился спасаться в конструкциях третьего лица и в безличных, отстраняться от себя, как подобает монарху.

Открытый конкурс-экзамен, июнь 1942.

Он сидит перед двенадцатью экзаменаторами, и первый же вопрос, заданный профессором Лондонского университета, загоняет его в тупик.

— Не могли бы вы объяснить, как работает паровоз?

Молчание.