Игорь-якорь - Марк Ефетов

Бывает такое с человеком: усилием воли он сделает что-то невероятное, а потом рухнет.

Так случилось со Степаном Шапкиным.

Он очнулся в лазарете. Сквозь иллюминатор в белую каюту вбегали солнечные зайчики, прыгая, резвясь, как бы играя на стенах и потолке лазарета. Было так тихо, что явственно слышалось тиканье больших круглых часов на стене.

Первое, что увидел Шапкин, было жёлтое лицо лекпома Юры и его белые-белые зубы. Лекпом был самым толстым из всех моряков команды «Черноморска» и называли его «Пончик».

Сначала Стёпе подумалось: «Почему Пончик такой жёлтый?» И тут же Степан сообразил: «Жмурится от солнечных лучей и улыбается. Потому лицо жёлто-золотое и блестят белые зубы».

— Очухался! — сказал Юра. — Капитан приказал, как придёшь в себя, передать благодарность за службу. Ты спас «Черноморск» от пожара, а может быть, и от взрыва. Слышишь, герой?

— Слышу, Пончик, не кричи.

— А я не кричу. Просто тихо вокруг, и стены такие тут — гулкие.

— Тихо?

— Ага.

— Совсем?

— Совсем.

— Значит, машина не работает?

— Не работает.

— Так мы что, на якоре или дрейфуем?

— Будем плыть!

— Значит, порядок?

— Выходит, что так…

Страсть капитана Круга к порядку не покинула его и в самые опасные минуты жизни корабля. Поддерживаемый Игорем, Фёдор Фёдорович вошёл в рубку, и через минуту твёрдый, спокойный и уверенный голос капитана повторяли рупоры по всем уголкам «Черноморска»:

«Аварийным группам доложить обстановку. Исправить повреждения. Прибрать мостик, корму и все места, замусоренные в результате налёта».

Мостик был в пятнах крови.

Игорь стоял рядом с капитаном. Только он и вахтенный матрос видели и понимали, как тяжело говорить Фёдору Фёдоровичу. Матроса этого первой взрывной волной отбросило на диван рубки, но теперь он стоял у штурвала так же, как до налёта пиратов.

А Игорь посмотрел на свою изодранную форменку с оторванными пуговицами, подумал, что надо бы привести себя в порядок, но вдруг у него помутнело всё перед глазами, будто опутало густым туманом, и он медленно опустился, сел, а затем, уже ничего не помня, не чувствуя и не соображая, лёг на полу рубки.

А море, как бы не желая вмешиваться в дела людей, зелёной волной спокойно гладило борта «Черноморска». В медленном дрейфе корабль покачивало килевой качкой, слегка поднимая и опуская то с кормы, то с носа. Конечно, всё это было неестественно. В безбрежном океане дрейфует недвижимый корабль, которому положено разрезать и раскатывать упругую волну, оставляя за собой шипящую пену.

23. «Хвала вам»

К концу путешествия все пассажиры «Сатурна» знали, что у Наталии Ивановны был сын Иван, который со школьной скамьи ушёл на фронт и погиб где-то здесь в последний год войны.

Может быть, это он, Иван Смирнов, лежит тут, под мраморной плитой на кладбище в Белграде? Кто знает…

Все попутчики Наталии Ивановны старались ей помочь в её поисках кто чем мог. Кто-то, не поехав на экскурсию, отправлялся в местный военкомат, кто-то расспрашивал знакомых речников-дунайцев или работников музея. Помочь старались все. Но путей для поисков осталось очень мало — только мраморная плита в Белграде с четырьмя буквами «Иван», дневник Ивана и письмо, которое Наталия Ивановна всегда носила с собой: «Пропал без вести».

После Белграда «Сатурн» был в столице Венгрии Будапеште и в древнем словацком городе Братиславе, которые лежат на Дунае. Здесь тоже земля полита кровью русских воинов, освобождавших её от фашистов.

Теперь уже все моряки-туристы с «Сатурна» долго и внимательно прочитывали имена советских воинов, высеченные на памятниках-надгробиях.

Да, там были Иваны — много Иванов, отдавших свою жизнь за свободу и счастье братских стран. Но Ивана Смирнова среди них не нашли.

Когда «Сатурн» возвращался на родину и вновь пришвартовался в болгарском порту на Дунае, спутники Наталии Ивановны устроили прощальный вечер.

Гулко зазвенел гонг. Это был первый звонок, который предупреждал пассажиров «Сатурна», что через четверть часа надо собираться за столом.

В столовой за длинными столами уже звякали вилки, ножи и стаканы.

Как положено, произносились короткие речи, в которых было много добрых пожеланий друг другу. Некоторые речи казались слишком длинными, и, когда их произносили, в кают-компании становилось шумно.

Но вот, пробираясь между тесно поставленными столиками, пошёл к микрофону, позвякивая медалями, самый старый из моряков на «Сатурне», один из тех, кто возлагал венок к памятнику советским воинам. Начал он хорошим словом, принятым в обращении моряка к морякам:

— Братва! Мы побывали с вами во многих странах и видели много замечательных памятников нашим воинам, которые освободили народы от фашистских зверей. Красивые памятники, и как же за ними ухаживают… Вот что я скажу: пусть у наших детей никогда не будет необходимости ставить такие памятники!

Потом он подошёл к Наталии Ивановне и молча по-русски трижды поцеловал её.

В эти минуты в кают-компании было такое безмолвие, что слышалось, как дунайская волна лижет бока «Сатурна».

А потом точно кто-то спугнул большую стаю птиц: это все, кто был в кают-компании, встали.

Наталия Ивановна не плакала. Она видела перед собой много лиц — открытых, ясноглазых, сильных. В большинстве своём это были смелые люди, победившие не раз и не два бури и штормы. Такие люди не показывают спину ни опасности, ни врагу…

Наталия Ивановна чуть наклонила голову и сказала, обращаясь к своим попутчикам:

— Хвала вам!

Она уже знала, что «хвала» — по-югославски «спасибо», и у неё было чувство большой благодарности к этим людям — её попутчикам, которые от всей души хотели помочь ей в поисках хотя бы следов пропавшего сына. И вот сейчас, когда все, кто был на «Сатурне», собрались за столом, Наталия Ивановна тихо и незаметно вышла на палубу. Она знала, что на мостике, в машине и в радиорубке дежурство не прерывается. Направляясь в радиорубку, она думала об Игоре. Вот уже несколько дней от Якова Петровича не было никаких вестей. И чуяло материнское сердце: это потому, что с Игорем неблагополучно…

Наталия Ивановна не дошла до радиорубки. Радист бежал ей навстречу с голубым листком в руке:

— Товарищ Смирнова, а я к вам — вам телеграмма.

24. Спасатели

На море бывает, что сигнал SOS передают кораблю за тысячи километров с берега, а спасать-то надо судно, которое тут, в каких-нибудь ста — двухстах километрах от спасателя.

Так было с «Черноморском». Сообщение о нападении на наш мирный теплоход приняли в пароходстве, а в следующее мгновение рация «Черноморска» вышла из строя. Теперь пароходство с берега радировало нашим судам, которые были недалеко от «Черноморска», что теплоход этот терпит бедствие и надо идти ему на помощь.

И вот на двух советских теплоходах прозвучала команда:

— Штурман! Ложись на курс в точку бедствия «Черноморска».

С разных концов шли полным ходом наши корабли на выручку. С «Черноморска» было видно, как один за другим, идя в кормовой струе первого корабля с предельной скоростью, шли два наших теплохода. Две зеленовато-белые струи, которые разрезал и отбрасывал нос первого теплохода, образовали крутой изгиб. Корабли оставляли за собой длинный и широкий след белой пены.

Самым тягостным было неведение. Ведь связь с «Черноморском» прервалась, и на обоих кораблях-спасателях не знали, что ждёт их: пожар, взрыв, бомбёжки, мины, торпедные атаки? И увидят ли они, вообще говоря, «Черноморск», а может быть, его уже нет? Если это так, то успели ль там спустить шлюпки и можно ли будет спасти людей?

Всё это было загадкой, и потому на кораблях, которые шли к «Черноморску», готовили большие брезенты, корабельный пластырь и разматывали буксирные тросы. Для борьбы с огнём проверяли водяные пушки, готовили шлюпки и ботики для быстрого спуска на воду.

Но это ещё не всё. В лазаретах готовили хирургические столы, кипятили медицинские инструменты — делали всё, что нужно, для приёма раненых и обожжённых.

А в это время на «Черноморске» корабельная жизнь входила в нормальную колею, несмотря на то что судно было недвижимо и плыло только по воле волн и морских течений. Машина, руль и рация были повреждены.

Пиратских самолётов в небе не было. Но далеко ли они ушли? И не осталось ли на корабле бомбы замедленного действия? Вот Шапкин сбросил за борт одну «зажигалку», а не притаилась ли другая где-нибудь в шлюпке или какой-нибудь надстройке? Маленькая, её и не заметишь. А корабль большой — сразу весь не обыщешь. Вот и взорвётся вдруг такая бомбочка. Взорвётся в то время, когда уже убрано в рубке и на палубе, а вокруг тишина — в небе, на море и на корабле…