Наследство разоренных - Киран Десаи

— Зачем ты им помогаешь? — спросил Омар. — Я вот перестал помогать, они перестали приезжать.

— Потом рассказать. Омар, Омар, скорей!

Омар пожал плечами и вышел.

— Кто? Сойед? Саи-и-ид! Нет, нет, такого здесь нет. Здесь только я, Кавафья и Бижу. Да, хозяин сейчас придет.

— Нам его мать сказать. Он здесь работать.

— Нет, нет, ошибка. Вы лучше идите, не то хлопот не оберешься. Вам не нужны хлопоты, нам не нужны хлопоты. Уходите, уходите.

*

— Ф-фу… Спасибо, Омар. Они прочь?

— Как бы не так.

— Где они, где?

— Вон отошли. Стоят, смотрят, — сообщил Бижу, чуть не подпрыгивая от возбуждения. Чужое затруднение интересует, увлекает.

Все покачивали головами, не желая верить неприятному сообщению.

Бижу вышел, вернулся.

— Они говорят, что пойдут теперь к тебе домой, — гордо сообщил он. Бижу понял, как ему не хватало в жизни такой роли, роли важного звена, посредника, вершителя чужих судеб.

— О, Бох-х-х, они не уйти, они уйти и оставить кого-то один ждать. Закрыть дверь, закрыть окно…

— Нельзя дверь закрыть, нельзя окно. Жарко.

— Закрыть!

— А если хозяин придет?

Хозяин усвоил вполне объяснимую привычку заявляться без предупреждения.

«Все в порядке, босс-сахиб, — докладывал ему Саид. — Мы все делать, как вы нам сказать делать».

Но сейчас…

— Моя жизнь кончаться, друг, маленько жарко там, маленько жарко тут… Босс или не босс…

Они закрыли окно, закрыли дверь. Саид позвонил в свое обиталище:

— Ахмед, слушать меня: трубку не снимать, Дули и с ним там из аэропорт много-много племя приехать! К окнам не ходить, никто дома нет!

— Хах-х-х… Зачем им виза давать? Зачем им билет продавать? — услышали они реакцию на другом конце провода. Далее последовал монолог на густом, почвенном суахили.

*

Зазвонил телефон пекарни.

— Не брать, не брать! — шипит Саид. Бижу отдернул руку.

Включился автоответчик, звонки прекратились.

— Ответчик племя боятся, — удовлетворенно кивает Саид.

Опять звонок. И еще один. Снова включается ответчик.

И опять.

— Саид, надо тебе с ними поговорить, — советует Бижу, обеспокоенный звонками. — А вдруг это хозяин?

А вдруг звонок из Индии? Может быть, отец…

Умер? Умирает? Заболел?

Кавафья снял трубку, и до них донеслась паническая скороговорка:

— Саид! Саид! Спасай! Спасай!

Кавафья положил трубку и отключил телефон.

Саид:

— Это племя… Надо впускать. Они не уходить. Они никогда не уходить. Им некуда уходить. Ты их впустить, ты их слушать — и все. Ты знать их тетя, ты знать их семья, и ты отдать все. Ты не сказать, «это моя еда, только я ее кушать», как американцы. Спроси Tea — это одна из его последних пуки-поки, — она жить с тремя подруги, каждый иметь свой еда, свой место в холодильнике, каждый себе готовит. В Занзибар, если ты что-то иметь, делиться надо. Так правильно, так верно. Но тогда никто ничего не иметь! И я уехать из Занзибар.

Молчание.

Сочувствие Бижу к Саиду превращается в сочувствие к себе самому. Стыд Саида перетекает в собственный стыд за то, что он не поможет людям, ждущим его помощи. И сам он прибыл в аэропорт с парой долларов в кармане, купленных на черном рынке в Катманду, с адресом отцовского друга Нанду, жившего с двадцатью двумя другими водителями такси в Куинзе. Нанду тоже не ответил на звонок и попытался спрятаться, когда Бижу прибыл к его порогу. Когда через два часа он открыл дверь, то сразу встретился взглядом со смущенно улыбающимся Бижу.

— Нет здесь работы, — уверял он. — Если б я был в твоем возрасте, вернулся бы в Индию, там сейчас большего добьешься. Мне-то уже поздно, а ты бы лучше меня послушал.

Нанду поговорил с кем-то из своих коллег, воткнул Бижу в подвал в Гарлеме, и с той поры Бижу его больше не видел. Теперь он общался только с иностранцами. Мексиканец Джасинто, смотритель ночлежки, сумасшедший бездомный, колченогий наркоман… Летом семьи выползали из своих жилищ и рассаживались вдоль тротуаров с переносными приемниками и магнитофонами. Ожиревшие женщины в шортах, с бритыми ногами, усеянными крохотными черными точками, увядшие, обмякшие мужчины за картами на мусорных контейнерах, сосущие пиво из банок и бутылок. Они ему дружески кивали, даже пива предлагали, но он не знал, что сказать им в ответ. Даже его «Хелло!» звучало как-то невпопад, когда они уже отвернутся, или же слишком тихо.

*

«Зеленая карта»… О, «зеленая карта»!

Без нее ему не выехать. Парадокс! Чтобы уехать, ему требуется разрешение остаться. Он мечтал о возможности легально вернуться домой, руководствуясь лишь своим желанием. Захотел — выехал. Захотел — въехал обратно. С завистью наблюдал, как легальные путешественники приобретают громадные чемоданы для Третьего мира, со множеством отделений, молний, с похожими на аккордеон складчатыми расширениями, способными вместить целый шкаф багажа.

С другой стороны, много и нелегалов, обреченных остаться в Америке пожизненно, никогда более не увидеть свои семьи, отрезанные от них навсегда.

Как быть? В «Королеве тортов» они видели в воскресном утреннем шоу на индийском канале юриста, в эфире отвечавшего на вопросы телезрителей. Показали таксиста. Насмотревшись американской кинопродукции, он прибыл в Америку нелегально, но что дальше? Сам нелегал, и такси у него нелегальное, и семья вся здесь, на тех же основаниях, и вся его деревня, все вписались в систему, работают с таксомоторами. Но бумаг-то тютю! Не пожелает ли кто из почтеннейших зрительниц выйти за него замуж? Пусть инвалид, пусть умственно неполноценная, лишь бы законная обладательница «зеленой карты»…

*

Об этом узнал, разумеется, Саид. И вот они вместе отправляются на Вашингтон-хайтс. Здесь все зарешечено, все витрины, даже мелкие ларьки, торгующие жвачкой и сигаретами. Аптеки и торговцы крепкими напитками обзавелись звонками. Клиент втискивается в клетку, из которой видна выкладка товара, выбирает, вкладывает деньги в вертушку, получает покупку. Даже в ямайской пирожковой продавщица и ее банки-склянки отделены от пользователей баррикадой.

Народу много. У церкви Сиона проповедник крестит толпу из пожарного шланга. Мимо плетется старый хрен с усиками Чарли Чаплина — Адольфа Гитлера и с узловатыми коленями, торчащими из-под шортов, тащит ящик магнитофона, орущего:

«Гуантанаме-ера… гуахира Гуантанаме-ера…»

Пара бабцов окликает его из окошка:

— Хелло, крошка! Глянь на наши ножки! У-у-у-и-и-и-и! Осмотр бесплатно!

Еще пара прохожих, женщина молодая и женщина постарше. Старшая наставительно поучает:

— Жизнь коротка, дорогуша. Гони его вон! Ты молода, ищи свое счастье. Вон! Его! Гони!

*

Саид здесь как дома. Собственно, он здесь почти дома, живет в двух кварталах. Кое-кто с ним здоровается.

Саид… О, Саид!

Парень с золотой цепочкой, похожей на цепь затычки от ванны, по-свойски хлопает Саида по плечу.

— Чем он занимается? — спрашивает Бижу.

— Он — работать! — смеется Саид.

И Саид рассказывает, как он однажды помогал одному своему соплеменнику перебираться на новую квартиру. Они волокли по улице картонки с барахлом. Со штопаными-перештопаными штанами, старым будильником, дырявыми башмаками, закопченными кастрюлями, сунутыми на Занзибаре в чемодан слезливой матерью… Их догнала машина, из окна которой высунулся ствол, и мужской голос произнес из-под темных очков:

— Быстро все в багажник, ребятки!

Открылся багажник, они сунули туда коробки, машина рванула и скрылась.

*

Они ждали на углу. Ждали… потели… Наконец появился помятый фургон. Открыл помятую дверь, принял у них помятые деньги, положенные фотоснимки положенного формата. Через две недели они снова ждали на том же месте.

Ждали…

Ждали…

Ждали…

Фургон больше не появился. Это мероприятие в очередной раз ударило по сберегательному носку Бижу.

Омар предложил утешиться, раз уж они оказались в такой местности.

Кавафья согласился.

Всего тридцать пять баксов.

Цены прежние.

Бижу вспомнил, как он отговаривался в прошлые разы: «Вонючие… Черномазые… Хубши-хубши…»

— Жарко слишком!

Они засмеялись.

— А ты, Саид?

Но Саиду ни к чему тратить деньги на проституток.

У него новая пуки-поки.

— А где Tea? — спрашивает Бижу.

— Природа-листики смотреть Tea. Я ей сказать, африканский мужчина листики не надо. Эхькь, Tea! Что Tea! Один, что ли. Tea? Много-много Tea.

— Да ведь белые женщины, знаешь, они съедобны, только пока молодые, — предостерегает Омар. — А потом разваливаются, в сорок уже уродины, морщины везде, пятна, вены…

— Я знать, знать, — смеется Саид. Он понимает их ревность.

*

Какой-то привередливый покупатель возмутился, обнаружив в каравае подсолнечного хлеба запеченную туда целиком мышь. Должно быть, семечки подсолнуха ее туда заманили.